Тень разрастается
Часть 37 из 85 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— А за Дахху из Дома Смеющихся, — газетчик сверился с документами, одновременно оттягивая ослика от вьюна, неумолимо гибнущего во чреве зверюги. — Подпишитесь?
— Да.
Через минуту я уже вернулась на кухню с плотно упакованной посылкой. Кадия любопытно вытянула голову. Из плотных чешуй доспеха ее нежная тонкая шея торчала, словно у индюшки. Очень, очень красивой индюшки.
— Это что? — заинтересовалась стражница. Она уже успела надыбать откуда-то пачку миниатюрных круассанов и теперь закидывала их поштучно в рот, как семечки. Во дает, а.
— Газеты, — я шлепнула посылку на стол.
— С каких это пор газеты упаковывают в коричную бумагу тетрадного формата? — искренне поразилась Кад.
— Эээ… не знаю, — протянула я.
Я действительно не знала. За всю свою жизнь я ни разу ни на что не подписалась — в медийном смысле. Я вообще не любила газеты, журналы и прочие типографские радости и новости. Если вселенной надо сообщить мне какую-то весть — чай, она найдет способ. Если мне надо развлечься — лучше книжку почитаю. Поэтому прах его знает, как там подписчикам приносят их ежевечерние экземпляры…
Кадия уже деловито разрывала оберточную бумагу. Вот беспардонная деваха! Несколько булочных крошек упали на изъятые из упаковки документы. Не успела я возмутиться, как стражница издала почти предсмертный хрип:
— Дахху — новый владелец «Вострушки»?!
— Извините?! — подавилась я, что уже само по себе подвиг, учитывая, что во рту у меня было пусто.
— Это дарственная! Здесь написано… — подруга обалдело шарила глазами по бумагам, и челюсть ее опускалась все ниже и ниже. — ГРЁК ТВОЮ НАЛЕВО, ДРЫГНУТЫЙ ТЫ ХОВЕР, ЧТО?!
Я так и не узнала «что», к моему величайшему сожалению.
Потому что многострадальная входная дверь в пещеру (царапины на оной передают привет когтям Снежка) вновь стала объектом навязчивого внимания посетителей. В этот раз они хотя бы не стучались, вынуждая меня почем зря подыматься со стула. Что, впрочем, сложно назвать плюсом, учитывая, что дверь открылась и…
…И на пороге очутился, собственной персоной, Анте Давьер — шолоховский маньяк и неудавшийся возлюбленный Кад.
Я вскочила и сплела пальцы в старое доброе проклятье Хорна (из классической магии) до того, как успела сообразить, что оно мне уже неподвластно.
Унни была тут как тут.
Впрочем, энергия бытия не считалась бы всеми и всюду самодовольной эгоисткой, если бы привычно не переиначила мое начинание. Что я готова ей простить, готова простить на 100 %, авансом, на долгие годы вперед — лишь бы она и дальше текла во мне, струилась прохладной мощью бесконечности, раскрывалась пестрым клекотом довольного мироздания…
Унни обратила классическое проклятье в трехфазную силовую волну. Кажется, ей очень нравилась геометрия, моей милой унни — иначе как объяснить, что волна приняла очертания как минимум дюжины звездчатых многоугольников? Вперед летели красные звезды, размером с гномий кулак. Дальше — фиолетовые, эдакие хриспразы-переростки. Завершала проклятье блестящая звезда полметра в диаметре, поглощающая свет не хуже пресловутых черных дыр в космосе, которыми нас так пугают маги-теоретики в этом году…
По-хорошему, тут бы Давьеру и откинуть ласты.
Но мне навстречу прыгнуло другое заклятье.
Пронзительно-голубая, цвета высокого апрельского неба, сфера росчерком пера выстроилась слева направо по прихожей Дахху. Спокойная, глубокая, благородная и неуместная синева полыхнула защитной чешуей — от обувной тумбочки и до вешалки.
