Северный сфинкс

– Поверьте, государь, – воскликнул я, – богатства Сибири, Дальнего Востока и Русской Америки неисчислимы. Они должны служить только России. Но именно там, на Тихом океане, нам придется столкнуться с противодействием некоторых европейских стран – в первую очередь Англии. И чем сильнее нам в союзе с Наполеоном удастся ее ослабить, тем лучше будет для нас. А Индия… Пусть мсье Бонапарт продолжает изображать из себя нового Александра Македонского. Для нас главное – это, чтобы интересы России и Франции не пересекались. А если они где-нибудь и пересекутся, то все спорные вопросы должны быть разрешены мирно, без войны. Россия обязана быть настолько сильной, чтобы никто не рискнул вступить с ней в вооруженный конфликт.

– Я понял вас, Василий Васильевич, – кивнул Павел. – Спасибо вам за эту беседу. У меня есть о чем подумать…



17 (29 мая) 1801 года.

Санкт-Петербург.

Патрикеев Василий Васильевич,

журналист и историк

Ну Кутузов, ну сукин сын! – знает, на что можно поймать одинокого любителя истории и изящной словесности.

Такие мысли роились у меня в голове, когда я, сытый и слегка пьяный, покидал гостеприимный дом пока еще не фельдмаршала. Но то, что Михаил Илларионович им пренепременно станет, у меня не было никаких сомнений.

А все началось с того, что после обычного утреннего вахтпарада я, не имевший пока никаких особых дел и поручений, остался на плацу и стал любоваться Михайловским садом, который уже почти весь покрылся зеленью. Тут-то меня и подловил змей-искуситель в лице Кутузова.

– Что, Василий Васильевич, – спросил он, – размышляете о красоте природы и о бренности человеческого бытия?

– Размышляю, – кивнул я. – И о том, и о другом. Cogito, ergo sum58.

Кутузов рассмеялся:

– У вас все еще помнят автора «Начал философии»? Похвально, похвально… Как мне показалось, ваши люди большие рационалисты, и философские рефлексии им не известны.

– Мои современники в основном военные, и потому им философствовать невместно. В бою надо мыслить рационально – как выполнить свою задачу, победить врага и самому остаться в живых.

– Это правильно, – Кутузов перестал улыбаться, и лицо его стало серьезным. – Впрочем, то, что нам предстоит в самое ближайшее время – дело не столько военное, сколько политическое.

– Вы имеете в виду совместный поход с французами? – сказал я. – Тут вы абсолютно правы. Скорее этот поход – мероприятие чисто политическое. И военная составляющая его вторична. И я очень рад, что государь избрал вас, Михаил Илларионович, в качестве главы русских сил, которые вскоре двинутся на восток.

– Государь уже принял такое решение? – переспросил Кутузов. – Я, к сожалению, пока об этом не получил достоверных известий.

– Да, решение принято, – кивнул я. – Сегодня или завтра император сообщит о нем вам. Да и кто кроме вас может совмещать в одном лице и полководца и дипломата? Ведь недаром вы целых полтора года исполняли обязанности русского посланника в Константинополе.

Лицо Кутузова расцвело улыбкой.

– Ах, дорогой Василий Васильевич – я вспоминаю о времени, проведенном в столице Османской империи, с огромным удовольствием.

– Скажите, Михаил Илларионович, а не могли бы вы направить послания тем высокопоставленным турецким вельможам, с которыми вы сдружились в Константинополе во время вашего пребывания там? Помнится, вам довелось получить аудиенцию у самого султана Селима.

– Было такое, – усмехнулся Кутузов. – Мне тогда удалось произвести благоприятное впечатление на султана Селима. Он даже не разгневался на меня, когда мне вздумалось посетить его гарем. Только боюсь, что у этого незаурядного правителя могут возникнуть большие неприятности из-за его попыток европеизировать Турцию.

– Вы имеете в виду янычар, которые недовольны тем, что султан решил создать «Низам Джедит», своего рода «войско нового строя»? Правление Селима закончится в 1807 году. Янычары поднимут бунт, свергнут султана и опояшут мечом Османа Гази кузена Селима Мустафу. Свергнутого падишаха запрут в Кефе – «Клетке для принцев».

– Я не поверю, что такой решительный и храбрый человек так просто согласится оставить трон! – воскликнул Кутузов. – Он наверняка призовет своих подданных подняться против узурпатора.

