Шантарам

Около «Леопольда» я расплатился с таксистом и помедлил в толпе на тротуаре, глядя на широкие двери ресторана, где, по сути, началось все связанное с Карлой и Кадербхаем. Входя в какую-либо дверь, мы делаем шаг как в пространстве, так и во времени. Каждая дверь ведет не только в данное помещение, но также в его прошлое и текущее нам навстречу будущее. Люди осознали это еще в древности, в своем праразуме и правоображении. И до сих пор в любом уголке земли, от Ирландии до Японии, можно встретить человека, который с благоговением украшает вход в жилище. Поднявшись по ступенькам, я прикоснулся рукой к дверному косяку, а затем к груди около сердца, приветствуя судьбу и отдавая дань памяти умершим друзьям и врагам, входившим в зал вместе со мной.

Дидье Леви сидел на своем обычном месте, откуда ему было видно и публику в зале, и прохожих на улице. Он разговаривал с Кавитой Сингх, сидевшей спиной ко входу. Я направился к ним. Дидье поднял голову и увидел меня. Каждый из нас пытался прочитать в глазах другого его текущие потоком мысли, подобно прорицателям, разгадывающим магический смысл в разбросанных перед ними костях.

– Лин! – воскликнул он и, бросившись ко мне, обхватил меня руками и расцеловал в обе щеки.

– Как приятно видеть тебя снова, Дидье!

– Тьфу! – сплюнул он, вытирая губы ладонью. – Если эта борода – непременный атрибут воинов Аллаха, то благодарю Господа, или кто там есть, что Он сделал меня атеистом и трусом!

В копне его темных волос, спускавшихся до воротника, прибавилось, как мне показалось, седины. Бледно-голубые глаза еще больше покраснели и глядели чуть более устало. Но брови по-прежнему изгибались с нечестивым лукавством, а верхняя губа кривилась в игривой ухмылке, которую я так любил. Он был все тем же и все там же, и я сразу почувствовал, что я дома.

– Здравствуй, Лин! – сказала Кавита, отодвигая Дидье и обнимая меня.

Кавита была прекрасна и стройна. Густые темно-каштановые волосы были взбиты в художественном беспорядке и косо нависали над ясными глазами. Небрежное дружеское прикосновение ее руки к моей шее показалось мне настолько упоительным после афганского снега и крови, что я ощущаю его и теперь, спустя многие годы.

– Ну садись же, садись! – вскричал Дидье, жестом приказывая официанту принести выпивку. – Merde, мне говорили, что ты погиб, но я не верил этому! Ты не представляешь, как я рад тебя видеть! Ну, сегодня-то мы уж напьемся, non?

– Увы, – ответил я, сопротивляясь его попытке усадить меня силой. Разочарование в его глазах заставило меня сбавить решительный тон, хотя и не убавило решимости. – Еще не вечер, а у меня есть… одно важное дело.

– Ну хорошо, – вздохнул он. – Но уж один-то стаканчик ты обязан пропустить со мной. Покинуть меня, не дав мне возможности хотя бы чуточку развратить несгибаемого воина, – это было бы нарушением всяких приличий. В конце концов, какой смысл возрождаться из мертвых, если нельзя отметить это с друзьями?

– Ладно, – уступил я, улыбаясь, но продолжая стоять. – Но только одна порция виски, двойная. Это будет достаточно развратно?

– Ах, Лин, – ухмыльнулся он, – разве может быть в этом клейко-сладостном мире что-нибудь достаточно развратное?

– Было бы желание, может, что-нибудь и найдется. Надежда умирает последней.

– Святая правда, – согласился он, и мы оба рассмеялись.

– Я покидаю вас, – сказала Кавита, поцеловав меня в щеку. – Мне надо возвращаться на работу. Лин, давай как-нибудь встретимся в ближайшее время. У тебя такой восхитительный… дикий вид, йаар. Никогда не видела человека, который был бы так похож на ходячую легенду.

– Ну, насчет легенды не знаю, но парочкой историй я мог бы поделиться – не для печати, разумеется. На беседу за обедом хватит.

– Буду с нетерпением ждать, – ответила она, поглядев на меня долгим взглядом, отозвавшимся во мне сразу в нескольких местах. Отпустив меня, она с улыбкой обратилась к Дидье: – Надеюсь, Дидье, ты не утратишь своей задиристости и не впадешь в сентиментальность из-за того, что Лин вернулся, йаар. Задери кого-нибудь – ради меня.

Я проводил ее взглядом. Официант принес выпивку, и Дидье потребовал, чтобы я все-таки присел.

– Друг мой, стоя можно есть – если обстоятельства вынуждают, или заниматься сексом – если умеешь, но пить виски стоя невозможно. Это варварство. Разве что человек произносит при этом тост в честь чего-то очень возвышенного. А в остальных случаях тот, кто пьет виски стоя, – сущий дикарь, который ни перед чем не остановится.

