Штамм. Закат
Часть 35 из 61 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я умерщвлял.
Я лишал других жизни.
Теми самыми руками, которыми сейчас печатаю на клавиатуре.
Я колол, кромсал, бил, крушил, расчленял и обезглавливал.
Моя одежда и моя обувь были измараны их белой кровью.
Я уничтожал. И я испытывал радость от уничтожения.
Вы можете заявить, что, как профессиональный истребитель крыс, я всю жизнь готовился именно к этому.
Я могу понять этот довод. А вот принять не могу.
Потому что одно дело – когда крыса в слепом ужасе взбирается по твоей руке.
И совсем другое дело – когда перед тобой стоит твой собрат, твое подобие в человеческом облике, и ты должен сразить его.
Они выглядят как люди.
Они очень похожи на вас и на меня.
Я больше не крысолов.
Я охотник на вампиров.
И вот еще что.
Есть вещи, которые я могу поведать только здесь, потому что не отважусь сказать это вслух кому бы то ни было.
Просто знаю, что подумают люди.
Я знаю, что они почувствуют.
Я знаю, что они увидят, взглянув мне в глаза.
«Как можно?» – спросят они. Столько убийств…
А мне вроде как нравится убивать.
И я весьма способен к этому.
Может быть, я даже очень способен к этому.
Город рушится. Вероятно, рушится весь мир. Апокалипсис – серьезное слово. Веское слово. Особенно когда осознаешь, что ты и впрямь смотришь апокалипсису в лицо.
Не может быть, чтобы я оказался один такой. Где-то должны быть и другие, похожие на меня. Люди, которые прожили свои жизни с ощущением неполноты, половинчатости. Люди, которые нигде на белом свете не могли по-настоящему применить себя. Которые никак не могли понять, с чего это вдруг они оказались на этой земле и к чему предназначены. Люди, которые никогда не отвечали на чей-то зов, потому что никакого зова не слышали. Потому что никто не взывал к ним.
Пока еще не взывал.
До этой самой поры.
Пенсильванский вокзал
Нора отвернулась, как ей показалось, всего лишь на секунду-другую. Несколько мгновений она смотрела на большое табло, ожидая, когда появится номер их перрона, но вдруг ее взор ушел внутрь, и Нора, измотанная до крайности, отключилась.
Впервые за много дней она ни о чем не думала. Никаких вампиров, никаких страхов, никаких планов. Зрение расфокусировалось, а сознание перешло в спящий режим, притом что глаза оставались открыты.
Когда Нора, моргнув несколько раз, возвратилась в реальность, ее охватило то же чувство, какое бывает у человека, проснувшегося от кошмара, в котором он падает с большой высоты. Содрогание. Испуг. Короткое «ох!».
Нора повернулась и увидела рядом с собой Зака – он слушал что-то по айподу.
А ее мамы не было.
Нора огляделась – нет, мамы не видно. Она стянула с Зака наушники, попросила его о помощи, и Зак тоже начал озираться.
– Жди здесь, – велела Нора, показав на сумки. – Не двигайся с места!
Она проталкивалась сквозь тесную толпу, скопившуюся у доски информации об отправлениях поездов, – люди стояли буквально плечом к плечу. Нора пыталась найти хоть маленький шов в плотной людской ткани, хоть какую-нибудь тропочку, которую могла проложить ее медленно передвигавшаяся мама, – но так ничего и не увидела.
– Мама!
Где-то позади раздались громкие голоса. Нора повернулась и опять стала проталкиваться – теперь уже на шум. Толпа выпустила ее, только когда Нора оказалась у самого края главного вестибюля, возле опущенной решетки закрытого продуктового магазинчика.
Там она и увидела свою маму, которая держала горячую и страстную речь перед каким-то совершенно озадаченным всем происходящим семейством – судя по виду, из Южной Азии.
– Эсме! – вдруг завопила она, обращаясь к Норе по имени своей покойной сестры. – Следи за чайником, Эсме! Он кипит, я слышу!
Нора наконец пробралась к матери, взяла ее за руку и, заикаясь от волнения, принесла извинения азиатскому семейству – мужчине и женщине с двумя маленькими дочками, со всей очевидностью не владеющим английским.
– Мама, пошли.