– Так оно и было. Рущукский паша Алемдар Мустафа-паша по прозвищу «Байрактар», сторонник реформ и верный Селиму человек, собрал сорокатысячное войско и отправился в Константинополь, чтобы восстановить на троне свергнутого султана. Но пришел он в столицу слишком поздно – новый султан Мустафа приказал убить своего двоюродного брата. Селима зарезали евнухи и слуги гарема.

– Очень грустная история, – вздохнул Кутузов. – Надеюсь, что в нашей истории она не случится. Хотя…

Мне осталось лишь развести руками. Может быть, нам и жаль султана Селима, но Османская империя, в которой начнутся серьезные реформы, и вместо полуразложившегося янычарского войска появятся регулярные части, вполне боеспособные и обученные современным методам ведения войны – все это превратит Турцию в опасного для России соперника. Ведь воевать с ней нам придется еще не раз.

Я сказал об этом Кутузову. Тот кивнул, соглашаясь со мной. Потом, видимо, для того чтобы отвлечь меня от тяжелых мыслей, он пригласил меня к себе домой.

– Василий Васильевич, не чинитесь, идемте, – сказал он. – Екатерина Ильинична часто вспоминает вас и сетует, что вы все никак не можете найти время, чтобы навестить нас. Ну, и заодно откушаете, мой повар, шельмец, весьма искусен в гастрономии. Вы ведь, поди, как утром отправились на вахтпарад, так и не ели больше. А время уже подходит к полудню.

В животе у меня предательски заурчало. К тому же я вспомнил обед у хлебосольной четы Кутузовых и те яства, которые тогда подавали. Махнув рукой, я предупредил по рации дежурного о том, что иду «по весьма важному делу» к генералу Кутузову.

После чего, продолжая разговор с довольным Михаилом Илларионовичем, я отправился на Дворцовую набережную – так тогда называлась набережная, носившая в нашей истории имя моего гостеприимного хозяина. Три года назад Кутузов купил дом на этой набережной, расположенный неподалеку от Летнего сада, у камердинера императрицы Екатерины Зотова. Из этого дома Кутузов в 1812 году отправился в свой знаменитый поход, закончившийся полным изгнанием Великой армии Наполеона из России. А мы с ним сейчас рассуждали о том, как нам лучше с войсками того самого Наполеона победить англичан и заставить их покинуть Индию…



18 (30) мая 1801 года. Митава.

Генерал-майор Михайлов Игорь Викторович

Караван наш двигался довольно споро, и сегодня, ближе к вечеру, мы въехали в Митаву – бывшую столицу Курляндского герцогства. Василий Васильевич предупреждал нас, чтобы мы, находясь в сем небольшом городке, держали ухо востро.

Дело в том, что совсем недавно Митава была временной столицей Французского королевства. Нет, император Павел не собирался отдавать эти земли Бурбонам. Просто изгнанный из Парижа граф Прованский – брат казненного якобинцами короля Людовика XVI – обосновался во дворце герцога Бирона. Там он получал щедрый пансион от русского императора и делал все, чтобы занять опустевший престол Франции.


Скромно провозгласивший себя королем (без королевства), Луи Станислав обратился к Первому консулу Наполеону Бонапарту с довольно наивным – это мягко сказано – предложением: «возвратите Франции ее короля, и будущие поколения будут благословлять ваше имя». Но Наполеон не собирался возвращать Франции короля – он хотел посадить на трон в Париже императора – естественно, себя любимого.

Граф Прованский всерьез рассчитывал на французскую корону. Он не клюнул даже на два миллиона франков, которые Бонапарт ему предложил за письменный отказ от притязаний на престол. Но после того, как Павел решил помириться с Наполеоном, графа Прованского выселили из дворца Бирона и велели ему покинуть пределы России.

«Король без королевства» уехал, но его доверенные лица остались в Митаве и могли причинить нам немало хлопот. Наши недоброжелатели могли организовать вооруженное нападение эмигрантов-роялистов на наш кортеж. Конечно, мы сумеем от них отбиться, но получить пулю от королевских недобитков – это нам совершенно ни к чему.

Подъезжая к Митаве, я предупредил всех о грозящей опасности. Потому нам некогда было любоваться на местные достопримечательности, главной из которых являлся дворец курляндских герцогов, построенный знаменитым архитектором Бартоломео Растрелли. Кстати, именно в нем местные власти нам и предложили расположиться на ночлег.