Я швырнула еще заклинание, дурея, смелея от собственной силы, ненавидя, всей душой, Давьера. И продолжала, продолжала рисовать по воздуху нисходящие и восходящие спирали правой ладонью, левой, одновременно, выделывая магические кренделя, сильно напоминающие разминку пианиста: большой палец быстро касается указательного, среднего, безымянного, мизинца — и наоборот. Я кидала проклятья, не давая противнику передыха.
Синяя сфера в ответ лишь уплотнялась. Она радужными сполохами отражала каждую из моих звезд, что рассерженными кинжалами стремились к глотке маньяка.
В пещере будто разорвало фейерверк.
Время замерло.
По одну сторону поля боя стояла я — сильная, яростная, готовая сравнять с землей неугодное мне существо.
По другую сторону, под защитой синей сферы, гнулся Дахху. Гнулся, будто ясеневый лист, не переставая бормотать на стародольном. Кровь капала из левой ноздри друга на пол, и Снежок — как он только успел туда проскользнуть? — слизывал ее, преданно заглядывая в глаза.
Анте Давьер, усмехаясь, скрестив руки на груди, замер подле плеча Смеющегося.
За моей спиной лязгнул меч Кадии, освобожденный из ножен.
— Тинави, — прохрипел Дахху. — Остановись.
— Ни за что, — отрезала я, — Просто дай мне укокошить его.
Все мои звезды, как в замедленной рисовке имаграфа, начали продавливать, плавя, лазоревую сферу, повинуясь быстрому танцу пальцев. Смеющийся не сдавался:
— Анте нужен миру. Нужен вселенной. И нужен нам, чтобы спастись.
Кровь из его носа уже лилась непрерывной струей, пачкая шарф и свитер.
— Да нихрена подобного! — рявкнула я, поднажав.
Давьер, тварь, тонко улыбнулся под защитой друга и едва заметно, с королевским апломбом, помахал мне рукой.
— Ты. Меня. Убьешь, — тихонько выдохнул Дахху.
Его пальцы — широко разведенные пятерни — дрожали от напряжения. Грустные болотные глаза с опущенными внешними уголками в панике устремились на меня, и я вдруг поняла — не шутит. Не пустит.
Но как же…
Там враг.
Там же враг.
Стоит, щурится, насмехается.
Я опустила руки, и звезды, одна за другой, потухли, разочарованно пшикая напоследок. Эх, хозяйка. Эх, дала слабины.
Лишь одна звезда прорвалась сквозь барьер Дахху — в последней решительной атаке. Фиолетовый многогранник сиганул к маньяку, как герой-ополченец, смело, безрассудно, и Смеющийся, вмиг бросивший свою небесную преграду, успел достать его кончиком мизинца за каких-то два сантиметра до давьерова лица…
— Логика — определенная не ваша сильная сторона, — с наслаждением протянул маньяк и с паузами, театрально, захлопал в ладоши.
Мы с Дахху упали на пол одновременно.
— Жив? — беззвучно сложила губы я, выворачивая шею к Смеющемуся.
— Жив, — так же тихо ответил он. И улыбнулся.
Шапка Дахху сползла, являя миру целую копну седых, не по возрасту волос. Я протянула руку, поддаваясь странному желанию коснуться их — таких знакомых прядей, символа нашего беззаботного студенчества.
— Мерзавец! — взвыла у меня над головой Кад.
Мчащаяся перепрыгнула мою вялую тушку и, схватил Давьера за грудки, со всей дури впечатала в ключницу.
— Я тебя ненавижу, — пробормотала она, приставляя к шее маньяка длинный серебристый меч.
Мы с лекарем (Андрис, блин! Теперь и ко мне привязалось!) вскочили одновременно.
— Ты бы сначала друга выслушала, принцесса, — предприниматель сложил губы ехидной уточкой.
Думаю, тут бы Кад его и убила.
Нет, правда, убила бы.
Потом бы плакала, конечно, рвала волосы — зачем да почему собственную жизнь загубила, преступницей стала? — но опять вмешался Дахху.
