Сходство
Часть 73 из 80 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ты вот что мне скажи… Ты возвращаешься в агенты?
– Нет. Никогда. Ни за что. Этот раз не в счет, Сэм, особый случай.
– Этот твой Мэкки сказал… – Сэм запнулся, брезгливо мотнул головой. – Сволочь он.
– Что он говорил?
– Да много чего наплел. – Сэм рухнул на диван, будто внутри у него что-то сломалось. – Мол, бывших агентов не бывает, а раз ты втянулась, значит, вернешься, никуда не денешься. И все такое. Я не… С меня и нескольких недель хватило, Кэсси. Если ты вернешься… Не смогу я так. Не выдержу.
Я даже злиться всерьез не могла, так вымоталась.
– Фрэнк лапши тебе навешал. Это он умеет. Он бы меня и в отдел к себе не взял, даже если бы я попросилась, а я не прошусь. Он не хотел, чтобы ты меня уговаривал вернуться домой, вот и все. Дескать, если ты убедишься, что я на своем месте…
– Пожалуй, так, – согласился Сэм, – да. – И опустил взгляд на кофейный столик, провел пальцем по пыльной поверхности. – Так ты, значит, остаешься в Домашнем насилии? Точно остаешься?
– Если меня после вчерашнего не уволят.
– Вчера все произошло из-за Мэкки, – сказал Сэм, и на его усталом лице промелькнул гнев. – Ты не виновата. Все, от начала до конца, на совести Мэкки. Во Внутренних расследованиях не идиоты сидят – разберутся, как и все.
– Тут не один Фрэнк виноват, – возразила я. – Я же там была, Сэм. Я не справилась, позволила Дэниэлу взяться за оружие, а потом его застрелила. Нельзя все валить на Фрэнка.
– А я ему позволил воплотить этот идиотский замысел, теперь мне всю жизнь казниться. Но он был здесь главный. Он это затеял, ему и отвечать. Пусть только попробует перевалить вину на тебя…
– Нет, – возразила я. – Он не из таких.
– А по-моему, как раз из таких, – сказал Сэм. И мотнул головой, будто стряхивая мысли о Фрэнке. – По ходу дела разберемся. Но предположим, ты права и он тебя не подставит, чтобы шкуру свою спасти, ты останешься в Насилии?
– Пока что, – ответила я, – да. А дальше… – Я не ожидала от себя этих слов, они сами сорвались с языка, но, едва произнеся их, я поняла, что они созрели у меня еще тогда, солнечным днем, рядом с Дэниэлом, в беседке из плюща. – Я скучаю по отделу убийств, Сэм. Страшно скучаю, все время. Хочу обратно.
– Понял, – сказал Сэм. Вскинул голову, перевел дух. – Да, я так и думал, ясно. Значит, будущего у нас нет.
Романы с коллегами по отделу у нас под запретом – как изящно шутит О’Келли, служебный ксерокс не для того, чтобы на нем кувыркались.
– Нет, – ответила я. – Нет, Сэм, ничего подобного. Даже если О’Келли согласится взять меня обратно, вакансии наверняка придется ждать не один год, а кто знает, что с нами будет к тому времени. Может, ты сам станешь начальником отдела. (Сэм не улыбнулся.) Если до этого дойдет, просто не будем светиться. Так ведь бывает сплошь и рядом, Сэм. Ты и сам знаешь. Барри Нортон и Элейн Лихи…
Нортон и Лихи десять лет работают в Угонах и из них восемь лет вместе живут. И делают вид, что по очереди друг друга подвозят, а все вокруг, в том числе начальство, делают вид, что ничего не знают.
Сэм тряхнул головой, как большой пес после сна.
– Совсем не о том я мечтаю, – вздохнул он. – Дай им бог счастья и все такое, но я хочу, чтобы у нас с тобой было всерьез. Может, тебя и устроило бы как у них – наверное, поэтому ты про нас молчала, чтобы себе дорогу в Убийства не закрывать. Но мне не интрижка нужна, не случайная связь, не тайный роман, где надо притворяться, будто мы… – Он полез в карман пальто, стал шарить там беспорядочно, как пьяный. – Давно уже это с собой таскаю – купил, когда мы всего две недели встречались. Помнишь, мы гуляли тогда на мысу Хоут? В воскресенье?