– Ну наконец-то, Эсме, – сказала Мариела Мартинес. – Что это у нас горит?
– Пошли, мама. – На глаза Норы навернулись слезы.
– Ты спалишь мой дом!
Нора вцепилась в руку матери и потащила ее сквозь толпу, не обращая внимания на ворчливые реплики и явные оскорбления. Зак стоял там, где Нора его и оставила, – приподнявшись на цыпочки, он высматривал их в толпе. Нора ничего не сказала – ей очень не хотелось расплакаться на глазах у мальчика. Но все это было уже чересчур. У каждого человека есть предел прочности. Свой предел был и у Норы, и она очень быстро подбиралась к нему.
Как же мама гордилась Норой – и тогда, когда она защитила диплом по химии в Фордемском университете, и потом, когда Нора стала работать в Школе медицины Университета Джона Хопкинса, специализируясь на биохимии. Теперь Нора понимала, что мама тогда просто уверилась, будто добилась своего: ее дочка станет богатым доктором. Однако интересы Норы лежали в области здравоохранения, а вовсе не в области терапии или педиатрии. Теперь, оглядываясь в прошлое, Нора видела: тень, отброшенная аварией на Трехмильном острове, повлияла на ее жизнь значительно сильнее, чем она в ту пору осознавала. В Центрах по контролю и профилактике заболеваний платили зарплату в соответствии с государственной тарифной сеткой, и жалованье Норы куда как отличалось от тех кругленьких доходов, которые получали ее коллеги в частном секторе. Но она была молода и считала, что сначала должна послужить медицине, а прилично зарабатывать начнет как-нибудь потом.
И вдруг как-то раз ее мама потерялась на пути в супермаркет. Потом не смогла завязать шнурки, уследить за плитой – мама могла разжечь ее и спокойно уйти куда-нибудь. А вот теперь она разговаривает с покойниками. Печальный диагноз – болезнь Альцгеймера – заставил Нору отказаться от собственной квартиры, чтобы можно было ухаживать за матерью, состояние которой стремительно ухудшалось. Нора хотела было найти подходящее лечебное учреждение для хронических больных, чтобы определить туда маму, но все откладывала этот шаг – главным образом по той причине, что она так и не придумала, где найти на это деньги.
Зак сразу понял, что Нора не на шутку встревожена, однако решил не докучать ей вопросами. И так ясно: вряд ли она захочет обсуждать с ним что-нибудь серьезное. Поэтому Зак снова воткнул наушники и исчез для окружающих.
Затем, совершенно неожиданно, спустя много часов после назначенного времени отправления, номер их перрона наконец-то выскочил на большом табло, и стало ясно, что нужный поезд прибывает на платформу. Вокруг поднялась бешеная суета. Люди толкались, вопили, работали локтями, в воздух летела нецензурная брань. Нора подхватила сумки, зацепила маму за руку и двинулась вперед, проорав Заку, чтобы он двигался следом и не отставал.
Обстановка ухудшилась, когда представитель «Амтрака», появившийся на верхней ступеньке узкого эскалатора, ведущего вниз, к перрону, объявил о неготовности поезда. Нора обнаружила, что стоит в самом хвосте разъяренной толпы – очень далеко от эскалатора; она вовсе не была уверена, что их маленькой компании удастся добраться до поезда, даже с оплаченными билетами.
«Ах так?!»
На пике возмущения Нора воспользовалась тем, к чему давным-давно запретила себе прибегать: достав значок ЦКПЗ, она принялась размахивать им, чтобы пробиться к началу очереди. Расталкивая людей, она убеждала себя, что делает это не ради личной выгоды, а ради мамы и Зака. Толпа медленно и неохотно расступалась, позволяя им пройти, и тем не менее Нора слышала и ворчание, и откровенную брань в свой адрес, а глаза пассажиров метали в нее молнии.
И вдруг выяснилось, что все это словно бы и ни к чему. Когда служащие наконец-то открыли эскалатор и позволили пассажирам спуститься вниз, на подземную платформу, Нора увидела перед собой лишь пустые рельсы. Прибытие поезда опять откладывалось, и никто не собирался объяснять причину задержки или хотя бы сообщать примерный срок подачи состава.