Не поднимаясь, Смеющийся метнул в стражницу заклинание оцепенения: очень удобная штука в Лазарете, если пришел какой-нибудь юнец с поломанной в трех местах ногой, но никак не может усидеть на месте.
Я не стала противодействовать Дахху.
Так мы и замерли.
Маньяк, вжатый в латунную плашку с ключами, лыбящийся, но все ж слегка побледневший; онемевшая Кад с перекошенным лицом; Смеющийся, лежащий вполборота и ковриком распластавшаяся я. В воцарившейся тишине на мои ноги победно заполз магический веник и с энергичными «вших-вших» начал сдирать с меня дахховы тапки.
Ибо в доме должен быть порядок.
* * *
— Я говорю, он нам нужен, — Смеющийся продолжал ходить из угла в угол, и его руки все туже сплетались на груди. Моряки, мастера хитрых узлов, позавидовали бы.
— Да неужели, — выплюнула я, с ненавистью косясь на Давьера, в позе грифа-падальщика свернувшегося за дальним концом стола.
Тюрьма его ничуть не попортила, что, отнюдь, не добавляло мне сочувствия. Волосы цвета вороного крыла все такими же гордыми полуразвернутыми крыльями стояли на затылке. Раскосые, иссиня-фиолетовые глаза мигали редко, как у ящерицы, а волевой подбородок торчал непокоренным фронтиром. Даже в холщовой робе прокаженного Давьер выглядел на все сто. Хренов любимец публики. Прахов герой женских дрём.
Самая важная для меня в этом смысле женщина — Кад — калачиком свернулась на тапчане в гостиной. После того, как Дахху наложил на нее оцепенелое заклятье, она напрочь отказывалась разговаривать. Могла. Но не хотела.
Странно, что вообще не ушла, не позвала стражу, папочку Балатона и Его Величество Сайнора с супругой Аутурни в придачу…
Впрочем, это бы не помогло.
Как выяснилось довольно быстро, Дахху уже долго и всерьез (с самого момента выхода из комы, ага) планировал освобождение Анте Давьера из тюрьмы.
Говорю это — и не верю.
С ума сойти.
— Да.
Через минуту я уже вернулась на кухню с плотно упакованной посылкой. Кадия любопытно вытянула голову. Из плотных чешуй доспеха ее нежная тонкая шея торчала, словно у индюшки. Очень, очень красивой индюшки.
— Это что? — заинтересовалась стражница. Она уже успела надыбать откуда-то пачку миниатюрных круассанов и теперь закидывала их поштучно в рот, как семечки. Во дает, а.
— Газеты, — я шлепнула посылку на стол.
— С каких это пор газеты упаковывают в коричную бумагу тетрадного формата? — искренне поразилась Кад.
— Эээ… не знаю, — протянула я.
Я действительно не знала. За всю свою жизнь я ни разу ни на что не подписалась — в медийном смысле. Я вообще не любила газеты, журналы и прочие типографские радости и новости. Если вселенной надо сообщить мне какую-то весть — чай, она найдет способ. Если мне надо развлечься — лучше книжку почитаю. Поэтому прах его знает, как там подписчикам приносят их ежевечерние экземпляры…
Кадия уже деловито разрывала оберточную бумагу. Вот беспардонная деваха! Несколько булочных крошек упали на изъятые из упаковки документы. Не успела я возмутиться, как стражница издала почти предсмертный хрип:
— Дахху — новый владелец «Вострушки»?!
— Извините?! — подавилась я, что уже само по себе подвиг, учитывая, что во рту у меня было пусто.
— Это дарственная! Здесь написано… — подруга обалдело шарила глазами по бумагам, и челюсть ее опускалась все ниже и ниже. — ГРЁК ТВОЮ НАЛЕВО, ДРЫГНУТЫЙ ТЫ ХОВЕР, ЧТО?!
Я так и не узнала «что», к моему величайшему сожалению.
