Тень разрастается

Я слушала вполуха, почти засыпая — на сей раз нормально, по-настоящему.

— Я думаю, мы быстро разберемся с Пустотой, — под конец оптимистично заявил Дахху.

— Надеюсь, — буркнула я.

— Ой, ты что, спишь?

Мы уже стояли на крыльца коттеджа. Я вяло уткнулась носом в собственную дверь, расплющив его о теплое дерево, совершенно не в силах лезть в непойми какой карман летяги и искать там ключи.

— Ладно, — забеспокоился Дахху. — Ладно. Потом расскажу, там еще куча интересных подробностей. Сейчас тебе надо выспаться.

Он помог мне попасть домой. Когда я безвольно рухнула на тапчан в библиотеке, не доходя до спальни, Дахху заботливо накрыл меня одеялом (совсем как Авена в 1033 году — Теннета…), и, выключив свет, на цыпочках удалился.

Я уснула, переполненная информацией.

Придется ее потом долго перебирать и утрамбовывать. Ох. Будто вернулась в школьные годы чудесные и готовлюсь к экзамену.

Но сейчас ни одна загадка, ни одна опасность мира не интересовала меня больше, чем возможность ненадолго отключить утомленное сознание…





ГЛАВА 19. Ручной Ходящий




В сладком сонном небытии было так хорошо, что, когда чья-то рука взъерошила мне волосы, я даже не пошевельнулась. Наоборот, замерла, как испуганный зверек.

Пусть думают, я не почувствовала. Пусть думают, сплю крепко, как моряк после полугода качки. Пусть думают, что умерла — лишь бы не трогали. Еще пять минут, пожалуйста!

— Да-а-а… — ехидный мужской голос подпустил в это короткое словечко максимум сарказма. — Я решил, случилось что-то по-настоящему плохое. Но нет — ты просто дрыхнешь без задних ног. Обидно даже.

Тапчан, на котором я спала, потревоженно скрипнул, когда сидевший на нем (оказывается!) человек встал. Голос стал удаляться по мере того, как его обладатель отходил к окну:

— Я понимаю, девушки часто опаздывают. Но до сих пор мне казалось, что это касается только свиданий. А у нас был строго деловой завтрак: ты проиграла мне пирог, пообещала выплату долга. И подло не явилась. Как на это реагировать? Требовать проценты?

Я, наконец, продрала глаза.

Голова сразу жутко заболела — видимо, последствия долгих глюков под авторством бокки-с-фонарями. На душе было пакостно. Мозги еле скрежетали. Чей-то тоненький писк в мозгу завел любимую волынку: «Я устала, я ничего не хочу, думать не хочу, говорить не хочу, дайте полежать, отстаньте от меня немедленно!». Надо отметить, что с годами писк становился громче, но пока что я побеждала в наших единоборствах.

У панорамного окна комнаты стоял Полынь.

Куратор заложил руки за спину и внимательно оглядывал сад. Если он надеялся таким образом потешить взор красотой — зря! Сколько себя помню, в царящей за окном пародии на садово-парковое искусство не было ничего выдающегося. Розовые клумбы, еще розовые клумбы, несколько жасминовых кустов-переростков и густые заросли сирени. Густые не по задумке, а, скорее, вопреки оной: просто садовник был слишком ленив, чтобы вовремя их подрезать. А — я слишком стеснительна, чтобы указывать ему на недостатки в работе.

— Ты что тут делаешь? — возмутилась я, созерцая спину Ловчего. Даже сзади шелковая хламида куратора снизу доверху была увешана крысиными черепками и лазоревыми амулетами удачи.

— К тебе пришел! — Полынь повернулся и швырнул в меня бумажным пакетом. — А у тебя открыто.

Спросонок я не успела среагировать на бросок: руки запутались в одеяле, ибо Дахху очень качественно меня накрыл. Упаковал даже. Чуть ли не мумией сделал. Лучше б Смеющийся приложил такое усердию к запиранию двери…

Подлый пакет прилетел мне прямо в лицо. Тяжелый, зараза! Я охнула, Полынь ахнул и начал бурно извиняться.

