Шале

В десять часов Мэтт снова входит в дверь с мужчиной, который представляется Дидье Дельпоном, главой туристического центра.

— Соболезную вашей утрате, мсье Кэссиобери, — говорит он на идеальном английском, но с акцентом столь выраженным, что это кажется нарочитым. Дидье пожимает мне руку, словно сжимая ее в тисках, обеими ладонями, и глядит при этом прямо в глаза. Это чересчур — даже не знаю, что ему сказать. Все произошло так быстро — раз, и я уже стал скорбящим братом.

— Спасибо. Ваши коллеги тут, на курорте, были ко мне очень добры. Я так признателен вам всем за помощь!

Он наконец отпускает мою руку и едва заметно пожимает плечами.

— Это самое малое, что мы можем сделать. Вашего брата забрали горы, и мы хотим оказать ему последние почести. Когда пропадает один из нас, мы все это ощущаем.

Мы… Нет никаких мы — если говорить про меня, Уилла и этот курорт. Мы приезжали всего раз. Я понимаю, что это чувство постоянно преследовало меня с самого приезда, и задаюсь вопросом, не объясняется ли их гостеприимство стремлением избежать обвинений и даже судебного преследования с моей стороны. Мир погряз в сутяжничестве — раньше такого не было.

Но нет. Я не собираюсь ни с кем судиться, заново вытаскивать все на свет божий, привлекать к себе лишнее внимание. Мои родители согласились с результатами расследования — никто не виноват. Мне же вообще было все равно. Как только я выписался из госпиталя и поправился достаточно, чтобы ездить, то стал скитаться по свету, принимать наркотики, чтобы обо всем забыть, и кидаться в самые безумные авантюры, потому что нисколько не беспокоился, буду жить или умру.

Для всех это был несчастный случай. Эти люди любят горы и искренне сочувствуют мне. Жаль, что такое печальное происшествие произошло на их курорте, который многие из них считают своим домом. Я должен выдержать этот посмертный тур, вести себя вежливо, подтвердить, что тело принадлежит Уиллу, и убраться отсюда как можно скорее.

— Месье? Вы не возражаете? — спрашивает мужчина из туристического центра.

— Простите. Я отвлекся. Что вы сказали?

— Ничего страшного. Я понимаю, вам предстоит тяжелый день. Я сказал, что сначала мы отвезем вас туда, где нашли тело, потом — к подъемнику, где… в общем, на котором вы тогда поднимались. Не знаю, помните ли вы спуск, он вне трассы и interdit, то есть под запретом, в такую погоду, поэтому мы не советуем вам заходить дальше. Но если вы настроены все-таки посмотреть и уверенно стоите на лыжах, то мы, возможно, найдем для вас подходящего инструктора, если погода наладится…

— Нет, — перебиваю его я, — спасибо, не стоит. Я не катался с тех самых пор и сейчас не собираюсь начинать. — Это звучит резче, чем я хотел. — Но спасибо за предложение, я понимаю, что вы стараетесь помочь, — добавляю я.

Дидье коротко кивает.

— Как пожелаете. Далее мы встретимся с Гийомом, водителем грейдера, который нашел вашего брата. Мы подумали, возможно, у вас будут к нему вопросы…

Киваю в ответ:

— Понятно. Спасибо.

Он указывает на внедорожник, припаркованный у входа, и протягивает мне куртку.

— Я пригнал машину — ехать недалеко, но так будет удобнее, чем пешком. Мэтт сказал, что у вас нет теплой одежды, потому что вы приехали из другого климата, и я принес вам эту. Надеюсь, я вас не обидел? Вы можете оставить ее себе, если захотите, но я понимаю, что с этим местом для вас связано много тяжелых воспоминаний, так что вы не обязаны.

Я натягиваю куртку — огромную, с логотипом курорта красным по черному, — и внезапно мне становится чуть лучше. Она мягкая, словно пуховая перина. Совершенно точно я ее оставлю.

— Большое спасибо. Очень предусмотрительно с вашей стороны.

— Если вы готовы, можем ехать.

Дидье разворачивается и направляется к машине. Мы с Мэттом следуем за ним.





