Швея из Парижа

Алекс не мог ей помочь; он взял ее ладонь в свою, очень нежно, так что Эстелла могла бы при желании легко вырваться, однако она позволила ему удерживать руку, и для него было почти невыносимо касаться ее кожи. Он лежал с закрытыми глазами, благодаря свою болезнь за то, что на нее можно списать свою неспособность говорить.

– Мы с Леной не любовники, – неожиданно сказал он. Пришло время Эстелле узнать об этом. – После той единственной ночи мы больше не были вместе. Однако я о ней заботился; на это никто другой не решался. Так мы стали друг для друга прикрытием – весьма странным. Когда я бывал на Манхэттене, мы вместе посещали вечеринки, потому что обоим не хотелось… – Не хотелось возвращаться домой со случайными спутниками. Алекс намеренно оборвал фразу. – Я хотел, чтобы она чувствовала себя комфортно хоть в какой-то степени. То, чего я так и не смог дать маме. Знаю, это я настоял на твоем знакомстве с Леной, однако я полагал, что если кто-то и может сделать ее счастливой, так это ты. С моей стороны глупо было даже думать, что свести вас друг с другом своего рода искупление вины перед моей матерью.

– Не знала, – тихо проговорила Эстелла. – Я считала тебя и ее… парой.

– Мы не стали парой. – Потому что тогда не Лена влетела в театр и ошеломила его, не с ней рядом у него перехватывало дыхание. Это Эстелла выросла в любви, а не в ненависти; он видел свидетельства тому в квартире ее матери, бедной в материальном плане, где все напоминало об Эстелле, все подтверждало, насколько Жанна обожает дочь.

Алекс чуть подвинулся на постели, надеясь сменить тему разговора, и ему это удалось. Правда, разговор повернул не в том направлении. Медальон с тремя ведьмами на метле, который Алекс носил на серебряной цепочке, отразил пламя свечи и искоркой вспыхнул в темноте.

– Что это? – спросила Эстелла и, протянув руку, коснулась медальона. Ее пальцы скользнули по груди Алекса. Ощущение было настолько острым, что он ничего не мог с собой поделать, разве что перестать дышать.

Когда наконец Алекс нашел силы говорить, он ответил:

– Три ведьмы. Редьярд Киплинг, «Путь в Аэндор». Знаешь такое стихотворение?

Эстелла покачала головой.

Алекс продекламировал:

О, путь в Аэндор древнейший из всех И самый безумный путь. Ведет он к логову Ведьмы тех, Кто скорби изведал суть. С времен, когда правил Саул, до сих пор Их путь неизменно ведет в Аэндор[63].

– Это история о ведьме, которая предсказывает будущее, – продолжил Алекс, – а еще покровительствует людям, которых подстерегает опасность. Есть книга «Путь в Аэндор» – история одного из самых знаменитых побегов из лагеря в Мировую войну[64]. Так что теперь ведьмы – символ моего подразделения. Они хранят нас.

Эстелла ничего не ответила, только перевернула медальон лицом к груди Алекса, снова коснувшись кожи.

– Рада, что у тебя есть вещь, которая хранит тебя.

Некоторое время они молчали. Алекс очень устал – это всегда служило признаком того, что голова скоро придет в норму. Он чувствовал, как уплывает в сон, и перед самой отключкой в мозгу промелькнула мысль: если он умрет прямо сейчас, то умрет как никогда счастливым, потому что рядом лежит такая удивительная женщина, как Эстелла.





Глава 23




Это была долгая ночь, перемежаемая кошмарами Алекса, кошмарами, которые многое поведали Эстелле – за все, что Алекс сделал, и за все, что случилось с ним в прошлом, он расплачивается каждый день. На самом деле он чуткий и слишком впечатлительный и, возможно, именно потому внешне кажется легкомысленным. Какой мужчина! Как внимательно и заботливо он относился к Лене! А еще хотел подарить ей сестру, пытаясь доказать, что любовь существует.

Такое сочувствие к сломленной женщине! Алекс стал в глазах Эстеллы достойным гораздо большего восхищения, чем она до сих пор ему уделяла. И каждый раз, когда он что-то бормотал во сне, она на цыпочках подходила к роялю и тихонько наигрывала мелодию в надежде, что музыка его убаюкает. Чаще всего срабатывало.

Около полуночи Эстелла сидела за роялем с маминой коробкой на коленях, подперев лоб ладонью, и смахивала слезы – за Лену, за маму и за Алекса тоже. И тут он позвал ее:

– Эстелла?