Вот там-то и началась история с Жюлем Марша-ном, получившего у нас прозвище Паспарту. К герою повести «Вокруг света за 80 дней» своего тезки, фантаста Жюля Верна, мсье Маршан не имел никакого отношения. Хотя, при желании, его можно было и отнести к обслуживающему персоналу. Он был куафером, то есть человеком, занимавшимся прическами. Или парикмахером, что, в принципе, одно и то же. Правда, дам, которым следовало изготовлять неимоверных размеров прически, среди нас не было. Зато были те, кто носил парики. Мода эта к концу XVIII века в Европе уже прошла, но император Павел не хотел с ней расставаться, и, подражая царю, многие продолжали их носить. Без парика было просто немыслимо появиться при дворе. Единственным исключением стали мы – большинство из нас прямо заявили, что не станут натягивать на голову это непотребство. Учитывая полезность своих новых друзей, Павел махнул рукой. Прочие же подданные императора продолжали ежедневно отдаваться в руки доморощенных «Фигаро».

Жюль Маршан свое дело знал. Он ловко завивал волосы на висках, делая шикарные букли, пудрил головы клиентам, развлекая их во время этой процедуры непринужденной беседой. Кстати, он неплохо знал русский язык, что среди уроженцев Франции встречалось нечасто. Немцы довольно быстро начинали говорить на языке своего нового отечества – герцог Вюртембергский был тому наглядным примером – а вот французы к изучению русского особо не стремились. Достаточно вспомнить небезызвестного маркиза де Траверсе, почти три десятка лет прослужившего на славном российском флоте, но так и не научившийся ни говорить, ни писать по-русски.

В Митаве мсье Маршан занял предоставленное ему помещение во дворце Бирона и стал готовиться к завтрашнему хлопотному утру. Но тут случилось нечто…

Я с графом Ростопчиным неспешно разговаривал в отведенных для него покоях. Мы успели поужинать, ознакомиться с интерьерами дворца, после чего сидели, рассуждая о превратностях судьбы бывшего его владельца. Однако нашу неспешную беседу прервал громкий крик и проклятия, раздавшиеся в коридоре.

Достав оружие, я связался по рации со своими парнями, после чего, держа фонарик в одной руке, а пистолет в другой, осторожно выглянул в коридор. Там было темно, и лишь у лестницы, ведущей вниз, мерцало несколько свечей. Осветив коридор фонариком, я заметил нечто лежавшее на полу и напоминавшее человеческую фигуру.

Это был бедняга Маршан. Кто-то очень жестоко обошелся с ним, пырнув ножом с живот. Служитель ножниц и щипцов еще дышал. Я попросил графа Ростопчина подсветить мне фонариком и, встав на колени, осмотрел рану нашего куафера. На вид она была ужасна, но, приглядевшись, я понял, что не все еще потеряно, и есть шанс вытащить Маршана с того света.

Фонарик, направленный в лицо раненого, заставил его прийти в себя.

– Скажите, кто вас ранил? – спросил я. – Как его имя?

– Это был… – Маршан с трудом произнес эти слова, после чего надолго замолчал. – …e j suite… le j suite maudit…59

Сказав это, раненый потерял сознание.

Мы с Ростопчиным переглянулись. Я понял, что в произошедшем виноват некий иезуит. Но кто он и откуда здесь взялся, мы не знали.

Вскоре со стороны лестницы мы услышали топот ног. Это бежали мои люди. Алан, который неплохо разбирался в медицине, осмотрел Маршана, перевязал его и сказал, что жить наш Паспарту будет:

– Надо только хорошенько осмотреть его рану и вколоть ему обезболивающее. И заодно продезинфицировать место ранения. Кстати, судя по всему, полоснули Маршана чем-то, имеющим широкое и острое лезвие. Рана, скорее не колотая, а колото-резаная. Эх, жаль, что тут нет нашего эскулапа Гены Антонова. Он бы все сделал на порядок лучше меня…

Маршана унесли, а мы с графом стали гадать, что стало поводом для поножовщины. Я предложил Ростопчину осмотреть комнату раненого – может быть, там найдется что-нибудь, что позволит нам решить эту загадку.

