Штурмовик. Минута до цели
Часть 21 из 32 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Простреленные парашюты и кирасу со шлемом мы презентовали пехоте. В ответ нам подарили солдатский ремень и пилотку для Бура, поскольку он вылетал на задание без них. А то в своём теперешнем виде стрелок бы дошёл только до первого патруля или до первого госпиталя. Вот именно до госпиталя. Когда перед блиндажом мы разоблачились и сняли я – прожжённый комбинезон, а Бур – защиту, мой стрелок морщился и охал. Конечно, броня кирасы отразила пули, а модифицированная телогрейка смягчила удары, но Устину Борисовичу досталось вполне прилично. Бани у пехоты на переднем крае не наблюдалось, так что для умывания нам просто нагрели ведро воды и выдали какой-то коричневой, неприятно пахнущей, тестообразной массы, которая оказалась мылом. Это типа прототипа будущего жидкого мыла. Оно вроде бы ещё от насекомых защищало. С дустом было, что ли? Или чем там вшей отпугивали? Мой запрос на нормальное мыло с апельсиновым или ландышевым ароматом был воспринят как уместная шутка.
Я отмывался от копоти и грязи, которой набрался, ползая по переднему краю и сидя в окопе под миномётным обстрелом. Поэтому не видел, как Устин Борисович стянул с себя гимнастёрку. Когда смыл со своей рожицы пену и посмотрел, как умывается мой стрелок, то тут же начал звать Кузьмича. На спине и правом боку у Бура были здоровенные синяки, причём с кровоподтёками. Стрелок ополоснулся, страдальчески поморщился и выпрямился, а потом сам показал на моё левое плечо и содранные локти.
«Ах, боже мой! Джонни, меня ранили…» Оказывается, анекдоты про индейцев и ковбойцев (или индеев и ковбоев) здесь были не в ходу. Когда нас ремонтировали, чтобы не выть и не материться, я травил приколы именно на эту тему. Смеялся даже хмурый Кузьмич. Вот ведь коновал! Всё, что только можно и нельзя, он лечил йодом. Причём в таких количествах, что нас впору было отправлять в Хиросиму в августе 45-го безо всяких последствий для организма. Ему дай волю, так он бы нас йодом ещё и напоил. Но наши повреждения были отмечены и пролечены. У меня, кроме содранных локтей, пострадали от лёгкого ожога подбородок и щека, а из плеча достали какую-то мелкую, но весьма противную железку. Осколок от чего-то. Кузьмичу очень не понравился бок у товарища Смирнова. Устина Борисовича туго замотали широким бинтом, как будто майку надели. С меня было взято слово, что как только будем в полку, то обязательно покажемся своим медикам.
Ещё нам подарили вещмешок с буханкой армейского хлеба и куском копчёной колбасы (надо же, кто-то оказался до крайности запасливым товарищем). И не надо завидовать. Во-первых, её количество было довольно скромным, во‑вторых, «наши бедные желудки-лудки-лудки-лудки были вечно голодны-дны-дны…»
Кроме того, ещё пожертвовали две списанные плащ-палатки, которые завалялись у интенданта.
На фронте и в прифронтовой полосе путешествовать по ночам было дурным тоном. Обычно это сразу вызывало массу вопросов у местных подразделений, ведущих контрдиверсионную, патрульную и охранную деятельность. Так что переночевали мы на лапнике возле блиндажа гостеприимного комбата. Была ещё одна вещь, которая у меня лежала на совести свинцовой тяжестью. Я ничего не знаю о судьбе двух оставшихся машин и их пилотов. Особенно противно было то, что я потерял своего ведомого. Конечно же, я сделал всё возможное, чтобы защитить Сотника, но… Будем надеяться, что «дюжина» добралась до «передка» и Гришка сейчас «в гостях» у нашей «наземки». Но что буду говорить Храмову, Чернову и комиссару, даже не представляю. Вроде бы и не бросал ребят, и не виноват в случившемся, а всё равно в глубине души залёг осадочек.
В штаб пехотного полка, куда должна была отправиться попутная полуторка, мы выдвинулись утром, часов в шесть, в сопровождении пожилого бойца. Попрощались с пехотой и взяли зарок обязательно встретиться в Берлине. При расставании спросил на всякий случай про своих соседей по палате в московском госпитале, но здесь про таких ребят не слышали.