Нора позаботилась, чтобы ее мама уселась на сумки в самом выигрышном месте – у желтой линии. Разделив с Заком последний пакетик пончиков, Нора позволила всем только по глотку воды из пластиковой бутылки с герметически закрывающейся крышкой, которую заблаговременно упаковала в багаж, – бутылка была уже наполовину пуста.
День стремительно таял. Теперь состав отправится – если вообще отправится (тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!) – уже после заката, и от этого Нора нервничала еще сильнее. Она давно спланировала – а последние часы ни о чем другом и думать не могла, – что к приходу ночи город останется позади и поезд на всех парах будет мчать в западном направлении. Нора то и дело наклонялась над краем платформы и вглядывалась в темноту тоннеля, при этом не забывая крепко прижимать к боку сумку с оружием.
Порыв воздуха из тоннеля пришел как вздох облегчения. Свет возвестил о приближении поезда, и все поднялись на ноги. Какой-то парень с непомерно набитым рюкзаком едва не столкнул Норину маму с платформы. Поезд плавно подкатил к перрону. Все принялись толкаться, пытаясь любым способом занять самое выгодное положение, и тут двойная дверь чудесным образом остановилась прямо перед Норой. Наконец-то хоть в чем-то им повезло.
Створки двери раздвинулись, и толпа внесла Нору с ее спутниками в вагон. Она тут же завоевала два спаренных сиденья для мамы и Зака, запихнула их общие пожитки на верхнюю полку, сделав исключение для оружейной сумки и рюкзака мальчика, который Зак сразу устроил у себя на коленях, а сама встала перед своими подопечными, ухватившись руками за поручень над их головами. Колени Норы слегка упирались в ноги мамы и Зака.
Пассажиры все вваливались в вагон. Оказавшись внутри и осознав, что вот-вот начнется последний этап их исхода, они с облегчением расслаблялись и начинали вести себя чуть более цивилизованно. Нора увидела, как один мужчина уступил место женщине с ребенком. Совершенно посторонние люди помогали попутчикам втаскивать багаж. Счастливчиков, оказавшихся в вагоне, немедленно охватило чувство общности.
Да и сама Нора неожиданно для себя испытала давно забытое ощущение близкого благополучия. Во всяком случае, еще немного, и она наконец-то сможет свободно вздохнуть.
– Все хорошо? – спросила она Зака.
– Лучше не бывает, – ответил он, состроив гримасу и слегка закатив глаза, после чего распутал провода своего айпода и воткнул в уши наушники.
Как Нора и опасалась, многие пассажиры – кто с билетами, кто без – не сумели попасть в вагоны. Когда двери все же закрылись, люди, оставшиеся на платформе, стали колотить чем попало по окнам, иные же принялись упрашивать дежурных по перрону, которые стояли там с типичным для железнодорожных служащих отсутствующим видом, но было ясно, что они и сами не прочь оказаться в поезде. Несчастные, не попавшие в вагоны, походили на измученных войной беженцев. Нора закрыла глаза и произнесла про себя короткую молитву за них, а потом еще одну – за себя. Она умоляла Бога о снисхождении, просила у Него прощения за то, что пропустила своих любимых вперед, в обход незнакомых ей людей.
Серебристый поезд тронулся с места и начал набирать скорость, двигаясь в сторону тоннелей под Гудзоном. Люди, плотно набившиеся в вагон, разразились аплодисментами. Нора смотрела, как вокзальные огни скользят мимо и исчезают позади, а через несколько мгновений поезд пошел по уклону вверх – он выныривал из подземного мира, подобно тому как пловцы рвутся к поверхности воды, чтобы глотнуть столь необходимого воздуха.
Норе было хорошо в поезде, прорезавшем тьму, словно серебряный меч – плоть вампира. Она посмотрела сверху вниз на морщинистое лицо матери и увидела, как веки женщины затрепетали, а потом сомкнулись. Две минуты легкого покачивания, и мама погрузилась в глубокий сон.
Выбравшись из вокзального комплекса, они попали в опустившуюся уже ночь, им предстояло проехать короткое расстояние по поверхности, прежде чем поезд уйдет в тоннели под Гудзоном. Небо плевало на окна вагона недавно начавшимся дождем. Сквозь водяные потеки Нора увидела картину, от которой у нее перехватило дыхание, – сменяющие друг друга сцены полнейшей анархии. Машины, охваченные пламенем… Пожары, полыхающие вдали… Люди, дерущиеся под струями черного дождя… Люди, бегущие по улице… Почему они бегут? Их преследуют? На них охотятся? Да и люди ли это? Может, бегущие и есть охотники?
