Штормовое предупреждение

— Тогда и со мной будешь видеться чаще, а не уезжать после первой же рюмки, — продолжает Марике.

— И как, по-твоему, это устроить? — уныло спрашивает Карен. — Чуть не каждый дом в городе — кооператив. У меня нет денег, чтобы купить здесь квартиру. Или ты думала, что я буду ютиться в съемной однушке где-нибудь в Горде или Мурбеке и наслаждаться одиночеством?

— Да уж, могу себе представить, — смеется Марике. — То ли дело здесь, в гавани.

Мастерская Марике Эструп расположена в нижнем этаже старого каменного дома, где в былые годы поочередно помещались кузница, мастерская жестянщика и магазин лодочных моторов и запчастей. Дом находится на западном конце приморского бульвара. Раньше совершенно захолустный и обшарпанный портовый квартал, а теперь привлекательное место с потрясающим видом на гавань. Карен много раз брала ключи от мастерской, если не успевала или не хотела ехать домой в Лангевик. Диван-кровать тут вполне удобный, а холод всегда можно компенсировать джином, вермутом и оливками. Зимой тепло от обжиговых печей служит тем более приятным дополнением. Летом приходится спать, оставив все окна нараспашку, иначе нестерпимо жарко.

Сама Марике живет на участке в пятнадцати километрах к северу от Дункера. Она купила его, поскольку к нему примыкает месторождение глины, той мягкой зеленоватой глины, которая и заставила ее переехать в Доггерланд. И познакомились они с Карен в связи с покупкой земли восемь лет назад. Марике сказала, что купит участок за любую цену. Турбьёрн, один из двоюродных братьев Карен с материнской стороны, владелец этого ничего не стоящего участка, решил обвести странную датчанку вокруг пальца. И отнюдь не обрадовался, когда Карен, случайная свидетельница их переговоров, вмешалась и сказала, что глинистый участок вовсе не стоит фантастических сумм, какие заломил Турбьёрн. Карен настояла на своем и проследила, чтобы в сделку включили и прилегающий участок, пригодный для строительства.

Конечно, она больше года налаживала отношения с кузеном, которые здорово остыли, но, с другой стороны, нашла в Марике новую подругу. Вот там-то, в глубине острова, среди лиственных деревьев и с глиняной ямой по соседству, Марике и живет до сих пор. Копает глину, промывает ее и перевозит в мастерскую в Дункер, где превращает в скульптуры, которые сделали ее среди керамистов мировой знаменитостью.

Она хорошая подруга, думает Карен, только представления не имеет, каково жить на оклад полицейского. И решает сменить тему:

— Ты скоро? Можно вызвать такси? Эйрик разозлится, если мы опоздаем.

Она сама слышит, что говорит раздраженно. Все эти разговоры о квартире для ночлега, о месте, где она сможет уединиться, превратили праздничное настроение в полную безнадежность. Но одновременно подсказали, что́ именно ей нужно, хотя достичь этого, скорее всего, невозможно. “Скрытка”.

— Да-да, вызывай, — спокойно откликается Марике, натягивая колготки.





* * *


Полчаса спустя они звонят в дверь одного из самых больших особняков в Тингвалле. Построенный состоятельным судовладельцем в середине 20-х годов, этот дом, судя по его размерам, был рассчитан на большую семью и прислугу. Через шесть десятков лет, пережив два банкротства, он начал ветшать и долго оставался позорным пятном среди в целом фешенебельного окружения. Год за годом появлялись покупатели и снова исчезали, увидев, сколько потребуется трудов. Поэтому Коре и Эйрик прямо-таки настораживающе легко выиграли сделку и, вложив почти вдвое большую сумму, поменяли как электропроводку, так и водопроводную и канализационную систему.

Облезлый фасад, к разочарованию соседей, до весны отремонтировать не удастся. Зато внутри все преобразилось. Благодаря сносу стен на верхнем этаже шесть спален обычного размера превратились в три, зато стали вдвое просторнее и обзавелись роскошными ванными. Внизу снос стен создал анфиладу огромных открытых пространств, настолько огромных, отмечает Карен, что черный рояль в углу кажется совсем маленьким.