Несмотря на то что Устину Борисовичу в кузове устроили ложе из лапника и наших (подарили же) плащ-палаток, состояние моего верного стрелка внушало мне опасение. За ночь, кажется, ему стало ещё хуже. Бледность, круги под глазами, вероятно, были и у меня, а вот расширившиеся зрачки и учащённое дыхание мне не нравились совершенно. Я, конечно, не медик, но в этом случае и курсов оказания первой помощи вполне достаточно.
По дороге я развлекал красноармейца Смирнова. Ну что поделаешь: нет магнитолы в кузове полуторки, а ехать как минимум полчаса. Пришлось травить анекдоты. А чем ещё отвлечь товарища от созерцания июньского неба с лёгкой кучёвкой? Он же его не просто так разглядывает, а потому, что ему сидеть лихо. Впрочем, и лежать тоже. Среди прочего прочёл ему стишок:
Ветер воет, море злится, —
Мы, корсары, не сдаём.
Мы – спина к спине – у мачты.
Против тысячи вдвоём!
– Х-м, – задумчиво сообщил Устин Борисович, – почти как про нас – мы тоже спина к спине. А корсары – это кто такие будут?
– Пираты с патентом. Англичанцы и французы, чтобы деньги экономить, не обычные военные корабли посылали в колонии, а набирали всех, кого попало. Давали патент – что они как бы служат в их флоте, – и вперёд: грабьте тех, с кем мы сейчас воюем. Только добычей делитесь. Грабили в основном испанцев, а те, в свою очередь, вовсю грабили индейцев.
– Вот же народ подлый! – возмутился Бур.
– И не говори, сплошные гуманисты и коллаборационисты, мать его ети. Евроинтеграторы хреновы. А те, у кого от выпивки и вседозволенности башка совсем с направляющих слетела, вообще начинали грабить и топить всех подряд. «Вольные пираты» называется. Отпетый народ.
– Умеешь ты, командир, научные такие загибы делать, – с лёгкой завистью отметил стрелок. – Вроде и не материшься, а уж очень неприлично получается. А стишок мне понравился. Надо будет запомнить. Это из книжки?
– Ага, «Сердца трёх», Джек Лондон написал. Люблю я, понимаешь, про приключения всякие читать. А вот по школьной программе – хоть убей, не могу. Мне за сочинение про Платона Каратаева двойку влепили по литературе.
– А что так?
– Так я написал, что он был мямля, дурак и хлюпик. Попал в плен – не фига о высоких материях рассуждать. Возьми чего потяжелее и конвоиру по башке, когда он ворон начнёт считать, а сам ноги в руки – и ходу. Или оружие у него перехвати и в другого врага стреляй. Ребят таких же подговори, чтоб вместе навалиться, – тогда точно справились бы. А то прибили его ни за понюх табаку, и чего толку-то?
– Ха, вот это по-нашему.
– А то. А вот учительница говорит, что надо внимательно было читать. И понимать философию Толстого «о непротивлении злу насилием».
– Мы этого не проходили. Я после восьмого класса в Свердловск на завод учеником токаря пошёл. А вечером – ФЗО.
– А по выходным небось футбол и танцы до упаду. Мог бы вместо этого книжки читать.
– Нет, товарищ лейтенант, – проговорил стрелок с некоторой обидой. – Я по выходным в ОСОАВИАХИМ ходил. Там и винтовку, и «максима» освоил. И в аэроклуб направление дали, только окончить не успел – повестку прислали.
– Не шутишь, Устин Борисович?
– Да какие же тут шутки. В начале июня мы сдали все зачёты и допуски. Выполнил несколько полётов с инструктором. Эх, – вздохнул стрелок и сразу поморщился от боли.
– Не повезло вашему потоку.
– Всем не повезло. Аэроклуб расформировали. Матчасть и всё что можно – в лётные училища отправили. У нас потом многие, кто не попал в первую волну призыва, подали заявления в лётные училища. Я потом с пулемётных курсов тоже заявление подавал, но его отклонили. Вот такие у меня дела.
– Не горюй, товарищ Смирнов. Жизнь вещь интересная. Ещё неизвестно, как всё обернётся.
Но для себя я уже сделал некоторые выводы о необходимости корректировки текущей реальности. Если получится.