– Я здесь! – Она снова перебралась на постель и легла рядом. Глаза Алекса были открыты. Эстелла всмотрелась в его лицо.

– Тебе опять что-то снилось. – В ее руках зашуршали бумаги.

– Дурная привычка, – с грустью отозвался он. – Что это у тебя?

Эстелла рассказала о найденной коробке – не упомянув только разорванную на части фотографию – и протянула Алексу рукописную страницу, которую они с Леной не успели просмотреть.

– Из мемуаров Эвелин Несбит. Но не из того экземпляра, который мне дала Лена. Это очень личное – хотя и вся книга очень личная, – однако рукописная страница не содержит ничего непристойного; здесь просто рассказано об Эвелин, Джоне и их любви. Даже упоминается рю де Севинье как уютное гнездышко. И… – Эстелла запнулась, неуверенная, что не додумала сама чего-нибудь лишнего.

– Продолжай, – подбодрил ее Алекс.

– Здесь упоминается подарок от Джона, который Эвелин не сберегла. Подарок, с которым ей пришлось расстаться, и это событие разбило ее сердце.

– Твоя мама.

– Думаю, да. Вот почему страница отсутствует в версии для публикации. Садизм и убийство – менее сенсационная тема, чем избавление от внебрачного ребенка.

– Когда были опубликованы мемуары?

– Не знаю. На рукописной странице указан тысяча девятьсот шестнадцатый год.

– За год до твоего рождения, – медленно проговорил Алекс. – Неужели совпадение? Или написание мемуаров как-то касается тебя и Лены?

– Попробуй теперь разберись, – нахмурилась Эстелла.

Алекс потер лицо ладонью, словно от усталости.


Она села на кровати.

– Прости, не дала тебе поспать.

– Останься, – попросил Алекс. – Я просто размышляю. – Он замолчал, словно прокручивая что-то в голове. – Лена говорила, Гарри построил особняк в Грамерси-парке в тысяча девятьсот семнадцатом году. В год твоего рождения. То есть, возможно, перед тем он увидел дом в Париже. Полагаешь, он узнал о его существовании из мемуаров Эвелин?

– Не может быть, ведь той страницы нет в печатном издании! И там сказано, что ни Эвелин, ни Джон не пользовались домом после тысяча девятьсот второго года. Года рождения мамы. Особняк много лет пустует. – Эстелла прикрыла глаза. Упоминание Гарри заставило вспомнить рассказы Лены о его выходках, и ее затрясло. – Монстр. Почему мир сдается под напором монстров? Гарри Тоу, Гитлер… – Под ее закрытыми веками пронеслись картины: голодающая Ютт, пустая мамина квартира, полиция, выгоняющая евреев из квартала Марэ.

Она открыла глаза и без перехода попросила:

– Расскажи мне что-нибудь забавное. Ведь не может быть, чтобы ты не видел или не делал сам что-нибудь такое… что тебя развеселило?

Алекс ответил не сразу, и Эстелла забеспокоилась, что он неправильно ее понял, решил, она несерьезно восприняла события последних дней. Наоборот, Эстелла не могла в полной мере осмыслить происходящее без своего рода противовеса. Ведь существуют и другие эмоции, кроме горя и ярости.

– Что-нибудь забавное… – протянул Алекс. – Ну вот, например, такое: один сбежавший из лагеря британский солдат написал в своем рапорте о двух заключенных. Первый находился в лагере уже больше года, и у него на стене висела фотография жены. Второй прибыл поздно вечером и занял место на нижних нарах. И первое, что он сделал – прямо в темноте, – так это тоже повесил фото жены. Проснувшись утром, они обнаружили, что снимки-то одинаковые. Оба были женаты на одной и той же женщине! Должно быть, она устала ждать, когда вернется домой первый муж, и вышла за другого. Представь, каковы были шансы, что они попадут в один лагерь, да еще и на соседние нары? Получается, в игре под названием «жизнь» лучшие карты оказались в руках слепого случая!

– Вовсе не смешно, – покачала головой Эстелла. – Боже, да это ужасно! Ждешь кульминации анекдота, а он оканчивается пошлой шуткой. – Она скривилась. – Ты спрашивал, каковы шансы? А каковы были у меня шансы столкнуться на Манхэттене с тобой и с Леной?

– А вот это один из лучших подарков судьбы, – загадочно произнес Алекс. Эстелла не поняла, присутствует ли тут сарказм.