Потому что многострадальная входная дверь в пещеру (царапины на оной передают привет когтям Снежка) вновь стала объектом навязчивого внимания посетителей. В этот раз они хотя бы не стучались, вынуждая меня почем зря подыматься со стула. Что, впрочем, сложно назвать плюсом, учитывая, что дверь открылась и…
…И на пороге очутился, собственной персоной, Анте Давьер — шолоховский маньяк и неудавшийся возлюбленный Кад.
Я вскочила и сплела пальцы в старое доброе проклятье Хорна (из классической магии) до того, как успела сообразить, что оно мне уже неподвластно.
Унни была тут как тут.
Впрочем, энергия бытия не считалась бы всеми и всюду самодовольной эгоисткой, если бы привычно не переиначила мое начинание. Что я готова ей простить, готова простить на 100 %, авансом, на долгие годы вперед — лишь бы она и дальше текла во мне, струилась прохладной мощью бесконечности, раскрывалась пестрым клекотом довольного мироздания…
Унни обратила классическое проклятье в трехфазную силовую волну. Кажется, ей очень нравилась геометрия, моей милой унни — иначе как объяснить, что волна приняла очертания как минимум дюжины звездчатых многоугольников? Вперед летели красные звезды, размером с гномий кулак. Дальше — фиолетовые, эдакие хриспразы-переростки. Завершала проклятье блестящая звезда полметра в диаметре, поглощающая свет не хуже пресловутых черных дыр в космосе, которыми нас так пугают маги-теоретики в этом году…
По-хорошему, тут бы Давьеру и откинуть ласты.
Но мне навстречу прыгнуло другое заклятье.
Пронзительно-голубая, цвета высокого апрельского неба, сфера росчерком пера выстроилась слева направо по прихожей Дахху. Спокойная, глубокая, благородная и неуместная синева полыхнула защитной чешуей — от обувной тумбочки и до вешалки.
Я швырнула еще заклинание, дурея, смелея от собственной силы, ненавидя, всей душой, Давьера. И продолжала, продолжала рисовать по воздуху нисходящие и восходящие спирали правой ладонью, левой, одновременно, выделывая магические кренделя, сильно напоминающие разминку пианиста: большой палец быстро касается указательного, среднего, безымянного, мизинца — и наоборот. Я кидала проклятья, не давая противнику передыха.
Синяя сфера в ответ лишь уплотнялась. Она радужными сполохами отражала каждую из моих звезд, что рассерженными кинжалами стремились к глотке маньяка.
В пещере будто разорвало фейерверк.
Время замерло.
По одну сторону поля боя стояла я — сильная, яростная, готовая сравнять с землей неугодное мне существо.
По другую сторону, под защитой синей сферы, гнулся Дахху. Гнулся, будто ясеневый лист, не переставая бормотать на стародольном. Кровь капала из левой ноздри друга на пол, и Снежок — как он только успел туда проскользнуть? — слизывал ее, преданно заглядывая в глаза.
Анте Давьер, усмехаясь, скрестив руки на груди, замер подле плеча Смеющегося.
За моей спиной лязгнул меч Кадии, освобожденный из ножен.
— Тинави, — прохрипел Дахху. — Остановись.
— Ни за что, — отрезала я, — Просто дай мне укокошить его.
Все мои звезды, как в замедленной рисовке имаграфа, начали продавливать, плавя, лазоревую сферу, повинуясь быстрому танцу пальцев. Смеющийся не сдавался:
— Анте нужен миру. Нужен вселенной. И нужен нам, чтобы спастись.
Кровь из его носа уже лилась непрерывной струей, пачкая шарф и свитер.
— Да нихрена подобного! — рявкнула я, поднажав.
Давьер, тварь, тонко улыбнулся под защитой друга и едва заметно, с королевским апломбом, помахал мне рукой.
— Ты. Меня. Убьешь, — тихонько выдохнул Дахху.
Его пальцы — широко разведенные пятерни — дрожали от напряжения. Грустные болотные глаза с опущенными внешними уголками в панике устремились на меня, и я вдруг поняла — не шутит. Не пустит.