Пришлось сесть. Дидье тут же поднял свой стакан, провозгласив:

– За тех, кто выжил!

– А за погибших? – спросил я, не трогая свою выпивку.

– И за погибших, – согласился он, дружески улыбнувшись.

Я чокнулся с ним и опрокинул в себя стакан.

– А теперь, – произнес он категорическим тоном, прогнав улыбку, – расскажи мне, что у тебя случилось.

– Начиная с какого момента? – усмехнулся я.

– Я имею в виду, что за проблема не дает тебе покоя в данный момент? У тебя такое решительное выражение лица, что это явно неспроста.

Я молча смотрел на него, втайне радуясь тому, что нахожусь в обществе человека, который читает мои мысли по выражению лица.

– Лин, у тебя очень озабоченный вид. Что тебя гложет? Поделись со мной. Если тебе так легче, начни с Афганистана.

– Кадер погиб, – ответил я бесстрастным тоном, разглядывая свой пустой стакан.

– Нет! – воскликнул Дидье с ужасом и негодованием.

– Увы, да.

– Нет, не может быть! Я знал бы об этом. Об этом говорил бы весь город!

– Я вместе с другими переносил его тело в наш лагерь и хоронил его. Он умер, Дидье. Они все умерли. Оттуда вернулись только трое: Назир, Махмуд и я.

– Абдель Кадер мертв… Невозможно поверить…

Лицо Дидье было мертвенно-бледным, челюсть отвисла, даже его глаза, казалось, поседели. Он обмяк, будто его пришибли, и стал клониться набок. Я испугался, что он свалится со стула или, чего доброго, его хватит удар.

– Не переживай так, – сказал я ему мягко. – Не хватает только, чтобы ты хлопнулся тут в обморок. Возьми себя в руки!


Он медленно поднял голову и подавленно посмотрел на меня:

– Некоторых вещей, Лин, просто не может быть. Я в Бомбее уже двенадцать, почти тринадцать лет, и всегда, все это время здесь правил Абдель Кадер-хан…

Он опять впал в прострацию, обуреваемый мыслями и чувствами, от которых его голова подергивалась, а нижняя губа дрожала. Мне все это не нравилось. Мне приходилось видеть людей в таком состоянии. В тюрьме заключенные, замкнувшись в своем стыде или страхе, умирали в одиночестве. Но это был длительный процесс, занимавший недели, месяцы, годы. Дидье же пал духом мгновенно и угасал буквально у меня на глазах.

Обойдя стол, я сел рядом с ним и обнял его за плечи.

– Дидье! – прошептал я ему хрипло. – Мне надо идти. Ты меня слышишь? Я хотел узнать насчет своих вещей, которые я оставил у тебя, пока отвыкал от наркотиков у Назира. Помнишь? Я отдал тебе мотоцикл, «энфилд», а также паспорт, деньги и еще кое-что. Они нужны мне сейчас. Это очень важно.

– Да, конечно, – ответил он, приходя в чувство и сердито двигая челюстями. – Все твои вещи в целости и сохранности. Не беспокойся.

– Они в твоей квартире на Меревезер-роуд?

– Что?

– Ради бога, Дидье! Очнись! Мне надо попасть к тебе домой, чтобы побриться, принять душ и собраться. Мне надо сделать одно важное дело. Ты мне нужен, старик. Не отталкивай меня, когда мне так нужна твоя помощь.

Поморгав, он посмотрел на меня со столь знакомой кривой ухмылкой.

– Как мне понимать твои слова?! – вопросил он с негодованием. – Дидье Леви никогда и никого не отталкивал! Разве что совсем рано утром. Ты же знаешь, Лин, как я ненавижу людей, пристающих со своими делами по утрам, – почти так же сильно, как копов. Alors, пошли!

В квартире Дидье я сбрил бороду, вымылся и переоделся. Дидье настоял на том, чтобы я съел омлет, и стал готовить его, пока я отыскивал в двух коробках со своими вещами оставленный мною денежный запас – около девяти тысяч долларов, – ключи от мотоцикла и свой лучший фальшивый паспорт. Документ был канадский, с просроченной фальшивой визой. Ее надо было срочно обновить. Если дело, которое я задумал, сорвется, мне понадобятся деньги и безупречный паспорт.

– И куда же ты теперь направляешься? – спросил Дидье, когда я покончил с едой и вымыл посуду под краном.

– Прежде всего внести кое-какие поправки в паспорт. А потом к мадам Жу.

– Куда?

– Надо расставить все точки над «i». Отдать старые долги. Халед передал мне… – Я запнулся. Упоминание этого имени смешало мои мысли, погрузило в белую метель эмоций, отголосок той снежной вьюги, сквозь которую Халед ушел в ночь. Усилием воли я подавил эмоции. – В Пакистане Халед передал мне твою записку. Спасибо тебе за нее. Но я все равно не понимаю, что за вожжа попала ей под хвост, почему она решила засадить меня в тюрьму. У меня не было с ней никаких личных счетов. Но теперь есть. После четырех месяцев на Артур-роуд они появились. Поэтому мне нужен мотоцикл. Не хочу брать такси. И нужно, чтобы паспорт был в порядке, если придется предъявлять его копам.