Нора бросила взгляд на Зака и увидела, что он весь ушел в дисплей айпода. В умении концентрироваться Зак был вылитой копией отца. Нора любила Эфа. Она верила, что сможет полюбить и Зака, хотя все еще слишком мало знала о нем. Помимо внешности, Эф и его сын имели очень много общего. Когда Нора довезет своих подопечных до летнего лагеря, изолированного от всего мира, и обоснуется там, у них с Заком появится время получше узнать друг друга.
Нора снова уставилась в ночь за окном вагона. Сплошная темень, объясняемая перебоями в подаче энергии, кое-где нарушалась лучами автомобильных фар и спорадическими островками иллюминации, питаемой электрогенераторами. Свет равнялся надежде. Земля по обе стороны рельсового пути начала словно бы отступать, город отодвигался назад. Нора прижалась к оконному стеклу – ей хотелось понять, где именно они едут, и оценить, сколько времени осталось до того момента, когда поезд нырнет в очередной тоннель и вырвется наконец за пределы Нью-Йорка.
Тут-то она и увидела это: на гребне низкой каменной стенки, углом выдававшейся к путям, стояла фигура. Она четко вырисовывалась на фоне веера света, бившего из невидимого источника позади стены. В этом призрачном видении было что-то такое, отчего по телу Норы прошла дрожь. Предчувствие зла… По мере приближения поезда к зловещему видению Нора не сводила с него глаз… а фигура вдруг подняла руку.
Она показывала на поезд. И не просто на поезд, а прямо на Нору.
Проходя мимо стенки, поезд убавил скорость – или, может быть, так лишь показалось Норе: ее восприятие времени и движения было искажено вселившимся в душу ужасом.
Подсвеченная снизу… орошаемая проливным дождем… с грязными лоснящимися волосами… с чудовищно раздутым ртом… с красными пылающими глазами… на Нору Мартинес, улыбаясь, пристально смотрела Келли Гудвезер.
Я лишал других жизни.
Теми самыми руками, которыми сейчас печатаю на клавиатуре.
Я колол, кромсал, бил, крушил, расчленял и обезглавливал.
Моя одежда и моя обувь были измараны их белой кровью.
Я уничтожал. И я испытывал радость от уничтожения.
Вы можете заявить, что, как профессиональный истребитель крыс, я всю жизнь готовился именно к этому.
Я могу понять этот довод. А вот принять не могу.
Потому что одно дело – когда крыса в слепом ужасе взбирается по твоей руке.
И совсем другое дело – когда перед тобой стоит твой собрат, твое подобие в человеческом облике, и ты должен сразить его.
Они выглядят как люди.
Они очень похожи на вас и на меня.
Я больше не крысолов.
Я охотник на вампиров.
И вот еще что.
Есть вещи, которые я могу поведать только здесь, потому что не отважусь сказать это вслух кому бы то ни было.
Просто знаю, что подумают люди.
Я знаю, что они почувствуют.
Я знаю, что они увидят, взглянув мне в глаза.
«Как можно?» – спросят они. Столько убийств…
А мне вроде как нравится убивать.
И я весьма способен к этому.
Может быть, я даже очень способен к этому.
Город рушится. Вероятно, рушится весь мир. Апокалипсис – серьезное слово. Веское слово. Особенно когда осознаешь, что ты и впрямь смотришь апокалипсису в лицо.
Не может быть, чтобы я оказался один такой. Где-то должны быть и другие, похожие на меня. Люди, которые прожили свои жизни с ощущением неполноты, половинчатости. Люди, которые нигде на белом свете не могли по-настоящему применить себя. Которые никак не могли понять, с чего это вдруг они оказались на этой земле и к чему предназначены. Люди, которые никогда не отвечали на чей-то зов, потому что никакого зова не слышали. Потому что никто не взывал к ним.
Пока еще не взывал.
До этой самой поры.
Пенсильванский вокзал
Нора отвернулась, как ей показалось, всего лишь на секунду-другую. Несколько мгновений она смотрела на большое табло, ожидая, когда появится номер их перрона, но вдруг ее взор ушел внутрь, и Нора, измотанная до крайности, отключилась.
