Шантарам

После деловой встречи Лиза проводила меня до мотоцикла, оставленного на Марин-драйв у стены со стороны моря. Мы сидели на том самом месте, где Абдулла положил мне руку на плечо несколько лет назад, когда все мое существо было наполнено шумом моря. Мы были одни с Лизой и сначала вели беседу, как это делают одинокие люди, – какие-то обрывки жалоб, фрагменты разговоров, которые мы уже вели, оставаясь одни.

– Он знал, что это случится, – сказала она после долгого молчания. – Вот почему он передал мне этот кейс с деньгами. Мы говорили об этом. И он говорил, что будет убит. Ты знаешь о войне в Иране? Войне с Ираком? Несколько раз он был там на грани смерти. Я уверена, что ему это запало в голову: он хотел умереть, чтобы убежать от войны, а заодно от семьи и друзей. А когда дошло до края, если моя догадка верна, он решил, что так будет лучше.

– Может быть, ты и права, – отозвался я, глядя на великолепное в своем безразличии море. – Карла мне однажды сказала, что мы все пытаемся убить себя по нескольку раз в жизни и рано или поздно мы преуспеваем в этом.

Лиза рассмеялась: я удивил ее этой цитатой, но смех быстро оборвался, и она глубоко вздохнула, а потом наклонила голову так, чтобы ветер играл ее волосами.

– То, что случилось с Уллой, – тихо сказала она, – просто убивает меня, Лин. Не могу выбросить из головы Модену. Каждый день читаю газеты, ищу известий о нем, что, может быть, его отыскали… Непонятно… И Маурицио… Ты знаешь, я несколько недель мучилась. Плакала без конца: и когда шла по улице, и читая книгу, и пытаясь забыться сном. Не могла есть, не испытывая тошноты. Беспрестанно думала о его мертвом теле… и ноже… каково было Улле, когда она всадила в него нож… Но теперь все это, кажется, немного улеглось, хоть и осталось где-то там, глубоко внутри, но уже не сводит с ума, как раньше. И даже Абдулла… не знаю, что это – шок или попытка отрицания свершившегося, но я… не позволяю себе думать о нем. Словно… словно я смирилась с этим, что ли. Но Модена – с ним гораздо хуже. Не могу заставить себя не думать о нем.

– Я тоже его видел, – пробормотал я. – Видел его лицо, хотя даже не был в этом гостиничном номере. Скверное дело.

– Надо было врезать ей как следует.

– Улле?

– Да, Улле!

– Зачем?

– Эта… бессердечная сука! Она оставила его связанным в этом номере. Принесла беду тебе… мне и… Маурицио… Но когда она рассказала нам о Модене, я просто обняла ее, отвела в душ и ухаживала за ней, словно она только что поведала мне, что забыла покормить свою комнатную золотую рыбку. Надо было наподдать ей, стукнуть кулаком в челюсть или пнуть ногой в задницу – в общем, сделать хоть что-нибудь. Теперь ее нет, а я все еще убиваюсь из-за Модены.

– У некоторых это получается, – сказал я, сочувствуя ее гневу, потому что сам его испытывал. – Есть такие люди, которые всегда умеют заставить нас жалеть их, как бы мы ни сердились потом и какими бы дураками себя ни ощущали. Они словно канарейки в угольных шахтах наших сердец. Если мы перестаем их жалеть, они подводят нас, и мы попадаем в беду. И я вмешался вовсе не для того, чтобы помочь ей. Я сделал это, чтобы помочь тебе.

– Знаю, знаю, – вздохнула Лиза. – На самом деле это не вина Уллы. Ее испортил Дворец, у нее в голове полный беспорядок. Все, кто работал на мадам Жу, так или иначе испортились. Жаль, что ты не видел Уллу раньше, когда она только начинала там работать. Должна тебе сказать: она была великолепна. И даже каким-то образом… невинна, что у всех остальных напрочь отсутствовало, если ты меня понимаешь. Я же, когда начала там работать, уже была сумасшедшей. Но и я там дошла до ручки. Все мы… нам приходилось… вытворять черт знает что…

– Ты мне уже рассказывала, – мягко сказал я.

– Неужели?

– Да.

– Рассказывала о чем?