Я с опаской покосилась на куратора: не дай небо, еще чего вслед швырнет. Но тот, пристыженный, только сиротливо забился в угол между стеллажами древнетилирийской поэзии и новокнасской драматургии (да, в моей домашней библиотеке найдется и не такое! Например, роль подставки для самого большого аквариума с осомой играет средневековый томик иджикаянских анекдотов. Юмор у южного народа специфичен, поэтому мы с Кадией и Дахху, бывало, проводили за томиков целые ночи в попытках разгадать суть комического…).

— Ты ведь в курсе, что покушение на убийство тоже карается законом? — проворчала я, наклоняясь за упавшим на ковер пакетом. — Что это? — подарочек безмятежно благоухал яичными белками, сахаром и печеными грушами.

— Твой долг. Я ждал тебя в этой пепловой «Стрекозиной кузине» с десяти утра, — Полынь обвинительно сложил руки на груди. — Так и не понял вчера, во сколько именно мы договорились. Час сидел. Полтора сидел. Прислал несколько ташени… — он рассеянно скользнул взглядом по сизым отпечаткам краски, размазанным по оконному стеклу. Видать, сами птички, разбитые, валялись где-то на газоне. — Потом приехал сюда. Вместе с пирогом, чтобы не оказалось, что мои «стрекозиные» посиделки прошли зря. А ты тут сопишь в обе дырки, как ни в чем не бывало. Что за дела?

Я виновато покосилась на настенные часы. Те мирно тикали: «да, да, да, да» — будто подверждали рассказ Ловчего. Короткая стрелка застыла на цифре двенадцать.

Увидев это, я подскочила, как ужаленная. В два прыжка настигла замершего Полынь и безапелляционно схватила его за правую руку.

— Санация! — хрипло воскликнула я, самой себе напомнив какую-то припадочную пифию из Рокочущих рядов. — Что? Как? ВСЁ?! — и я начала в волнении сдирать с предплечья куратора броню из кожаных браслетов.

Под ними все было, как прежде. То есть скопище дурацких татуировок — наколок обыкновенных: феи, кентавры, розы и шестеренки. А под ними — едва просвечивающая багровая Глазница.

Полынь с интересом наблюдал за моим на него нападением.

— Почему она на месте? — я обвинительно потрясла рукой Ловчего. Зазвенели колокольчики.

Полынь издевательски поднял бровь:


— А почему бы ей там не быть? Но, если ты про мою руку в целом, то еще немного усилий — и оторвешь.

Я отцепилась. Нахмурилась. Поплелась обратно к диванчику.

— Не понимаю, — пожаловалась я Полыни и с ногами забралась на тапчан, где начала активно вить вокруг себя гнездо из одеяла. — Тебя же вызвали на санацию — очистку от магических татуировок — сегодня в полдень. Знаю, я не должна была читать ту записку, но прочитала. И что? Как получилось, что Глазница при тебе? Или они имели ввиду не ее…

Я судорожно вздохнула и снова спрыгнула на пол.

Наученный горьким опытом Полынь резво шмыгнул за книжный стеллаж. Да еще и левую руку за спину спрятал — на всякий случай.

— Эй, эй, полегче! — он остудил мой пыл, задрав рукав хламиды и сквозь ряды полок показав татуировку Ловчего. Целехонькую. Все такую же волшебную, все так же мерцающую.

— Тогда что они удалили? — я не собиралась сдаваться, хищно обходя стеллаж по кругу.

Полынь всерьез забеспокоился. Утренняя охота, в которой он был на роли жертвы, явно не входила в его планы. Куратор отступил еще на шажок и миролюбиво предложил:

— Давай ты перестанешь вынуждать меня к стриптизу, и я все расскажу.

— Хорошо, — неохотно согласилась я.

Ловчий покосился на помятый пакет с пирогом. Тот источал призывные ароматы с дивана.

— И давай его съедим. Раз уж в «Кузине» не вышло, то хотя бы у тебя. Все-таки мой выигрыш, хотя я и не помню, за что.