– Но разве ты не знаешь? Дворец мадам Жу разнесли неделю назад – нет, дней десять уже. Его атаковала толпа, подстрекаемая Шив Сеной. Они ворвались в здание, разгромили там все, а потом подожгли. Стены сохранились, некоторые лестницы и помещения наверху остались нетронутыми, но в целом особняк разрушен и никогда больше не будет функционировать. Его наверняка снесут. С Дворцом покончено, Лин, и с самой мадам тоже.

– Она убита? – спросил я сквозь зубы.

– Нет, жива. И говорят, по-прежнему во Дворце. Но лишилась всей своей власти. У нее ничего не осталось. Она сама – ничто, нищая. Ее слуги рыскают по городу в поисках хоть какой-нибудь еды для нее, а она тем временем сидит и ждет, пока ее Дворец не обрушится окончательно. С ней покончено, Лин.

– Еще не совсем.

Я направился к выходу, но он кинулся ко мне с таким несвойственным ему проворством, что я не мог сдержать улыбки.

– Лин, пожалуйста, одумайся! Давай посидим здесь, разопьем бутылочку-другую. А? Ты успокоишься, придешь в себя.

– Я и так достаточно спокоен, – ответил я, улыбаясь тому, что он так тревожится за меня. – Я не знаю, что именно я собираюсь сделать. Но мне надо покончить с этим раз и навсегда, Дидье. Я не могу просто оставить все как есть. Я хотел бы махнуть на это рукой, но не могу. В этом Дворце слишком многое… переплелось, что ли.

Мне и самому было не вполне понятно, что меня подстегивало, – явно не только желание отомстить. В этой клейкой сети, связавшей воедино мадам Жу, Кадербхая, Карлу и меня, запуталось столько постыдных секретов, тайн и предательств, что я никак не мог взглянуть на все это ясно и объяснить это моему другу.

– Bien, – вздохнул он, увидев по моему лицу, что меня не переубедить. – Если уж тебе непременно надо туда идти, я пойду с тобой.

– Это исключено… – начал я, но он прервал меня гневным жестом:

– Лин! Это я сообщил тебе о том, что она подвергла тебя всем этим… ужасам. И теперь я обязан пойти с тобой, потому что иначе на мне будет лежать ответственность за все, что случится. А ты же знаешь, друг мой, я ненавижу ответственность почти так же сильно, как копов.





Глава 38




Хуже пассажира, чем Дидье Леви, невозможно было придумать. Он так судорожно вцепился в меня, что трудно было управлять мотоциклом. Он взвывал всякий раз, когда мы приближались к какому-либо автомобилю, и визжал, когда мы обгоняли его. На крутых поворотах, где мотоцикл по всем законам физики клонился в сторону, Дидье начинал ёрзать и метаться, чтобы вернуть машину в вертикальное положение. Когда мы останавливались на перекрестках, он тут же со стоном спускал ноги на землю и вытягивал их, чтобы размять, а когда мы трогались с места, он не успевал подтянуть их и промахивался мимо подножки, так что его ноги какое-то время волочились вслед за мотоциклом. Если ему казалось, что едущая рядом машина слишком сблизилась с нами, он отпихивал ее ногой и грозил водителю кулаком. По моим прикидкам, за полчаса езды с Дидье по оживленной магистрали мотоциклист подвергается примерно такой же опасности, что и за месяц под пулями в Афганистане.

Я затормозил около нашей мастерской, где всегда трудились мои шри-ланкийские друзья Виллу и Кришна. Но мастерская выглядела странно. Двери были распахнуты, над ними висела новая вывеска. Заглянув внутрь, я увидел, что вместо фальшивых паспортов здесь теперь изготавливают цветочные гирлянды.

– Что-то не так? – спросил Дидье, когда я вернулся и нажал на стартер.

– Да. Они куда-то переехали. Придется заглянуть к Абдулу, чтобы выяснить.

– Alors! – обреченно воскликнул Дидье, обхватив меня так крепко, будто мы вдвоем спускались на одном парашюте. – Кошмар продолжается!

Спустя несколько минут я оставил его с мотоциклом возле особняка Абдула Гани. Охранник у входа узнал меня и поднял руку в шутливом салюте. Я всунул в другую бумажку в двадцать рупий, он открыл передо мной дверь, и я вошел в прохладный вестибюль, где меня встретили двое слуг. Они тоже хорошо знали меня и повели на второй этаж, дружески улыбаясь и жестами выражая свои эмоции, вызванные видом моих отросших волос и отощавшей фигуры. Один из них постучал в дверь большого кабинета Гани и приложил ухо к филенке в ожидании ответа.