– Многое… В ту ночь, когда я пришел забрать свою одежду у Карлы. С тем парнишкой, Тариком… Ты была очень пьяна и под сильным кайфом.

– И я рассказала тебе об этом?

– Да.

– Господи Исусе! Ничего не помню. У меня тогда крыша поехала. Но именно в ту ночь я впервые попыталась отделаться от этой дряни – и сумела этого добиться. Впрочем, я вспоминаю того парнишку… и помню, ты не хотел заниматься со мной сексом.

– Нет, я хотел этого!

Лиза быстро повернула голову, и наши взгляды встретились. Губы ее улыбались, но брови были слегка нахмурены. На ней был красный шальвар-камиз. Длинная свободная шелковая рубашка колыхалась от сильного бриза с моря, облипая ее груди и обрисовывая очертания фигуры. Ее голубые, полные тайны глаза светились отвагой. Она была храброй, хрупкой и сильной одновременно. Сумела выбраться из болота, затягивавшего ее во Дворце мадам Жу, победила свое пристрастие к героину. Защищая свою жизнь и жизнь подруги, она приняла участие в убийстве человека. Потеряла возлюбленного, моего друга Абдуллу, чье тело было обезображено, буквально разорвано пулями. И все это отразилось в ее глазах, на ее исхудавшем лице. Все это можно было найти там, если знать, что ищешь.

– Итак, расскажи, как ты очутилась во Дворце, – попросил я, и она слегка вздрогнула, когда я переменил тему.

– Сама не знаю, – вздохнула она. – Ребенком я убежала из дома – просто не могла там больше оставаться и ушла при первой же возможности. Через пару лет я была девчонкой-наркоманкой и занималась проституцией в Лос-Анджелесе, чуть ли не каждый месяц меня избивал сутенер. Потом появился приятный, тихий, одинокий, ласковый парень по имени Мэтт. Я в него сильно влюбилась, впервые в жизни по-настоящему. Он был музыкантом и успел пару раз посетить Индию. Сказал, что мы могли бы заработать достаточно денег, чтобы начать жить вместе, если бы вывезли из Бомбея в Штаты какую-то дрянь. Он был готов оплатить билеты, если бы я согласилась везти этот груз. Когда мы сюда приехали, он тут же исчез, а у него были с собой все наши деньги и мой паспорт. Не знаю, что с ним случилось: то ли струсил, то ли нашел кого-то еще для этой работы, то ли решил, что справится сам. В итоге я застряла в Бомбее с сильным пристрастием к героину, без всяких денег и без паспорта. Пришлось принимать клиентов прямо в номере гостиницы, но через пару месяцев явился полицейский и сказал, что арестует меня и отправит в тюрьму, если я не соглашусь работать на его приятельницу.

– Мадам Жу?

– Да.

– Скажи, ты когда-нибудь видела ее? Разговаривала с ней лично?

– Нет. Почти никто ее не видит и не разговаривает с ней, разве что Раджан с братом. Правда, Карла ее видела, и она ее ненавидит. В жизни не встречала ничего подобного. Карла ненавидит ее так сильно, что это доходит чуть ли не до безумия. Она думает о мадам Жу почти беспрерывно и рано или поздно до нее доберется.

– Что касается ее друга Ахмеда и Кристины, – тихо сказал я, – она думает, что мадам Жу приказала убить их, и винит себя за это, считает, что не должна была допускать такого.

– Именно! – изумленно воскликнула Лиза. Потом нахмурилась со смущенной улыбкой на лице. – Она сама тебе сказала?

– Да.

– Просто удивительно! – рассмеялась она. – Карла ни с кем не говорит об этом. Ни с кем. Но на самом деле следовало ожидать чего-то подобного. Тебе удалось найти к ней ключик. Она неделями рассказывала о холерной эпидемии в трущобах так, словно то был некий священный трансцендентальный опыт. И о тебе все время вспоминала. Никогда не видела ее такой… вдохновенной, что ли.

– Когда Карла поручила вызволить тебя из Дворца, – спросил я, не глядя на нее, – это делалось для тебя или чтобы свести счеты с мадам Жу?

– Хочешь знать, не оказались ли мы с тобой просто пешками в игре, которую вела Карла? Ты ведь об этом спрашиваешь?

– Пожалуй, да.