Пока дозвонились до своего ШАПа, где нас уже успели похоронить, пока за нами приехала наша «дежурка», прошло часов шесть. При штабе пехотного полка, где мы кантовались всё это время, народ оказался догадливым, и нам были выданы котелки с пшённой кашей, которую заправили тушёнкой. Вернее, заправляли, но последняя почему-то успела закончиться, так что получилась каша с запахом тушёнки. Обедали мы под навесом с местными связистами. Не сказать, что было по-царски, но с учётом того, что это был не ресторан, привередничать не приходилось. А вот компот у местного повара не получился. Совсем. Он его из свежих желудей, что ли, сварганил? И сахар, видимо, «зажал». Ладно, будем считать, что это полезное витаминное лекарство такое. Мы даже по половине стакана выпили.
Водителем приехавшей за нами полуторки оказался знакомый мне усач, с которым мы как-то дежурили при руководителе полётов. Посему как только въехали в первый перелесок, то занялись обустройством мест для пассажиров. При помощи клинка, который мне сделал Мишка, и топорика, нашедшегося у водилы, мы нарезали веток и накрыли их плащ-палатками. Вот интересно, из чего же это Муса такой нож сделал? Сталь явно углеродистая, но на удивление неломкая. Шлифованная, без ненужного зеркального блеска. Обязательно его «расколю» – что же он за надпись вырезал и замаскировал в орнаменте. Точил я его раза два-три, не больше, а он исправно режет хлеб и перерубает довольно толстые ветки.
Знаете, что такое полный балдёж? Вот я раньше по наивности считал, что это отель «всё включено» на Средиземном море или на Сейшельских островах. Валяешься себе в шезлонге на пляже. Если уже поджарился, то сходил окунуться. И снова можно валяться… Не-а. Полный кайф – это ехать в кузове «дежурной» полуторки на мягком матрасе из веток и плащ-палаток. Водила понял, что Устин Борисович у нас товарищ пострадавший, и поэтому избрал для передвижения скорость невысокую, а траекторию перемещения по разбитой дороге – наиболее щадящую для пассажиров в кузове. Полная безмятежность. Нервничать, докладывать, объяснять и прочее будем по прибытии на место. Ближайшие часа полтора мы никому ничего не должны и от нас никому ничего не требуется. Такая редкость! Поэтому, немного покачавшись на своём «матрасе», мы захрапели. То есть спали-то тихо, просто нам снились самолёты, а они так ревут, так ревут…
В гостях хорошо, а дома – лучше
– Товарищ младший лейтенант, ну-ка вернитесь. Или вы полагаете, что если я занимаюсь с вашим стрелком, то можно попытаться сбежать?
Пришлось с глубоким, как горное ущелье на Алтае, вздохом вернуться на своё место, которое я так бесшумно (как мне казалось) покинул.
– Товарищ военврач, мне же надо рапорт отнести.
– Вот когда допишете, тогда и отнесёте. Не отвлекайте меня, пожалуйста.
Бородулин внимательно осматривал Бура, который со своими синяками на спине и боках делал вид, что косит под леопарда. Только неубедительно. У леопарда пятна поменьше и чёрно-коричневые. А у моего стрелка они были фиолетово-синие с желтизной.
– Как интересно… – тихонько бормотал Бородулин, осматривая бок моего стрелка.
– Разрешите спросить, товарищ военврач, – не утерпел Устин Борисович, стойко переносящий осмотр, – а что интересно?
– Интересно, сколько рёбер у вас, товарищ красноармеец, сломано: два или три. К сожалению, без рентгена определить не представляется возможным. Так что будем оформлять направление в госпиталь.
– Не надо меня в госпиталь, товарищ военврач, – не на шутку перепугался Бур. – Я лучше здесь отлежусь.
– В принципе не возражаю. Только за то время, пока вы отсутствовали, произошли некоторые события. В частности, пришёл приказ об отводе полка на доукомплектацию. Так что весь личный состав, нуждающийся в медицинском уходе и наблюдении, будет направлен в стационарные лечебные заведения. То есть санчасть нашего ШАП сворачивается и убывает к месту нового назначения. Я привёл достаточно оснований для того, чтобы вы, товарищ Смирнов, перестали противиться направлению в госпиталь?
– Я согласен, товарищ военврач… – обречённым голосом ответил стрелок. А потом охнул, когда фельдшер под руководством Бородулина обрабатывал какой-то мазью из баночки коричневого стекла синяки и ссадины.
К моменту, когда я закончил писать своё произведение под скромным названием «Рапорт», Устина Борисовича отправили в компанию к Колосову, Пятыгину и Якименко.
