Шантарам

Мы с Карлой и Прабакером пролезли через дыру в заборе на территорию легального поселка в сопровождении целого выводка детей в свежевыстиранных платьях и футболках. Все они хорошо знали не только Прабакера, но и меня. Я залечивал многим детям порезы, ссадины и крысиные укусы, а рабочие, не желая быть отстраненными от работы из-за незначительных травм, зачастую предпочитали обращаться ко мне, а не в медпункт строительной компании.

– Я смотрю, тебя тут все знают, – заметила Карла, когда меня уже в пятый раз остановили, чтобы поговорить. – Ты что, выдвигаешь свою кандидатуру на пост мэра этого поселка?

– Боже упаси. Терпеть не могу политики и политиков. Политик – это тот, кто обещает построить мост там, где нет никакой реки.

– Неплохо, – одобрила Карла. Глаза ее смеялись.

– К сожалению, это сказал не я, а Амитаб Баччан.

– Сам Большой «Б»?

– Да. Ты что, смотришь болливудские фильмы?

– Конечно. Почему бы и нет?

– Не знаю… Просто мне казалось, что они не для тебя.

Она ничего не ответила. Молчание затянулось. Наконец она прервала его:

– Тебя здесь действительно многие знают – и любят.

Я нахмурился с непритворным удивлением. Мне не приходило в голову, что жители трущоб могут любить меня. Я знал, конечно, что некоторые из них – Прабакер, Джонни Сигар, даже сам Казим Али Хусейн – считают меня своим другом, а многие относятся с уважением. Но дружеские отношения и уважение – это одно, а любовь – совсем другое.

– Ну, сегодня особый день, – улыбнулся я, желая сменить тему. – Люди много лет боролись за то, чтобы открыть в поселке свою начальную школу. Здесь около восьми сотен ребятишек младшего школьного возраста, а все школы в округе переполнены и не могут принять их. Уже и учителей нашли, и место для строительства, а администрация все ставила палки в колеса.

– Из-за того, что это трущобы?

– Да. Они боятся, что школа придаст им легальный статус. Официально трущобы не признаны, их как бы не существует.

– Мы – несуществующие люди, – вставил Прабакер. – Это несуществующие дома, в которых мы не живем.

– А теперь у нас есть и несуществующая школа, – подхватил я. – Муниципалитет в конце концов пошел на компромисс. Он разрешил открыть даже две временные школы, но они будут закрыты, когда строительство закончится.

– А когда это произойдет?

– Эти башни строят уже пять лет и будут строить еще как минимум три года. А что будет с трущобами после этого, никому не известно. Теоретически они должны быть снесены.

– И все это исчезнет? – спросила Карла, окинув взглядом поселок.

– Все исчезнет, – вздохнул Прабакер.

– Но сегодня у людей большой день. Кампания за открытие школы была затяжной и порой перерастала в военную. Теперь жители трущоб победили и хотят это отпраздновать. Кроме того, у одного из рабочих с пятью дочерьми наконец родился сын, и он пригласил всех по этому случаю на ланч, который устраивает еще до праздника.

– Да, в Небесную деревню! – засмеялся Прабакер.

– Но где это? – спросила Карла.

– Прямо здесь, у тебя над головой, – ответил я, указав вверх.

Мы дошли до стройплощадки, и мегалитические башни-близнецы нависли над нами. Железобетонные стены были возведены уже на три четверти, но окна и двери еще не вставляли, электроарматуру не монтировали, водопровод и канализацию не подводили. Не было ни огоньков, ни облицовки, ни каких-либо иных деталей отделки, способных оживить две серые громады. Они заглатывали свет, гасили его и накапливали, становясь хранилищами теней. Сотни пустых оконных проемов зияли, как входы в пещеры, в совокупности похожие на поперечное сечение муравейника, по которому сновали люди. До нас доносилась прерывистая, бьющая по нервам музыка строительного самоутверждения: раздраженное ворчание генераторов, немилосердный металлический лязг молотков, назойливый визг дрелей и шлифовальных инструментов.

Вереницы женщин в сари и с подносами на голове вились по стройплощадке, подтаскивая гравий к бетономешалкам с разинутой прожорливой пастью. Моим западным глазам эти плавно покачивающиеся женские фигуры в красных, синих, зеленых и желтых шелках казались крайне несообразными на грубом фоне грохочущей стройки. Однако, наблюдая их месяц за месяцем, я убедился, что труд их поистине незаменим. Они переносили на своих стройных спинах огромное количество камней, стали и цемента. На верхних этажах еще не было бетонных стен, но каркас из вертикальных стоек, поперечных балок и ферм уже был возведен, и даже там, на высоте тридцати пяти этажей, женщины работали бок о бок с мужчинами. Большинство этих людей приехали из глухих деревень, но ни одному бомбейцу не доводилось увидеть панораму города, которая представала перед ними, – ведь Центр мировой торговли должен был стать самым высоким сооружением в мегаполисе.

– И самым высоким во всей Индии, – заявил Прабакер с гордостью собственника, руками показывая высоту здания.