– Что ж, должна признать: да, так оно и было. – Лиза стянула с шеи свой длинный шарф и набросила на руку, не отрывая от него взгляда. – Ну конечно, Карла любит меня и тому подобное, сомневаться в этом не приходится. Она мне такого нарассказывала, о чем не знает никто – даже ты. И я ее люблю. Ты ведь знаешь, что она жила в Штатах. Она там выросла и сохранила к этой стране теплые чувства. Наверно, я единственная американка, работавшая во Дворце. Но главным, тайным ее мотивом была война с мадам Жу, и, наверно, она использовала нас для этого. Но большого значения это не имеет. Она вытащила меня оттуда, вернее, ты это сделал вместе с ней, и я ужасно рада. Какими бы ни были ее побуждения, я не держу на нее зла, надеюсь, что и ты тоже.

– Да, конечно, – вздохнул я.


– Но что же?

– Но… впрочем, ничего. У нас с Карлой не вышло, но я…

– Ты все еще ее любишь?

Я повернул голову, чтобы встретиться с ней взглядом, но, посмотрев в ее голубые глаза, сменил тему разговора:

– Ты слышала что-нибудь от мадам Жу?

– Ровным счетом ничего.

– Она расспрашивала о тебе, чем-то интересовалась?

– Ничем, хвала Господу. Странно: я не чувствую ненависти к мадам Жу. Вообще не испытываю по отношению к ней никаких эмоций, ни положительных, ни отрицательных, просто не хочу когда-либо оказаться рядом с ней снова… Кого я действительно ненавижу, так это ее слугу Раджана. Он единственный, с кем общались те, кто работал во Дворце. Его брат заведует кухней, а он присматривает за девушками. И какой же он жуткий сукин сын, этот Раджан! Ходит неслышно, словно привидение. Такое ощущение, будто у него глаза на затылке. Страшнее его нет никого в целом свете. А мадам Жу я даже никогда не видела: она разговаривала с нами через металлическую решетку. Они были во всех комнатах, поэтому она могла следить за тем, что там происходит, беседовать с девушками и клиентами. Поверь, Лин, это ужасное, отвратительное место. Лучше умереть, чем вернуться туда.

Лиза вновь смолкла. Волны накатывались на прибрежные скалы, лизали гальку у основания стены. Кружились на ветру чайки, высматривая среди скал скрывшуюся от них добычу.

– Сколько денег он тебе оставил?

– Не знаю точно, никогда не считала, но много: семьдесят-восемьдесят тысяч долларов, намного больше тех денег, что Маурицио не поделил с Моденой и из-за которых погиб. Какое-то безумие, правда?

– Тебе надо забрать их и валить отсюда.

– Смешно: я подумала, что мы только что подписали двухгодичный контракт с Метой и его фирмой. Контракт, призванный примирить нас с той жизнью, что мы ведем.

– К черту контракт!

– Послушай, Лин…

– Пропади он пропадом, этот контракт. Тебе надо выпутываться из этой истории. Мы даже не знаем, что там происходит, черт бы их всех побрал. Не имеем никакого понятия, почему убили Абдуллу: что он сделал или чего не сделал. Если Сапна не он, тогда дела плохи. Если же он действительно был Сапной, то они еще хуже. Тебе надо забрать деньги и просто исчезнуть.

– Куда исчезнуть?

– Куда угодно.

– А ты тоже уедешь?

– Нет. У меня остались дела, которые надо закончить. Да и сам я, некоторым образом, человек конченый. А тебе надо уехать.

– Ты, наверно, меня не понял. Деньги не главное: если я сейчас уеду, то увезу с собой кучу денег. Но у меня есть нечто большее: я пытаюсь здесь кое-что создать – это мой бизнес. И я могу это сделать. Я здесь что-то собой представляю. Просто иду по улице, и люди смотрят на меня, потому что я не такая, как все.

– Ты будешь чем-то где угодно, – сказал я с улыбкой.

– Не смейся надо мной, Лин.

– И не думаю смеяться, Лиза. Ты красивая девушка и душевная к тому же – вот почему люди на тебя смотрят.

– Дело может выгореть, – настаивала Лиза. – Всем нутром это чувствую. У меня нет образования, я не так умна, как ты, Лин. Меня ничему не учили. Но из этого может выйти нечто значительное. Я могла бы… не знаю… Могла бы когда-нибудь начать продюсировать фильмы. Делать что-то хорошее…

– Ты сама хорошая. И куда бы ты ни уехала, будешь делать добро.