Вот что за напасть? Вторая эскадрилья плотно оккупировала наш «мини-госпиталь». Наверно, поэтому Храмов, которому они мешали своим шумом и смехом, спать предпочитал в личной землянко-палатке – «у себя», приходя только на обязательные процедуры.
Подбородок и щёку мне ничем мазать и бинтовать не стали. Бородулин только велел не трогать грязными пальцами и не мочить. Ссадины на локтях и коленках помазали лечебной массой из той же баночки. Мазь Вишневского? А потом было самое весёлое. Наш медик с фельдшером размотали плечо и начали осматривать ранку на предмет наличия в ней чего-то, что не заметил Кузьмич. Я пытался возразить, что пехотный медик всё сделал качественно, но меня убедили в необходимости контрольного осмотра. При этом выдали тряпочку и предложили зажать её зубами. Для каких целей – я узнал минутой позже. Как оказалось, это предосторожность, чтобы не орать и не материться. Осмотр проводился зондом. Это такая длиннющая тонкая проволока, которую суют в рану и ищут там осколки металла или обломки костей. В принципе можно терпеть, но в местную медицину надо срочно добавлять более продвинутые методы. Это ж садизм чистой воды! Средневековье какое-то дремучее. Ещё бы наркоз киянкой делали, как тогда!
Так что предписание «не мочить ожоги» я нарушил. Когда после проведения экзекуции, то есть осмотра, мне дали полотенце, вытираясь которым, я понял, что холодный пот у меня выступил не только на лбу, но и на всей роже, шее и спине. Это хорошо, что Бородулин не нашёл в ранке ничего постороннего. А то он уже подготовил инструменты для того, чтобы расширить дырочку во мне и достать из неё всё лишнее. В качестве поощрения была выдана мензурка спирта.
Жадина всё-таки наш товарищ военврач второго ранга. Кузьмич-то вон по сколько наливал. И вообще, чего экономить спиртягу, раз мы всё равно через пару дней покидаем это место?
Парни, которые составляли временное население полкового медицинского учреждения, сидели на краю опушки и принимали солнечные ванны. Кто-то покуривал, кто-то просто дремал. От лестного предложения остаться на пару дней – понаблюдаться я отказался, резонно решив, что в своей землянко-палатке теперь я остался в гордом одиночестве и никто мне не будет мешать своим храпом. Ребятам я пообещал зайти после ужина, а сам отправился на невесёлый разговор к командованию.
Разговор больше походил на допрос. В принципе все и так были уверены в моей личной невиновности в произошедшем. Но требовали уточнить отдельные моменты. Да, обстановка насторожила. Нет, кроме того, кто завёл нас в засаду, других голосов на радиоволне не слышали. Ракеты, которые показывали направление, были белые. Отличия от обычных наших ракет не обнаружили. ФАБы бросал при снижении со скольжением. Скорее всего, мимо. В зенитное орудие, замаскированное под куст, попал. Думаю, что после восьми РС и длинной очереди из бортового оружия его можно считать уничтоженным или, по крайней мере, выведенным из строя. Видел, как отходил в сторону на подбитой машине Сотник. Да, Павлова сбили первым же залпом. Вероятно, прямое попадание.
– Кто ещё вернулся или дал о себе знать? – вопрос мне дался с усилием. Кажется, ответ я уже вычислил.
Чернов глубоко вздохнул, а комиссар закурил. Храмов молча покачал забинтованной головой, посмотрел в сторону и снова задал вопрос о нашем последнем вылете. Гибель группы произвела на отцов-командиров гнетущее впечатление. Так «купиться» мог каждый. Внимательно посмотрев на наших майоров, я понял, что и они «примерили на себя» такую ситуёвину, и выводы были неутешительные. И Храмов, и Чернов не успели бы вычислить ловушку.
По поводу рапорта мне намекнули, что его надо переписать в том смысле, что парашюты у нас сгорели вместе с «шестёрочкой». А про самодельную амуницию можно было и не упоминать – она казённым имуществом не являлась.
Больше всего меня добило, что Гришка Сотник за сутки, прошедшие после этого проклятого вылета, не дал о себе знать. Полгода с парнем локоть в локоть, а тут… Ладно, не будем хоронить раньше времени. Сколько было случаев, когда ребята отыскивались чуть ли не месяц спустя. Всё равно на душе погано…
Но мне женщины молча
Намекали, встречая: —
Если б ты там навеки остался —
Может, мой бы обратно пришёл[57].
Операция «Трансвааль»