Он жил в трущобах на нелегальных основаниях и не имел никакого отношения к строительству, но был горд так, будто это он спроектировал башни.

– Ну, по крайней мере, в Бомбее, – уточнил я. – Тебе повезло: сверху открывается потрясающий вид. Ланч будет на двадцать третьем этаже.

– Вон там?! – воскликнула Карла с испугом.

– Без проблем, мисс Карла. Мы не пойдем пешком на это здание. Мы поедем первым классом, вот в этом лифте.

Прабакер указал на грузовую платформу, подвешенную на толстых тросах и курсирующую вверх и вниз вдоль наружной стены здания. В данный момент платформа, дергаясь и грохоча, поднимала какое-то оборудование и людей.

– Блеск! – восхитилась Карла. – Там, наверно, чувствуешь себя как на седьмом небе.

– Да, я тоже чувствую там как на небе, мисс Карла! – согласился Прабакер с широчайшей из своих улыбок и потянул Карлу за рукав к подъемнику. – Пойдемте займем очередь на лифт. Это очень красивые здания, да?

– Не знаю… – пробормотала она мне, когда мы вслед за Прабакером направились к платформе. – Они похожи на памятник чему-то умершему. И чему-то крайне непопулярному… Человеческому духу, например.

Рабочие, управлявшие подъемником, с очень важным видом проинструктировали нас, как следует себя вести на этом виде транспорта. Мы поднялись на качающуюся платформу, где, кроме нас, было еще несколько мужчин и женщин, а также тачка, загруженная инструментами, и несколько бочонков с заклепками. Оператор дважды пронзительно свистнул в металлический свисток и рычагом привел в действие электрогенератор. Мотор взревел, платформа затряслась, мы ухватились за специальные ручки для паникеров, прикрепленные к вертикальным стойкам, и платформа со стоном двинулась вверх. С трех сторон на уровне пояса ее огораживал трубчатый поручень. Через несколько секунд мы были уже на высоте пятидесяти… восьмидесяти… ста метров.

– Тебе нравится? – прокричал я.


– Это грандиозно! – откликнулась Карла, сверкнув глазами. – И страшно до жути.

– Ты боишься высоты?

– Только когда нахожусь на ней. Надеюсь, ты заказал столик в этом поднебесном ресторане? А вообще-то, тебе не кажется, что сначала надо построить дом, а потом уже устраивать в нем званые обеды?

– Они работают на верхних этажах и обычно поднимаются туда пешком, а платформа используется только для материалов и оборудования. Каждый день им приходится совершать подъем на высоту тридцати этажей, и местами он довольно опасен. Поэтому многие рабочие предпочитают почти никогда не спускаться на землю, так и живут на верхотуре. Работают, едят и спят там. Оборудовали кухни, развели домашних животных – молочных коз, кур-несушек. У них там что-то вроде промежуточного лагеря альпинистов на Эвересте.

– То есть небесная деревня в буквальном смысле?

– Вот именно.

Платформа остановилась на двадцать третьем этаже, и мы ступили на бетонный пол, из которого торчали, наподобие сорняков, гроздья стальных штырей и проволоки. Перед нами простиралось обширное пространство с равномерно расположенными опорными колоннами; между ними кое-где виднелись темные пещеры, а сверху нависал бетонный потолок, украшенный гирляндами кабелей и проводов. Все поверхности были однотонного серого цвета, и фигуры людей и животных выделялись на их фоне необычайно ярко. Большой участок вокруг одной из колонн был огорожен прутьями и бамбуковыми шестами – это был загон для скота, устланный соломой и мешковиной в качестве подстилки. Козы, куры, кошки и собаки спали на подстилке или кормились рассыпанными здесь же объедками. Возле другой колонны были сложены свернутые матрасы и одеяла, служившие постелью для людей. Около третьей на циновках были разбросаны игрушки – тут находилась детская площадка.

Приблизившись к группе людей, мы увидели, что на разостланных чистых циновках накрыт роскошный стол. Тарелками служили огромные листья банана. Бригада женщин раскладывала на них рис, сдобренный шафраном, картофель со шпинатом, жареные овощи, хлебцы и прочую еду. Целая батарея керосинок выстроилась неподалеку, на них готовилось еще что-то. Вымыв руки в баке с водой, мы уселись на циновки между Джонни Сигаром и Кишором, другом Прабакера. Еда, щедро приправленная чили и карри, была намного вкуснее, чем в любом ресторане города. В соответствии с обычаем женщины накрыли для себя отдельный стол рядом с мужским. Карла была единственной женщиной среди двух десятков мужчин.

– Нравится вам наш банкет? – спросил Джонни у Карлы после первой смены блюд.

– Да, ужасно нравится, – ответила она. – Чертовски вкусная еда и совершенно уникальная обстановка!

– А вот и наш свежеиспеченный папочка! – сказал Джонни. – Дилип, иди сюда. Познакомься с мисс Карлой, она друг Лина.