– Нет. Это мой шанс. Я не вернусь домой, никуда не поеду, пока им не воспользуюсь. Если я этого не сделаю, даже не попытаюсь, все будет зря – Маурицио и все, что здесь случилось. Если же останусь, хочу честно, своей головой заработать полный карман денег.

Бриз то стихал, то вновь начинал дуть с залива, отчего становилось то теплее, то прохладнее, то снова теплее, и я ощущал ветер на лице и руках. Мимо нас проплыл маленький флот рыболовных челнов, направляясь в свою песчаную гавань в районе трущоб. Внезапно я вспомнил, как проплывал однажды в такой же лодчонке через затопленный двор отеля «Тадж-Махал», а потом под гулкими резонирующими сводами Ворот в Индию. Вспомнил любовную песню Винода и дождь в ту ночь, когда Карла пришла в мои объятия.

Глядя на эти бесконечные, вечные волны, я вспомнил все свои утраты с той штормовой ночи: тюрьму, пытки, уход Карлы, отъезд Уллы, исчезновение Кадербхая и его совета, арест Ананда, смерть Маурицио, Рашида, Абдуллы, возможную смерть Модены. И Прабакера – самое невероятное: Прабакер тоже мертв. А я – один из них – гуляю, разговариваю, смотрю на бурные волны, но сердце мое мертво, как у них всех.

– А как же ты? – спросила Лиза.

Я ощущал на себе ее взгляд, чувствовал эмоции, которые выдавал ее голос: симпатию, нежность, возможно, даже любовь.

– Если я останусь, а я определенно собираюсь остаться, что ты будешь делать?

Я смотрел на нее некоторое время, читая рунические письмена в ее небесно-голубых глазах. Потом встал, отошел от стены, обнял ее и поцеловал. То был долгий поцелуй: пока он длился, мы прожили вместе целую жизнь – жили, любили друг друга, старели и умерли. Когда наши губы разомкнулись, эта жизнь, где мы могли бы обрести прибежище, сжалась до искры света, которую мы всегда разглядим в глазах друг друга.

Я мог бы ее полюбить. Может быть, я и любил ее немного. Но иногда худшее, что ты можешь дать женщине, – это полюбить ее. А я по-прежнему любил Карлу. Да, я любил Карлу.

– Что я буду делать? – спросил я, повторяя ее вопрос. Удерживая ее за плечи на расстоянии вытянутых рук, я улыбнулся. – Хочу немного побыть под кайфом.

И я уехал, даже не оглянувшись. Оплатил аренду своей квартиры за три месяца, дал солидную мзду сторожу на автостоянке и консьержу в доме. В кармане у меня был надежный фальшивый паспорт, запасные паспорта, а пачку наличных я сунул в сумку, которую оставил вместе с мотоциклом «энфилд буллит» на попечение Дидье. Потом взял такси до опиумного притона Гуптаджи, вблизи улицы Десяти Тысяч Шлюх – Шокладжи-стрит, – и поднялся на третий этаж по истертым деревянным ступенькам.

Гуптаджи предоставлял курильщикам опиума большую комнату с двадцатью спальными матами и деревянными подушками. Для клиентов с особыми запросами были предусмотрены отдельные комнаты за этим, открытым, притоном. Через очень узкий дверной проем я вышел в потайной коридор, ведущий в эти задние комнаты. Потолок здесь был такой низкий, что мне пришлось пригнуться, передвигаясь почти ползком. В комнате, которую я выбрал, были койка с капковым матрасом, потрепанный коврик, маленький шкаф с плетеными дверцами, лампа под шелковым абажуром и большой глиняный горшок, наполненный водой. Стены с трех сторон были из тростниковых циновок, натянутых на деревянные рамы. Четвертая стена, в изголовье кровати, выходила на оживленную улицу арабских и местных мусульманских торговцев, но окна были закрыты ставнями, так что лишь несколько ярких пятен солнечного света пробивалось сквозь щели. Потолок отсутствовал: вместо него взгляду представали тяжелые, пересекающиеся и соединенные друг с другом стропила, поддерживающие крышу из глины и черепицы. Этот вид был мне хорошо знаком.