Я вспомнила. Прохладный серый день, мелкий дождичек, вольный запах моря, губы Сэма отдавали морской солью. Весь день мы карабкались с утеса на утес, обедали на лавочке жареной рыбой, ноги у меня гудели, и впервые после операции “Весталка” я себя чувствовала по-человечески.
– А на другой день я его купил. В обед.
Он нашел то, что искал, и выложил на кофейный столик. Синяя бархатная коробочка с кольцом.
– Ох, Сэм! – выдохнула я. – Ох, Сэм!
– Я серьезно, – сказал Сэм. – Ну, насчет тебя, насчет нас. Для меня все было всерьез.
– И для меня было всерьез, – ответила я. Вспомнилась наблюдательная комната, его взгляд. Было. – С самого начала. Просто я… потерялась на время. Прости меня, Сэм. Все, что я могла испортить, я испортила, прости меня.
– Да ради бога, я же тебя люблю! Когда ты отправилась на задание, я чуть не спятил, и даже пожаловаться было некому, потому что никто не знал. Я не могу…
Он умолк, стал тереть глаза. Я знала – наверняка есть вежливый способ спросить его об этом, но в глазах рябило, мысли путались. Худшего времени для этого разговора и представить было нельзя.
– Сэм, – сказала я, – я сегодня убила человека. Или вчера, какая разница. Мозг отказывается работать. Объясни мне на пальцах: ты меня бросаешь или предложение делаешь?
Я знала наперед, что он скажет. Скорей бы с этим развязаться, попрощаться, вылакать остатки бренди и уснуть без задних ног.
Сэм смотрел на коробочку с кольцом озадаченно, будто и сам не знал, откуда она тут взялась.
– Боже… – выдохнул он. – Я не… Я не так все представлял. Ужин в хорошем ресторане, с видом. И шампанское. Но теперь – раз уж…
Он взял со стола коробочку, открыл. Я не понимала, что происходит, поняла лишь, что меня не бросают, и сама не ожидала, что будет так радостно и так больно. Сэм слез с дивана и неуклюже опустился передо мной на одно колено.
– Ну… – Он протянул мне коробочку. Лицо у него было белое, глаза большие, испуганные; казалось, он потрясен не меньше, чем я. – Выйдешь за меня?
Меня вдруг разобрал смех – не над ним, а над немыслимым безумием этого дня. Я испугалась, что если дам себе волю, то уже не остановлюсь.
– Знаю, – Сэм сглотнул, – знаю, это значит, что ты уже не сможешь вернуться в Убийства, только по особому разрешению, и…
– А особого отношения ни тебе ни мне в ближайшем будущем не видать, – подхватила я.
И услышала голос Дэниэла – будто черная птица задела меня крылом по лицу или ночным ветром повеяло с гор: Бог сказал: бери что хочешь и за все плати.
– Да. Если… ради бога… если тебе нужно время подумать… – Он снова сглотнул. – Я тебя не тороплю, конечно. Понимаю, сейчас не лучшее время для… Но, думаю, это надо было сделать. Рано или поздно я должен был узнать.
Кольцо было простенькое – тонкий обруч, а на нем, как капля росы, один-единственный бриллиант. Никогда в жизни я не представляла у себя на пальце обручального кольца. Я мысленно увидела, как Лекси снимает в темной комнате свое, оставляет возле их с Чедом общей постели, и острее ощутила разницу между нами, меня будто лезвием полоснуло: я не могла бы его надеть без полной уверенности, что это навсегда.
– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – сказал Сэм. Взгляд его уже не был ошеломленным, глаза смотрели на меня прямо и твердо. – Во что бы то ни стало. Нет смысла, если ты не… Если не будет тебе счастья без отдела убийств, так и скажи.
Жизнь – штука жестокая. Лекси по живому резала тех, кто пытался ее удержать, – тех, с кем она смеялась, работала, спала. Дэниэл, который ее любил как родную, сел с ней рядом и ждал ее смерти, лишь бы не допустить осады своего зачарованного замка. Фрэнк взял меня за плечи и сознательно направил туда, где я могла погибнуть. “Боярышник” открыл мне свои тайны, исцелил мои раны, а я в ответ, тщательно все просчитав, сровняла его с землей. Роб, мой напарник, моя опора, мой самый близкий друг, вычеркнул меня из своей жизни, оттолкнул из-за того, что хотел со мной спать, а я согласилась. А когда все мы закончили друг друга терзать, Сэм, имевший полное право послать меня к черту, уйти навсегда, остался рядом, потому что я протянула руку, попросила остаться.