Впервые за много дней она ни о чем не думала. Никаких вампиров, никаких страхов, никаких планов. Зрение расфокусировалось, а сознание перешло в спящий режим, притом что глаза оставались открыты.
Когда Нора, моргнув несколько раз, возвратилась в реальность, ее охватило то же чувство, какое бывает у человека, проснувшегося от кошмара, в котором он падает с большой высоты. Содрогание. Испуг. Короткое «ох!».
Нора повернулась и увидела рядом с собой Зака – он слушал что-то по айподу.
А ее мамы не было.
Нора огляделась – нет, мамы не видно. Она стянула с Зака наушники, попросила его о помощи, и Зак тоже начал озираться.
– Жди здесь, – велела Нора, показав на сумки. – Не двигайся с места!
Она проталкивалась сквозь тесную толпу, скопившуюся у доски информации об отправлениях поездов, – люди стояли буквально плечом к плечу. Нора пыталась найти хоть маленький шов в плотной людской ткани, хоть какую-нибудь тропочку, которую могла проложить ее медленно передвигавшаяся мама, – но так ничего и не увидела.
– Мама!
Где-то позади раздались громкие голоса. Нора повернулась и опять стала проталкиваться – теперь уже на шум. Толпа выпустила ее, только когда Нора оказалась у самого края главного вестибюля, возле опущенной решетки закрытого продуктового магазинчика.
Там она и увидела свою маму, которая держала горячую и страстную речь перед каким-то совершенно озадаченным всем происходящим семейством – судя по виду, из Южной Азии.
– Эсме! – вдруг завопила она, обращаясь к Норе по имени своей покойной сестры. – Следи за чайником, Эсме! Он кипит, я слышу!
Нора наконец пробралась к матери, взяла ее за руку и, заикаясь от волнения, принесла извинения азиатскому семейству – мужчине и женщине с двумя маленькими дочками, со всей очевидностью не владеющим английским.
– Мама, пошли.
– Ну наконец-то, Эсме, – сказала Мариела Мартинес. – Что это у нас горит?
– Пошли, мама. – На глаза Норы навернулись слезы.
– Ты спалишь мой дом!
Нора вцепилась в руку матери и потащила ее сквозь толпу, не обращая внимания на ворчливые реплики и явные оскорбления. Зак стоял там, где Нора его и оставила, – приподнявшись на цыпочки, он высматривал их в толпе. Нора ничего не сказала – ей очень не хотелось расплакаться на глазах у мальчика. Но все это было уже чересчур. У каждого человека есть предел прочности. Свой предел был и у Норы, и она очень быстро подбиралась к нему.
Как же мама гордилась Норой – и тогда, когда она защитила диплом по химии в Фордемском университете, и потом, когда Нора стала работать в Школе медицины Университета Джона Хопкинса, специализируясь на биохимии. Теперь Нора понимала, что мама тогда просто уверилась, будто добилась своего: ее дочка станет богатым доктором. Однако интересы Норы лежали в области здравоохранения, а вовсе не в области терапии или педиатрии. Теперь, оглядываясь в прошлое, Нора видела: тень, отброшенная аварией на Трехмильном острове, повлияла на ее жизнь значительно сильнее, чем она в ту пору осознавала. В Центрах по контролю и профилактике заболеваний платили зарплату в соответствии с государственной тарифной сеткой, и жалованье Норы куда как отличалось от тех кругленьких доходов, которые получали ее коллеги в частном секторе. Но она была молода и считала, что сначала должна послужить медицине, а прилично зарабатывать начнет как-нибудь потом.
И вдруг как-то раз ее мама потерялась на пути в супермаркет. Потом не смогла завязать шнурки, уследить за плитой – мама могла разжечь ее и спокойно уйти куда-нибудь. А вот теперь она разговаривает с покойниками. Печальный диагноз – болезнь Альцгеймера – заставил Нору отказаться от собственной квартиры, чтобы можно было ухаживать за матерью, состояние которой стремительно ухудшалось. Нора хотела было найти подходящее лечебное учреждение для хронических больных, чтобы определить туда маму, но все откладывала этот шаг – главным образом по той причине, что она так и не придумала, где найти на это деньги.