— Все бы так покорно себе выигрыши выплачивали! — одобрительно фыркнула я, подцепила пакет и почапала в сторону кухни.





* * *


Полыни пришлось еще немного подождать меня. Будем надеяться, на фоне одинокого дозора в кондитерской это десятиминутное томление оказалось вполне терпимым.

Я же галопом скакала вверх и вниз по двухэтажному коттеджу. Говорят, женский пол многозадачен — и мне предстояло доказать это на собственном примере. Прямо сейчас.

Ибо на повестке дня стояла куча срочных дел.

Срочная кормежка оголодавшего, справедливо озлобившегося Мараха.

Срочный пинок все того же филина в сторону Кадии, где бы та не была — с запиской и просьбой о встрече.

Срочное изъятие у Полыни уже его совушки — маленького, мохнатого Плюмика — и отправка наспех сочиненного письма Дахху (тайного письма, сквозившего восклицательными знаками, словами «Теннет», «дракон», «Пустота», «что, блин, за беспредел» и — тоже — просьбой о встрече).

Наконец, срочное приведение себя в порядок.

Что-то мне подсказывало, что день будет долгим, суматошным и, может, слегка непредсказуемым. Поэтому я распихала по карманам летяги едва ли не все содержимое дома: начиная расческой и заканчивая миниатюрным словарем тролльего языка (в Шэрхенмисте, как бы, я тоже не планировала оказываться, если вы помните. Так что береженого мозг бережет).

В общем, на кухню к Полыни я спустилась, как тяжело груженый караванный верблюд, чей хозяин слишком серьезно воспринимает короткие пустынные переходы… Роль двух горбов играли висящая на спине цветочная шляпа из запасов Кадии (я так с ней свыклась за дни «вне закона», что теперь носила добровольно) и ведомственный рюкзак. В рюкзаке весело позвякивали, ударяясь о старую добрую тринапскую биту, лекарства от всех болезней. Развороченная, до безобразия пустая аптечка гневно кривилась мне вслед.

— О? — удивился Полынь, когда я, погребенная под всем этим обмундированием, тяжело плюхнулась на кухонный стул. — Ты что, решила попутешествовать?

На столешнице перед Ловчим царил грушевый пирог.

Пирог этот, родом из «Стрекозиной кузины», никак не ожидал, что его мирное рождение в модном столичном кафе обернется поездкой через весь город в цепких пальцах Полыни. А потом — швырянием в нерасторопных девиц, проспавших все и вся.

Пирог смялся, осел и заметно грустил. То, что непривычный к кухне куратор попробовал его разрезать, окончательно добило выпечку… Восемь кривых, продавленных кусков, пахнущих мятыми грушами, глядели на меня со стола с немым укором. Изобретательный кондитер поместил на многочисленные завитушки пирога два сиротливых грушевых черенка — эдакие черные запятые, напоминающие глаза. Глаза взирали на меня с невиданной доселе скорбью…

Я содрогнулась и решила ограничиться липовым сбором на завтрак.

— Нет, никаких путешествий. Просто становлюсь умнее, — пробормотала я, с опаской косясь на пирог. Вот бы шолоховскому драматическому театру актеров с такой живой мимикой!

— Умнее? Скорее, становишься перестраховщицей, — Полынь подозрительно сощурился на мой дребезжащий рюкзак.

Согласившись, что в словах Ловчего есть смысл, я сбросила с плеч тяжкую ношу и приготовилась внимать:

— Итак. Что там с тобой происходит? Почему не было санации? И что это за приём, ради которого ты вчера пошел по магазинам под ручку с Кад?

Полынь горделиво улыбнулся:

— Верно мыслишь, все связано. Собственно, этот прием и отменил санацию. Вчера вечером… — он выдержал паузу, — Я был на аудиенции у Ее Величества Аутурни. И мы с ней чудесно поладили. Теперь я — ее личный Ходящий. На четверть ставки.

Я подавилась липовым сбором. Еще немного осевший пирог, казалось, подмигнул вникуда, потешаясь.