* * *


Вся ситуация ужасно тягостная и неловкая. Мы поднимаемся вверх по склону, выезжая из деревни. Дорога постепенно сужается и превращается в тропу. Доезжаем до старой пастушьей хижины, где Дидье останавливает машину и говорит:

— Можно выходить.

Мы находимся на краю трассы, сразу над деревней, и мимо стремительно проносятся лыжники в разноцветных костюмах. Как только я ступаю на землю, ноги промокают, потому что снег забивается в мои легкие кроссовки. Снегопад не прекращается, ветер так и свищет. Я заталкиваю руки поглубже в карманы подаренной куртки, потому что у меня нет перчаток, но тут же понимаю, что в данной ситуации это выглядит непочтительно, поэтому вытаскиваю их и сжимаю в кулаки, чтобы сразу не замерзли.

Дидье указывает на склон и осторожно говорит:

— Вашего брата нашли там, на другой стороне трассы. В ту ночь сошла небольшая лавина, и тогда, видимо, тело сместилось с первоначального места. Думаю, перед тем как его подняли, полиция сделала фотографии; не знаю, захотите ли вы их увидеть, но если у вас возникнут вопросы, вы сможете позднее их задать.

— Нет, всё в порядке, спасибо.

В неловком молчании мы втроем стоим, уставившись в землю. Я складываю руки перед собой и зажмуриваю глаза, словно в молитве, но на самом деле думаю лишь о том, какие мокрые у меня ноги, как мерзнут пальцы и сколько еще придется тут простоять, пока можно будет вернуться в теплый салон внедорожника.

Открываю глаза и бросаю взгляд на Дидье. Интересно, он думает о том же? На улице жуткий мороз.

— У вас есть вопросы? — мягко интересуется он. — Мы не торопимся; поедем к подъемнику, когда вы будете готовы.

— Вопросов нет. Спасибо, что привезли меня сюда, я очень вам признателен.

Мы усаживаемся назад в машину, и Дидье заводит мотор.

Так холодно мне не было еще никогда в жизни, и я в ужасе от следующего этапа нашей поездки, которым, очевидно, станет подъемник. Меньше всего мне сейчас хочется ехать на нем, но будет, наверное, просто неприлично заявить об этом вслух. Вот почему я так радуюсь, когда вижу, что старую кресельную канатку заменили на современную, с кабинами.


— О… здесь ведь были кресла… когда мы катались? — спрашиваю я. — Или я что-то путаю? Я уже говорил Мэтту, что мало что помню о том дне…

— Да, действительно, были. Это самый новый наш подъемник — один из наиболее скоростных в регионе. Каждый час он может перевозить до…

Дидье замолкает, видимо, сообразив, что сейчас неподходящий момент хвастаться скоростью нового подъемника.

— Да, на канатке было очень холодно. И ветрено. Это мне запомнилось, — замечаю я.

— Наверняка. Я читал отчеты — в тот день из-за ветра подъемники закрыли вскоре после вашего… инцидента.

Снова неловкая пауза.

— Вы хотите подняться? — спрашивает Дидье. — Мы можем высадиться на вершине или, если вы захотите, просто сделать круг и сразу вернуться назад. Решать вам.

Я вообще не хочу никуда ехать — зачем? Но, чувствуя, что этого говорить нельзя, отвечаю:

— Да, давайте поднимемся. Спасибо.

Дидье обращается на французском к оператору подъемника, и тот открывает для нас турникет, одновременно приветствуя меня коротким сочувственным кивком. Мы садимся в кабину, нисколько не похожую на обшарпанные, исцарапанные плексигласовые «пузыри», запомнившиеся мне с прошлых поездок. Эта больше напоминает дорогой лимузин с затемненными стеклами и сиденьями, обитыми искусственной кожей, который движется так плавно, что этого даже не замечаешь. Наверняка Дидье распирает желание поговорить о его выдающихся свойствах, и он сделал бы это, находись в кабине кто угодно другой; но сейчас француз хранит почтительное молчание.

На вершине мы вылезаем и выходим из здания станции. Тут еще холодней и ветреней, и я чувствую, как снег снова набивается мне в обувь. Потихоньку делаю шаг назад, чтобы оказаться на противоскользящем резиновом коврике, ведущем со станции, а не на снегу.

— Итак, — говорит Дидье, задумчиво прикладывая палец к губам. — Насколько мы поняли из отчетов, вы поехали в том направлении.