Зак сразу понял, что Нора не на шутку встревожена, однако решил не докучать ей вопросами. И так ясно: вряд ли она захочет обсуждать с ним что-нибудь серьезное. Поэтому Зак снова воткнул наушники и исчез для окружающих.
Затем, совершенно неожиданно, спустя много часов после назначенного времени отправления, номер их перрона наконец-то выскочил на большом табло, и стало ясно, что нужный поезд прибывает на платформу. Вокруг поднялась бешеная суета. Люди толкались, вопили, работали локтями, в воздух летела нецензурная брань. Нора подхватила сумки, зацепила маму за руку и двинулась вперед, проорав Заку, чтобы он двигался следом и не отставал.
Обстановка ухудшилась, когда представитель «Амтрака», появившийся на верхней ступеньке узкого эскалатора, ведущего вниз, к перрону, объявил о неготовности поезда. Нора обнаружила, что стоит в самом хвосте разъяренной толпы – очень далеко от эскалатора; она вовсе не была уверена, что их маленькой компании удастся добраться до поезда, даже с оплаченными билетами.
«Ах так?!»
На пике возмущения Нора воспользовалась тем, к чему давным-давно запретила себе прибегать: достав значок ЦКПЗ, она принялась размахивать им, чтобы пробиться к началу очереди. Расталкивая людей, она убеждала себя, что делает это не ради личной выгоды, а ради мамы и Зака. Толпа медленно и неохотно расступалась, позволяя им пройти, и тем не менее Нора слышала и ворчание, и откровенную брань в свой адрес, а глаза пассажиров метали в нее молнии.
И вдруг выяснилось, что все это словно бы и ни к чему. Когда служащие наконец-то открыли эскалатор и позволили пассажирам спуститься вниз, на подземную платформу, Нора увидела перед собой лишь пустые рельсы. Прибытие поезда опять откладывалось, и никто не собирался объяснять причину задержки или хотя бы сообщать примерный срок подачи состава.
Нора позаботилась, чтобы ее мама уселась на сумки в самом выигрышном месте – у желтой линии. Разделив с Заком последний пакетик пончиков, Нора позволила всем только по глотку воды из пластиковой бутылки с герметически закрывающейся крышкой, которую заблаговременно упаковала в багаж, – бутылка была уже наполовину пуста.
День стремительно таял. Теперь состав отправится – если вообще отправится (тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!) – уже после заката, и от этого Нора нервничала еще сильнее. Она давно спланировала – а последние часы ни о чем другом и думать не могла, – что к приходу ночи город останется позади и поезд на всех парах будет мчать в западном направлении. Нора то и дело наклонялась над краем платформы и вглядывалась в темноту тоннеля, при этом не забывая крепко прижимать к боку сумку с оружием.
Порыв воздуха из тоннеля пришел как вздох облегчения. Свет возвестил о приближении поезда, и все поднялись на ноги. Какой-то парень с непомерно набитым рюкзаком едва не столкнул Норину маму с платформы. Поезд плавно подкатил к перрону. Все принялись толкаться, пытаясь любым способом занять самое выгодное положение, и тут двойная дверь чудесным образом остановилась прямо перед Норой. Наконец-то хоть в чем-то им повезло.
Створки двери раздвинулись, и толпа внесла Нору с ее спутниками в вагон. Она тут же завоевала два спаренных сиденья для мамы и Зака, запихнула их общие пожитки на верхнюю полку, сделав исключение для оружейной сумки и рюкзака мальчика, который Зак сразу устроил у себя на коленях, а сама встала перед своими подопечными, ухватившись руками за поручень над их головами. Колени Норы слегка упирались в ноги мамы и Зака.
Пассажиры все вваливались в вагон. Оказавшись внутри и осознав, что вот-вот начнется последний этап их исхода, они с облегчением расслаблялись и начинали вести себя чуть более цивилизованно. Нора увидела, как один мужчина уступил место женщине с ребенком. Совершенно посторонние люди помогали попутчикам втаскивать багаж. Счастливчиков, оказавшихся в вагоне, немедленно охватило чувство общности.
Да и сама Нора неожиданно для себя испытала давно забытое ощущение близкого благополучия. Во всяком случае, еще немного, и она наконец-то сможет свободно вздохнуть.