И точно так же, как двое хозяев кажутся пришельцами из разных вселенных, интерьер верхнего и нижнего этажа настолько различен, что трудно поверить, как эти люди могут ужиться в одном доме. Спальни наверху выдержаны в консервативном вкусе Эйрика, тогда как внизу в полной мере развернулся Коре со своей склонностью к индустриальному дизайну. Вместо штукатурки и обоев — голый красный кирпич перегородок, а стальные балки, установленные для поддержки дома, когда Коре настоял на сносе одной из несущих стен, стали органичной частью интерьера, стальной разделочный стол со скотобойни служит кухонным островом, обеденный стол площадью девять квадратных метров сделан из дубовых досок, двенадцать стульев выкованы из чугуна, однако на редкость удобны благодаря большим белым и серым овечьим шкурам.

— Первая часть вечера моя, — сказал Эйрик, едва они вошли. — Потом за дело возьмется Коре, и за все остальное я уже не в ответе.

Вот как у них организовано, думает Карен, усаживаясь на одну из овечьих шкур и разглядывая стол. Они не стремятся к компромиссу, а дают друг другу возможность действовать по-своему. Эйрик устраивает традиционный новогодний ужин, с красиво свернутыми салфетками и полученной по наследству дамастовой скатертью, которая скрывает грубые доски столешницы. Через весь стол тянется искусный декор из белых лилий и роз, на который даже у такого квалифицированного флориста, как он, наверняка ушло много часов труда.

Вместе с Карен в этот вечер вокруг стола, с вожделением на лице и в неудобной одежде, сидели сплошь знакомые люди: Мария, Харальд, Стелла, Дункан, Эйлин, Бу, Гордон и Брюнн. По просьбе Эйрика форма одежды — темный костюм, но Карен подозревает, что сразу после ужина некоторые мужчины снимут галстуки.

Вид у него усталый, думает Карен, глядя на раскрасневшегося Эйрика, когда закуска подана и он поднимает бокал за встречу.

— Это первый из многих праздников, которые мы будем устраивать в этом доме, и для начала нам хотелось пригласить самых близких друзей, — говорит он.

— Но все они, к сожалению, прийти не смогли, и потому мы позвали вас, — вставляет Коре.

Бросив на него слегка досадливый взгляд, Эйрик нехотя присоединяется к общему смеху, и ужин начинается.

Как и ожидалось, угощение традиционное и изысканно вкусное. Сырное суфле — легкое, словно летнее облако, запеченный омар — гармония сливок, эстрагона и коньяка, панна-котта[10] — приятно трепетная и от шафрана желтая, как солнышко. Непременное шампанское, сухое, холодное, вправду течет рекой, и настроение поднимается, как ртуть в термометре, с каждой новой откупоренной бутылкой. Эйлин и та, видимо, наслаждается вечером, хотя улыбка гаснет, когда ее муж Бу наклоняется и что-то шепчет ей на ухо.

Карен думает о том, что́ несколько месяцев назад сказала Марике.

“По-моему, он ее бьет. Она сидит дома в изоляции. Когда последний раз была с нами, пила вино?”

Карен тогда запротестовала. Дети у Эйлин и Бу еще маленькие, и, понятно, она не могла, как раньше, встречаться с подругами. И все же напрямую спросила Эйлин. Как-то заехала к ней, зная, что Бу точно нет дома, спросила и в ответ услышала смех. Безусловно, характер у Бу вспыльчивый, сказала Эйлин, и порой он весьма несносен, но руку на нее он не поднимает.

Конечно же, нет.

Но в этот праздничный вечер Эйлин единственная из женщин одета в закрытое до горла платье с длинным рукавом. Карен переводит взгляд с подруги на ее мужа. Бу, заметив ее задумчивое лицо, приподнимает бокал.

— Господи, Карен, — говорит он, глядя ей в глаза. — Ты что же, в такой вечер думаешь о грустном? Вот уж глупо.