– Я хочу вернуться в Убийства, – ответила я, – но готова ждать. Пусть это будет не скоро. Рано или поздно кто-то из нас отличится, мы будем на хорошем счету у начальства и сможем попросить особого разрешения.
– А если нет? Если ни один из нас не отличится или отличится, но нам все равно откажут? Что тогда?
И вновь будто ночная птица задела меня крылом: Надо знать, на что идешь.
– Что ж, переживу. А ты готовься всю жизнь выслушивать мои жалобы на Мейера.
Я протянула руку, увидела, как меняется взгляд Сэма, и когда он надевал мне кольцо на палец, поняла, что на этот раз внутри нет темного ужаса перед неизбежностью, земля не уходит из-под ног от страха, я чувствовала одно – уверенность.
Позже, когда мы лежали свернувшись под пуховым одеялом, а небо за окном уже заалело, Сэм сказал:
– Есть у меня еще один вопрос, но не знаю, как его задать.
– Спрашивай прямо. Теперь имеешь полное право.
Я выставила левую руку. Кольцо мне шло. И даже было впору.
– Нет, – сказал Сэм. – Это серьезно.
Мне казалось тогда, что я готова ко всему. Я перекатилась на живот, подперла рукой подбородок, чтобы как следует видеть Сэма.
– Роб, – сказал он. – Ты и Роб. Я вас видел вместе, видел, насколько вы близки. Я всегда ждал… Уверен был, что мне ничего не светит.
К этому я оказалась не готова.
– Не знаю, что между вами произошло, – продолжал Сэм, – и спрашивать не хочу, не мое это дело. Только… Я знаю отчасти, сколько ты натерпелась во время операции “Весталка”. И после. Я не из пустого любопытства спрашиваю, ты не подумай. Просто я всему свидетель.
Его серые глаза смотрели на меня в упор, не мигая. Мне нечего было сказать, дыхание перехватило.
Случилось это в ту самую ночь – в ночь слепящих фар, когда я ездила забирать Роба с места преступления. Я хорошо его знала, понимала, что мой отказ его сломает, но, видно, не поняла, что он и так сломается, и только вызвала огонь на себя. Чувствовала я себя прекрасно, никаких дурных последствий не ожидала. С тех пор мне не раз приходило в голову, что я намного наивней, чем кажусь. Главное, что я усвоила в Убийствах: невиновность – это еще не все.
Я не Лекси, задержки у меня случаются, особенно от перенапряжения и усталости. Когда меня начало тошнить по утрам, я уже работала в Домашнем насилии, Роба перевели куда-то в бюрократическую яму, все мосты были сожжены дотла, Роб был бесконечно далеко, вне поля моего зрения. Я никому ничего не сказала. В слякотную субботу, еще до рассвета, я села на паром в Англию, а поздно вечером была уже дома – самолетом быстрее бы обернулась, но тяжело было даже представить, как это, сидеть неподвижно, бок о бок с чужими людьми, час туда, час обратно. Вместо этого я мерила шагами палубу. На обратном пути дождь со снегом усилился, я вымокла до нитки; если бы кто-то видел мое лицо, то решили бы, что я плачу, но я не плакала, ни слезинки не проронила.
В те дни только Сэма я и могла терпеть рядом. Все остальные были будто за толстой стеклянной стеной – что-то говорили, махали руками, кривлялись, а я из последних сил пыталась разобрать, чего от меня хотят, и что-то мычала в ответ. Я слышала одного Сэма. Голос у него приятный – спокойный, густой и мягкий, голос сельского жителя, очень земной. Он один сумел до меня докричаться сквозь стекло.