– Все хорошо? – спросила она Зака.
– Лучше не бывает, – ответил он, состроив гримасу и слегка закатив глаза, после чего распутал провода своего айпода и воткнул в уши наушники.
Как Нора и опасалась, многие пассажиры – кто с билетами, кто без – не сумели попасть в вагоны. Когда двери все же закрылись, люди, оставшиеся на платформе, стали колотить чем попало по окнам, иные же принялись упрашивать дежурных по перрону, которые стояли там с типичным для железнодорожных служащих отсутствующим видом, но было ясно, что они и сами не прочь оказаться в поезде. Несчастные, не попавшие в вагоны, походили на измученных войной беженцев. Нора закрыла глаза и произнесла про себя короткую молитву за них, а потом еще одну – за себя. Она умоляла Бога о снисхождении, просила у Него прощения за то, что пропустила своих любимых вперед, в обход незнакомых ей людей.
Серебристый поезд тронулся с места и начал набирать скорость, двигаясь в сторону тоннелей под Гудзоном. Люди, плотно набившиеся в вагон, разразились аплодисментами. Нора смотрела, как вокзальные огни скользят мимо и исчезают позади, а через несколько мгновений поезд пошел по уклону вверх – он выныривал из подземного мира, подобно тому как пловцы рвутся к поверхности воды, чтобы глотнуть столь необходимого воздуха.
Норе было хорошо в поезде, прорезавшем тьму, словно серебряный меч – плоть вампира. Она посмотрела сверху вниз на морщинистое лицо матери и увидела, как веки женщины затрепетали, а потом сомкнулись. Две минуты легкого покачивания, и мама погрузилась в глубокий сон.
Выбравшись из вокзального комплекса, они попали в опустившуюся уже ночь, им предстояло проехать короткое расстояние по поверхности, прежде чем поезд уйдет в тоннели под Гудзоном. Небо плевало на окна вагона недавно начавшимся дождем. Сквозь водяные потеки Нора увидела картину, от которой у нее перехватило дыхание, – сменяющие друг друга сцены полнейшей анархии. Машины, охваченные пламенем… Пожары, полыхающие вдали… Люди, дерущиеся под струями черного дождя… Люди, бегущие по улице… Почему они бегут? Их преследуют? На них охотятся? Да и люди ли это? Может, бегущие и есть охотники?
Нора бросила взгляд на Зака и увидела, что он весь ушел в дисплей айпода. В умении концентрироваться Зак был вылитой копией отца. Нора любила Эфа. Она верила, что сможет полюбить и Зака, хотя все еще слишком мало знала о нем. Помимо внешности, Эф и его сын имели очень много общего. Когда Нора довезет своих подопечных до летнего лагеря, изолированного от всего мира, и обоснуется там, у них с Заком появится время получше узнать друг друга.
Нора снова уставилась в ночь за окном вагона. Сплошная темень, объясняемая перебоями в подаче энергии, кое-где нарушалась лучами автомобильных фар и спорадическими островками иллюминации, питаемой электрогенераторами. Свет равнялся надежде. Земля по обе стороны рельсового пути начала словно бы отступать, город отодвигался назад. Нора прижалась к оконному стеклу – ей хотелось понять, где именно они едут, и оценить, сколько времени осталось до того момента, когда поезд нырнет в очередной тоннель и вырвется наконец за пределы Нью-Йорка.
Тут-то она и увидела это: на гребне низкой каменной стенки, углом выдававшейся к путям, стояла фигура. Она четко вырисовывалась на фоне веера света, бившего из невидимого источника позади стены. В этом призрачном видении было что-то такое, отчего по телу Норы прошла дрожь. Предчувствие зла… По мере приближения поезда к зловещему видению Нора не сводила с него глаз… а фигура вдруг подняла руку.
Она показывала на поезд. И не просто на поезд, а прямо на Нору.
Проходя мимо стенки, поезд убавил скорость – или, может быть, так лишь показалось Норе: ее восприятие времени и движения было искажено вселившимся в душу ужасом.
Подсвеченная снизу… орошаемая проливным дождем… с грязными лоснящимися волосами… с чудовищно раздутым ртом… с красными пылающими глазами… на Нору Мартинес, улыбаясь, пристально смотрела Келли Гудвезер.