— Катись к черту, — беззвучно произносит она с улыбкой и приподнимает бокал, но не пьет.





31




Остаток вечера принадлежит Коре.


Едва они успевают допить кофе, как дом наполняется множеством людей. Бьет десять, и фортепианные сонаты, которые за ужином были фоновой музыкой, тотчас умолкают. В следующий миг из динамиков гремит оглушительный рок, и в гостиной начинаются танцы. Карен видит, как Эйлин, смеясь, пытается отказать какому-то кавалеру, настойчиво приглашающему ее потанцевать. В конце концов она сдается и выходит с ним на танцпол, бессильно махнув рукой в сторону Бу. Тот отнюдь не рад.

Явно будет и живая музыка, думает Карен, глядя на маленькие подмостки в торцевой части огромного помещения. Там стоят ударная установка с усилителями, контрабас и две стойки с полуакустическими гитарами.

Теперь электричество в доме погашено, даже на кухне и в ванных. Лишь несколько десятков больших канделябров заливают пространство огромной виллы мерцающим светом, от которого кирпичные стены словно горят огнем. Карен подозревает, что обычное освещение, вероятно, еще и обнаружило бы то, чего ей видеть не следует. Мужчина, стоявший перед нею в очереди в туалет, выйдя оттуда, быстро провел пальцем под носом. А она в свой черед подавила желание провести пальцами по опущенному сиденью. Ей незачем знать.

Снаружи, в саду, за освещенной барной стойкой двое молодых парней в старых овчинных шубах и варежках с обрезанным верхом, смешивают коктейли, меж тем как дыхание дымными облачками вырывается у них изо рта. Большие тепловые пушки, видимо, создают снаружи вполне сносный микроклимат, поскольку кое-кто из гостей задерживается у бара, а не спешит вернуться в дом.

Карен знакома со многими из собравшихся. С иными сталкивалась у Коре в его музыкальной компании, “КГБ-Продакшнз”, которой он владеет сообща со шведско-доггерландскими братьями Энглунд, Гордоном и Брюнном. Других она шапочно знает по развлекательным и культурным разделам журналов и по ТВ. В основном музыканты, но есть и чета актеров, причем жена недавно получила роль в голливудском фильме, а муж уже несколько лет сидит вообще без ролей. Восходящая звезда стоит в центре группы почитателей и, запрокинув голову, громко смеется. Если верить бульварным газетам, брак трещит по швам, и, судя по взгляду, каким ее окидывает муж, сплетни не лгут.

Карен подходит к бармену в овчинной шубе, заказывает джин с тоником и, пока ждет, поворачивается в другую сторону. Эйлин и Бу направляются в дальний конец большого сада. Он крепко держит ее за плечо, но отпускает, заметив, что Карен наблюдает за ними. Они останавливаются и словно бы что-то обсуждают. Бу смотрит то на стойку бара, то на Эйлин, которая слушает его, склонив голову. Карен отворачивается, но краем глаза наблюдает за ними. Через несколько минут они возвращаются к дому. Бу обнимает жену за плечи и улыбается, проходя мимо Карен. Эйлин глядит в другую сторону.

Чуть дальше у длинной стойки стоят Гордон, Брюнн и Коре в компании новоприбывшего гостя. Карен замирает, увидев, кто это. Значит, в домыслах СМИ насчет того, что лос-анджелесская группа, два года назад возглавлявшая топ-листы, решила записать новый альбом у “КГБ-Продакшнз”, было больше правды, чем утверждал Коре. Карен давно не следила за новостями музыкальной отрасли, но Джейсона Лавара все же узнаёт. Татуировки, покрывающие бритую голову певца, глазницы и половину щек, не спутаешь ни с чем. Собственно говоря, она не удивлена; последние три-четыре года зарубежные артисты все чаще и чаще обращались в периферийное агентство, которое выпускало все больше хитовых записей. Эти успехи и позволили Коре и Эйрику купить самый большой дом в Тингвалле и обустроить его по своему вкусу.

Украдкой поглядывая на Джейсона Лавара, она отмечает, что вообще-то он куда ниже ростом, чем она думала, но весьма харизматичен.