Алекс чуть повернулся на бок, чтобы видеть ее и в то же время не потревожить голову. Эстелла заметила, как он глубоко дышит, пережидая, пока комната прекратит вращение.

– Как твоя голова? – спросила она.

– Идет на поправку.

– Ладно, поскольку твоя забавная история не очень-то подняла мне настроение, может, расскажешь, что тебя радует в твоей работе?

– Всякий раз, когда летчик заходит в посольство в Испании, всякий раз, когда мы получаем информацию из лагеря о ближайшем аэродроме, других потенциальных целях для бомбардировок или разных проявлениях активности со стороны нацистов, всякий раз, когда узник сбегает из лагеря, пусть даже на один день, мне становится так хорошо… Победа – это не одно решающее сражение. Она состоит из миллиона маленьких побед, которых никто и не замечает. Однако каждый солдат, которого мы вытаскиваем из лагеря, или летчик, избежавший плена после того, как сбили его самолет, – это боец, который возвратится в строй. Каждая минута, которую немцы тратят, обыскивая заключенных на предмет вынутого при копке тоннеля грунта или полезных для побега инструментов, на перечитывание писем в поисках шифра, – это минута, отвлекающая их от основных военных действий. Каждая крупица полученной от военнопленных информации – о стратегических железнодорожных узлах, о военных заводах, – очередная цель для бомбардировщиков, которую они поразят с высокой точностью.

Эстелла всмотрелась в лицо Алекса. Даже в болезни оно казалось мужественным.

– Но ведь никто понятия не имеет о твоей работе. И ты не знаешь тех, кого спасаешь. Как можно рисковать своей жизнью ради множества незнакомых людей, которые никогда не поблагодарят тебя?

– Почему ради незнакомых? – тихо проговорил он. – Ради каждого из евреев, которых угнали в Дранси. Ради каждого связного или проводника, которого предали, пытали и затем уничтожили. Ради каждого из сотен заложников, расстрелянных в ответ на то, что кто-то нацарапал на стене букву V. Я знаю всех этих людей, Эстелла, и ты тоже. Они отдали жизни напрасно, пока я не вдохнул смысл в их существование. И ты можешь сделать так, чтобы жизнь Лены оказалась ненапрасной.

Эстелла уставилась в потолок.

– Как? – шепотом спросила она, устыдившись, что засомневалась в намерениях Алекса.

– Ты найдешь способ.

На этот раз повернулась она, чтобы взглянуть ему в лицо. Его глаза вспыхнули в темноте. Она снова почувствовала как тогда, за роялем, что близость Алекса заводит ее больше, чем перелет через океан, что ей хочется быть рядом и в то же время бежать прочь, потому что, как бы ни называлось это чувство, но оно имеет такую власть, что стоит в него нырнуть, и возврата не будет.

Алекс переместил взгляд к потолку и произнес:

– А теперь можешь оставить меня.

Будто в лицо ударил.

– Питер велел не слушать тебя до тех пор, пока ты не сможешь вставать, – вяло запротестовала Эстелла. Однако она уже потеряла свою власть.

– Мне больше не нужна сиделка.

Сиделка. Так вот за кого он ее принимал! Эстелла скатилась с кровати и уже от двери услышала:

– Если что-нибудь случится, найдешь Питера в баре. – Он назвал адрес.

– Что может случиться?

– Спокойной ночи, Эстелла.

Алекс закрыл глаза, чтобы отгородиться от нее. Эстелла поняла – он не допустит малейшего сближения, не рискнет проверить, чем могут закончиться прикосновения.





* * *


Эстелла не спала. Она лежала и думала об Алексе: как она явилась в театр, а он стоял посреди группки восхищенных женщин, настолько ослепительный, что ему даже не надо было улыбаться, чтобы приковать к себе взгляд любой из них. Он мужчина, который проводил Эстеллу из театра и дал свой пиджак, чтобы она не озябла, и поспешил вместе с ней на помощь месье Омону. Мужчина, который старался найти семью для Лены, который вернулся к ее телу и прошептал над ним прекраснейшие стихи. Который ни разу не повел себя по отношению к Эстелле компрометирующим образом, который огорчал ее и смешил, заставляя испытать за пять минут больше эмоций, чем за всю жизнь. Который старался защитить ее маму и даже лично занялся этим и который старается спасти целую страну, подвергая опасности себя.

«Боже, я люблю Алекса, – в сотый раз за ночь повторяла про себя Эстелла. – Я так люблю Алекса, что теряю рассудок».