Он указывает на знак, где написано «Hors piste»[8]. Надпись сопровождает броский и, пожалуй, не совсем уместный с учетом ситуации рисунок со схематичным человечком, падающим с обрыва. Все смущенно замолкают, явно обратив на него внимание и решив ничего не говорить.

— Как вы помните, погода была плохая, и вы, к сожалению, разошлись со своими проводниками. А после этого… ну, мы не знаем. Вас нашли на рассвете следующего дня в пещере, которую вы выкопали в снегу, с переохлаждением, в бессознательном состоянии, а несчастный Уилл… судя по тому, где было обнаружено тело, можно предположить, что он сорвался со склона. В целом эта тропа не очень опасна, но в плохую погоду спуск по ней сложный.

Снова воцаряется тишина. Это просто ужасно. Внезапно я ощущаю приступ жара, и мне кажется, что меня вот-вот стошнит, но я сглатываю, чтобы подавить дурноту.

Мне хочется заорать во все горло или, по крайней мере, крикнуть им, что я не понимаю, зачем они заставляют меня через это проходить, хотя в этом нет никакой пользы и Уилла уже не вернуть, но вместо этого я слышу собственный голос, который уверенно и вежливо говорит:

— Понятно. Спасибо. А сейчас мне хотелось бы вернуться назад.

Мэтт снова кладет руку мне на плечо, и я отворачиваюсь, делая вид, что иду назад к кабине, хотя на самом деле просто не хочу, чтобы меня кто-то трогал.

— Конечно, — говорит Дидье. — Едем.

— Кстати, если вы не против, я не хотел бы встречаться с водителем. Вопросов к нему у меня нет. Все это и так очень печально; думаю, я увидел достаточно.

Дидье кивает.

— Никаких проблем. Я все понимаю. Давайте просто пообедаем вместе, а потом мы отвезем вас в больницу, опознать тело.





* * *


Обед очень неплох. Похоже, меня отвели в лучший ресторан курорта — судя по обложке меню, недавно он получил мишленовскую звезду. Нам подают несколько крошечных блюд, больше похожих на произведения искусства, чем на еду. К моему облегчению, мы отвлекаемся от темы несчастного случая, перейдя на простую успокаивающую светскую болтовню; я рассказываю про мои путешествия и жизнь в Таиланде, а Дидье, в общих чертах, — о курорте и своей карьере. Судя по всему, это заготовленная речь, которую он привык произносить перед журналистами и бизнесменами, желающими инвестировать в курорт.

Устрицы потрясающие; никак не могу запомнить, в каких месяцах их можно есть — когда в названии есть буква «р» или когда ее нет, — но в таком роскошном месте волноваться об этом не приходится. Десерт впечатляет: это шоколадный крем в сфере из сахарных нитей. Но когда подают кофе с птифуром, я, несмотря на несколько выпитых бокалов прекрасного вина, чувствую, как настроение стремительно портится. Сейчас мне предстоит увидеть тело Уилла.

Никто не говорил, что я обязан это сделать, но, судя по всему, именно этого от меня ожидают. Я не знаю, как это работает, но вроде бы сейчас все решает анализ ДНК? Или карта от дантиста? Он ведь умер много лет назад…

Я действительно не представляю, чего ожидать.





* * *


После поездки в машине, показавшейся мне вечностью, хотя на самом деле она длилась не больше часа, мы подъезжаем к небольшому госпиталю.

В приемном отделении Дидье что-то говорит женщине за стойкой, и она бросает на меня сочувственный взгляд — я уже начал к этому привыкать, — а потом пускается в многословные объяснения, сопровождающиеся активной жестикуляцией. Наверное, объясняет, куда нам идти.

— Итак, вас уже ждут, — сообщает Дидье. — Тело вашего брата находится в часовне. Решайте сами, хотите ли вы его увидеть; если это кажется вам слишком тяжелым, необходимости нет. Будет достаточно, если, с вашего разрешения, у вас возьмут мазок из полости рта для анализа ДНК, и он подтвердит, что… нашли действительно Уилла.

Меня охватывает паника. Хочу я посмотреть на него? Я не знал, что у меня будет выбор. Как он может выглядеть, пролежав столько лет в снегу?