— Star struck?[11]

Она вздрагивает от звуков низкого голоса и от теплого дыхания на шее, поспешно оборачивается. Лео Фриис приподнимает бутылку пива “ИПА” и, многозначительно улыбаясь, чокается с ее бокалом.

— Тобой? Да ведь с тех пор, как ты был знаменитостью, минула уйма времени, — говорит она с деланным удивлением.

И тотчас жалеет о своих словах. Тот факт, что Лео Фриис был лидером группы “The Clamp”, они всегда обходят молчанием. Она, конечно, знала о мировом успехе доггерландской группы, хотя жила тогда в Лондоне и думала совсем о другом. Но “The Clamp” она при всем желании не могла не заметить.

А вот внезапный конец, весть о распаде группы и газетные заметки о внезапном исчезновении Лео Фрииса со сцены прошли мимо нее. Все, что случалось в окружающем мире, проходило мимо нее — после той страшной минуты декабрьского дня, когда ее жизнь разлетелась на куски. А когда она вернулась в мир, домыслы по поводу случившегося с Лео Фриисом давным-давно перестали вызывать интерес у СМИ. И минуло много времени, пока она сообразила, что грязный бомж, с которым она столкнулась в связи с расследованием преступления, тот самый Лео Фриис.

Что, собственно, произошло после его исчезновения с эстрады и до возвращения в Доггерланд, она никогда не пыталась разузнать. Сейчас у него есть крыша над головой в ее садовом домике, и, по его словам — и по ее мнению тоже, — он уже не пьет так много и отказался от наркотиков. А благодаря поддержке Коре нередко подрабатывает как студийный музыкант и теперь платит за жилье и еду. Чисто временное решение стало, как и многое в ее жизни, чем-то совсем другим, не тем, на что она рассчитывала.

— Туше́, — говорит Лео, улыбаясь уголком рта. — Чего ты желаешь себе в Новом году? Помимо того, чтобы я съехал, а?

Он достает пачку сигарет, она берет одну.

— Разве я об этом говорила?

— Ну, не словами, пожалуй, но загнанную женщину я распознаю с первого взгляда. Она похожа на зайца, который бежит, не в силах вырваться из луча фар, и одновременно на шимпанзе за решеткой. Так и ты.

— Лестная характеристика.

— Проблема в том, — продолжает Лео, — что буквально каждые два дня ты выглядишь как довольный поросенок. Если б не это, я бы давно съехал.

Карен фыркает.

— Куда? Назад под грузовую пристань в Новой гавани?

Лео пожимает плечами.

— Всегда что-нибудь да найдется. Но серьезно, Карен, если ты правда хочешь, чтобы я…

Он разводит руками и умолкает. Она открывает рот, но не говорит ни слова. Оба молчат, переминаются от холода с ноги на ногу, докуривая сигареты.

Ну и пусть уезжает, думает Карен. Пусть исчезнет из моей жизни, так же быстро, как появился.

— Идем в дом? — Лео затаптывает сигарету в снегу.

Не сказано ничего, и все же она знает. Если я сейчас ничего не скажу, в следующий раз, когда приеду домой, его не будет, думает она. Все станет, как обычно. Весь дом опять будет в моем распоряжении. Спокойный и уютный. И безмолвный.

Решения нет, но она слышит собственный голос:

— Оставайся, ладно?

Но Лео уже отвернулся и шагнул к двери, он ее не слышит.





32




Первое, что она чувствует, — запах ковра. Пресный, пыльный запах шерсти, проникающий в рот и в нос. Знакомый запах печали и тишины, нереальное спокойствие после шторма. И осознание, что никакого после нет. Нет времени перевести дух, нет спокойного залива или гавани, чтобы там укрыться, нет времени собрать силы и починить разбитое. Нет никакого после, есть только до. Одно лишь обманчивое затишье, что царит перед тем, как церковные колокола начнут предупреждать о следующем шторме. Может быть, до следующего пройдут дни, а то и недели.

А может быть, всего-навсего часы.