Когда мы в понедельник после работы зашли выпить кофе, он пристально вгляделся в меня и сказал: “Вид у тебя больной, сейчас грипп ходит. Отвезу-ка я тебя домой, а?” Уложил меня в постель, сбегал за продуктами, а когда вернулся, приготовил мне рагу. Всю неделю он каждый вечер готовил мне ужин и рассказывал дурацкие анекдоты, пока я не рассмеялась, просто из желания его порадовать. Спустя полтора месяца я первая его поцеловала. Когда меня коснулись эти большие ласковые руки, я почувствовала каждой клеточкой, как все мои раны затягиваются. Я никогда не считала Сэма деревенским простаком, с самого начала я уловила в нем глубину, но не догадывалась – говорю же, не такая уж я проницательная, – что он сразу меня понял и знал, когда снять маску.
– Мне нужно знать одно, – сказал Сэм, – осталось ли для тебя это в прошлом. Или… не могу же я всю жизнь гадать: а вдруг Роб одумается, вернется, захочет?.. Знаю, тебе пришлось тяжко. Я старался… тебя не трогать, как говорится, дать тебе время подумать. Но раз уж мы теперь… мне надо знать.
Первые рассветные лучи освещали его лицо, и он стал похож на усталого апостола с витража – суровый, с пронзительными глазами.
– Все в прошлом. Все, Сэм. Теперь все в прошлом.
Я коснулась его щеки, солнечный свет, чистый и ясный, будто обжигал, но без боли.
– Вот и хорошо. – Сэм вздохнул и, положив ладонь на мой затылок, привлек меня к себе. – Хорошо… – И закрыл глаза, не договорив.
Я проспала до двух часов дня. Помню, как Сэм встал, поцеловал меня на прощанье и тихонько прикрыл за собой дверь, но никто не звонил, не спрашивал, почему я не на работе, – запутались, наверное, в каком я отделе, а может, меня временно отстранили или вообще уволили. Когда я наконец вылезла из-под одеяла, то думала позвонить и сказать, что больна, только не знала, кому звонить, надо бы Фрэнку, но вряд ли он сейчас в настроении разговаривать. Пусть сами разбираются, решила я. И пошла в Сэндимаунт, там купила продукты, стараясь не смотреть на газетные заголовки, вернулась домой, съела почти все, что принесла из магазина, и отправилась побродить по пляжу.
День был жаркий, дремотный. Набережная кишела людьми: грелись на солнышке старики, гуляли в обнимку парочки, носились туда-сюда малыши, похожие на славных пухлых шмелей. Многих я знала в лицо. Сэндимаунт – уютное старомодное местечко, где узнаёшь прохожих, улыбаешься им, покупаешь у соседских ребятишек самодельные духи, потому-то мне и нравится здесь жить, но в тот день мне было там муторно, тоскливо. Казалось, слишком долго я пропадала, за это время вывески должны бы поменять, дома перекрасить, а знакомые лица – измениться, постареть, исчезнуть.
Был самый отлив. Я скинула туфли, закатала джинсы, зашла в воду по щиколотку. Снова и снова вспоминался эпизод из вчерашнего дня: голос Рафа, тихий, как падающий снег, но с затаенной угрозой: Ублюдок чертов.
Вот что я могла бы сделать, за секунду до выстрелов. Могла бы спросить: “Джастин? Так это ты меня ударил?” Он сказал бы правду. Его ответ попал бы на запись, и рано или поздно Фрэнк или Сэм заставили бы его повторить, на сей раз успев зачитать ему права.
Наверное, я так никогда и не пойму до конца, почему этого не сделала. Возможно, из сострадания, запоздалого и бесполезного. Или – эта версия наверняка пришлась бы по душе Фрэнку – потому что я с головой погрузилась в ту жизнь: отождествляла себя с Великолепной пятеркой, мы против всех, магия “Боярышника” покрывала меня, словно позолота. Или – и надеюсь, именно эта версия правильная, – правда более сложна и менее доступна, чем я привыкла считать, и ведут к ней не только прямые пути, но и извилистые тайные тропы, и я приблизилась к ней насколько могла.
Я вернулась домой, а у подъезда сидит Фрэнк – дразнит соседскую кошку шнурком от ботинка, насвистывает сквозь зубы “Оставь ее, Джонни, оставь”[42]. Выглядел он страшно: заспанный, помятый, заросший. Завидев меня, встал, спугнув кошку, та шмыгнула в кусты.