Дилип склонился перед Карлой в традиционном приветствии, сложив ладони перед собой, а затем со смущенной улыбкой отошел, чтобы проследить за приготовлением чая на двух больших плитках. Он работал на стройке такелажником. Начальство дало ему выходной день, чтобы он мог отпраздновать знаменательное событие с родными и друзьями. Его хижина стояла очень близко от моей, но по другую сторону проволочного заграждения.

Позади женского банкетного стола и плиток с чайниками два человека соскребали со стены слово САПНА, которое кто-то написал на ней краской большими английскими буквами.

– Что это за надпись? – спросил я Джонни. – В последнее время я натыкаюсь на нее повсюду.

– Это плохая надпись, Линбаба, – ответил он, перекрестившись. – Это имя одного вора, гунды. Это очень плохой человек. Он совершает преступления по всему городу – вламывается в дома, крадет вещи и даже убивает людей.

– Убивает? – переспросила Карла. Она нахмурилась и плотно сжала губы.

– Да! – подтвердил Джонни. – Сначала он писал угрозы на рекламных щитах, на стенах, а теперь дошло уже до убийств, хладнокровных кровавых убийств. Только сегодня ночью у себя дома были убиты два человека.

– Он ненормальный, этот Сапна, – даже имя взял женское, – бросил Джитендра.

Это был довольно существенный момент. Слово сапна означало «мечта» и было также довольно распространенным женским именем.

– Не такой уж совсем ненормальный, – живо, но довольно мрачно возразил Прабакер. – Он говорит, что он король воров и будет вести войну, чтобы помочь бедным, а богатых будет убивать. Конечно, это ненормально, но многие люди, у которых в голове вроде бы все в порядке, будут согласны с такой ненормальностью.

– А кто он такой? – спросил я.

– Никто этого не знает, Лин, – ответил Кишор на протяжном американском варианте английского, перенятом у туристов. – Многие люди рассказывают о нем, но ни один, с кем я разговаривал, не видел его. Говорят, что он сын богатого человека из Дели и что отец лишил его наследства. А некоторые люди говорят, что он дьявол. Еще некоторые думают, что это не один человек, а целая организация. Тут вокруг развешено очень много листков, которые учат воров и бедняков из джхопадпатти совершать всякие дикие поступки. Как сказал Джонни, уже убили двух человек. Имя Сапна пишут по всему Бомбею. Копы расспрашивают всех подряд. Похоже, они напуганы.

– Богатые тоже напуганы, – прибавил Прабакер. – Эти два парня, которым не повезло сегодня ночью, были богатые. Этот Сапна пишет свое имя английскими буквами, а не на хинди. Он образованный. Но вот кто написал это имя здесь, в этом месте? Тут все время люди, они работают и спят здесь, и никто из них не видел, как это написали. Какое-то образованное привидение! Так что, может, он и ненормальный, но соображает хорошо, раз сумел так напугать богачей.

– Все равно он магачуд, пагал! – в сердцах плюнул Джонни. – Ублюдок, сумасшедший! Он сущая напасть, этот Сапна, и напасть эта будет наша, потому что беднякам вроде нас ничего не разрешается иметь, кроме напастей.

– Давайте сменим тему, – предложил я, увидев, что Карла побледнела, а глаза ее стали большими, по-видимому от страха. – Ты плохо себя чувствуешь?

– Нет, все в порядке, – быстро откликнулась она. – Наверное, этот подъемник все же подействовал на меня сильнее, чем я думала.

– Прошу прощения за неприятности, мисс Карла, – сочувственно нахмурился Прабакер. – Теперь мы будем говорить только о радостных вещах – не будем упоминать ни убийства, ни трупы, ни кровь, которая рекой залила весь дом…

– Вот именно, Прабакер, хватит этих подробностей! – осадил я его сердито.

Несколько молодых женщин подошли к нам, чтобы убрать банановые листья из-под съеденных блюд, и роздали тарелки со сладким десертом. Они разглядывали Карлу с откровенным любопытством.

– У нее слишком худые ноги, – сказала одна из них на хинди. – Их видно через брюки.

– А ступни слишком большие, – добавила другая.

– А вот волосы у нее очень мягкие и красивые, черного индийского цвета.

– А глаза как вонючий сорняк![64] – презрительно фыркнула первая.

– Вы поосторожнее, сестренки, – заметил я на том же языке, усмехнувшись. – Моя знакомая знает хинди и понимает все, что вы говорите.

Женщины восприняли мое замечание скептически, но смутились и стали переговариваться. Одна из них наклонилась к Карле и всмотрелась в ее лицо, а затем громко спросила, действительно ли она понимает их язык.

– Возможно, у меня слишком тонкие ноги и слишком большие ступни, – бегло ответила Карла на хинди, – но со слухом у меня все в порядке.

Женщины восторженно завизжали, столпились вокруг Карлы и уговорили ее перейти за их стол. Наблюдая за ней, я удивлялся, с какой непринужденностью она держится в их компании. Она была самой красивой женщиной из всех, кого я встречал когда-либо. Это была красота пустыни на восходе солнца; я не мог отвести от нее глаз, меня охватывал трепет, я лишался дара речи и едва дышал.