Но как же…
Там враг.
Там же враг.
Стоит, щурится, насмехается.
Я опустила руки, и звезды, одна за другой, потухли, разочарованно пшикая напоследок. Эх, хозяйка. Эх, дала слабины.
Лишь одна звезда прорвалась сквозь барьер Дахху — в последней решительной атаке. Фиолетовый многогранник сиганул к маньяку, как герой-ополченец, смело, безрассудно, и Смеющийся, вмиг бросивший свою небесную преграду, успел достать его кончиком мизинца за каких-то два сантиметра до давьерова лица…
— Логика — определенная не ваша сильная сторона, — с наслаждением протянул маньяк и с паузами, театрально, захлопал в ладоши.
Мы с Дахху упали на пол одновременно.
— Жив? — беззвучно сложила губы я, выворачивая шею к Смеющемуся.
— Жив, — так же тихо ответил он. И улыбнулся.
Шапка Дахху сползла, являя миру целую копну седых, не по возрасту волос. Я протянула руку, поддаваясь странному желанию коснуться их — таких знакомых прядей, символа нашего беззаботного студенчества.
— Мерзавец! — взвыла у меня над головой Кад.
Мчащаяся перепрыгнула мою вялую тушку и, схватил Давьера за грудки, со всей дури впечатала в ключницу.
— Я тебя ненавижу, — пробормотала она, приставляя к шее маньяка длинный серебристый меч.
Мы с лекарем (Андрис, блин! Теперь и ко мне привязалось!) вскочили одновременно.
— Ты бы сначала друга выслушала, принцесса, — предприниматель сложил губы ехидной уточкой.
Думаю, тут бы Кад его и убила.
Нет, правда, убила бы.
Потом бы плакала, конечно, рвала волосы — зачем да почему собственную жизнь загубила, преступницей стала? — но опять вмешался Дахху.
Не поднимаясь, Смеющийся метнул в стражницу заклинание оцепенения: очень удобная штука в Лазарете, если пришел какой-нибудь юнец с поломанной в трех местах ногой, но никак не может усидеть на месте.
Я не стала противодействовать Дахху.
Так мы и замерли.
Маньяк, вжатый в латунную плашку с ключами, лыбящийся, но все ж слегка побледневший; онемевшая Кад с перекошенным лицом; Смеющийся, лежащий вполборота и ковриком распластавшаяся я. В воцарившейся тишине на мои ноги победно заполз магический веник и с энергичными «вших-вших» начал сдирать с меня дахховы тапки.
Ибо в доме должен быть порядок.
* * *
— Я говорю, он нам нужен, — Смеющийся продолжал ходить из угла в угол, и его руки все туже сплетались на груди. Моряки, мастера хитрых узлов, позавидовали бы.
— Да неужели, — выплюнула я, с ненавистью косясь на Давьера, в позе грифа-падальщика свернувшегося за дальним концом стола.
Тюрьма его ничуть не попортила, что, отнюдь, не добавляло мне сочувствия. Волосы цвета вороного крыла все такими же гордыми полуразвернутыми крыльями стояли на затылке. Раскосые, иссиня-фиолетовые глаза мигали редко, как у ящерицы, а волевой подбородок торчал непокоренным фронтиром. Даже в холщовой робе прокаженного Давьер выглядел на все сто. Хренов любимец публики. Прахов герой женских дрём.
Самая важная для меня в этом смысле женщина — Кад — калачиком свернулась на тапчане в гостиной. После того, как Дахху наложил на нее оцепенелое заклятье, она напрочь отказывалась разговаривать. Могла. Но не хотела.
Странно, что вообще не ушла, не позвала стражу, папочку Балатона и Его Величество Сайнора с супругой Аутурни в придачу…
Впрочем, это бы не помогло.
Как выяснилось довольно быстро, Дахху уже долго и всерьез (с самого момента выхода из комы, ага) планировал освобождение Анте Давьера из тюрьмы.
Говорю это — и не верю.
С ума сойти.