Располагался наш куафер в небольшом помещении с минимумом удобств. В дорожном сундучке Марша-на лежали в основном его личные вещи. Заинтересовала нас его папка с рисунками. Дело в том, что он умел неплохо рисовать. Чаще всего он делал шаржи углем, умело схватывая натуру того, кого он изображал. Мы об этом знали и с удовольствием разглядывали творения Маршана.

Но в папке его мы нашли не только шаржи. Куафер старательно зарисовал наших бойцов в полной экипировке, «тигры», автоматы и снайперские винтовки.

– Мда-с, – я задумчиво почесал затылок. – Похоже, что автор всего этого не только мастер завивать букли и пудрить парики.

– Знаете, Игорь Викторович, – произнес Ростопчин. – до меня доходили слухи о том, что мсье Маршан – агент Бонапарта. Но прямых доказательств этому не было. К тому же, если это так, то для нас сие скорее хорошо, чем плохо. Господин Первый консул получит вполне достоверную информацию о наших намерениях.

– Тогда выходит, что тот, кто пытался убить Маршана, играет за противоположную команду. Это, скорее всего, агент роялистов. Среди них немало представителей ордена иезуитов. А вот среди британцев таковых быть вроде не должно. Впрочем, точно об этом сможет сказать лишь сам Маршан.

– Если он, конечно, выживет, – сказал Ростопчин. – Будем надеяться на лучшее и пожелаем бедняге Маршану скорейшего выздоровления…



19 (31) мая 1801 года. Митава.

Жюль Маршан. Куафер и тайный агент

секретной службы Бонапарта

Сколько я пролежал в беспамятстве? Не помню… И, вообще, последнее, что я помню, это искаженная злобой морда проклятого иезуита. В руке у него был нож. Я успел шарахнуться в сторону, но он меня все же достал. По животу резануло, потом я почувствовал, что мой камзол спереди стал намокать. В глазах у меня потемнело, ноги стали ватными, и я рухнул на пол…

Надо же такому случиться – в этом городишке, который когда-то был столицей Курляндского герцогства, мне встретился мой старый знакомый, с кем судьба меня свела семь лет назад в Париже.

Я тогда оказался без работы – парики и пышные прически во времена якобинцев вышли из моды. И часто те, кто не желал расставаться с модами времен бедного короля Людовика XVI и королевы Марии-Антуанетты, вместе с прическами теряли и головы.

Этот подлец Мишель Дюваль тогда носил красный якобинский колпак и был подручным у мясников Фукье-Тенвиля60, отправившего на гильотину тысячи невинных людей. Мишель Дюваль отправил на казнь и моего отца, скромного торговца рыбой, подведя его под «Закон о подозрительных», принятый Конвентом в сентябре 1793 года. Дескать, мой отец «своими речами проявил себя как сторонник тирании, федерализма и враг свободы». Доказать, что это не так, было невозможно.

Дюваль пытался и меня отправить на гильотину, но я успел бежать из Парижа. Почему он так возненавидел нашу семью? А потому, что мы хорошо знали, кто такой Мишель Дюваль на самом деле. Был же он тайным иезуитом. Еще в 1762 году орден был запрещен во Франции по настоянию маркизы Помпадур. Но его отделения остались в Индии и Китае, а в Европе – в Швейцарии и Пруссии. Именно из Пруссии, точнее, из Кёнигсберга, и явился эта свинья Дюваль.

Я узнал о его принадлежности к ордену и желании отомстить Бурбонам за гонения, которым подверглись иезуиты во Франции, случайно – Дюваль толковал об этом с одним из своих собратьев по ордену, а я оказался невольным свидетелем этого разговора. Моя семья сдавала комнату этому мерзавцу, и мы прекрасно знали друг друга. Каким-то образом Дюваль сумел пронюхать о том, что мы раскрыли его тайну. И он приложил все силы, чтобы нас уничтожить нас.

Потом якобинцев свергли, Робеспьера и его приспешников самих отправили на гильотину, а к власти пришли жирондисты. В октябре 1795 года роялисты подняли мятеж в Париже. К тому времени я уже служил в армии. Под командованием молодого генерала Наполеона Бонапарта мы расстреляли из пушек мятежников, Конвент был распущен, а власть перешла «Совету пятисот».

Во время роялистского мятежа я снова встретил Дюваля. Он оказался в числе тех, кто ратовал за восстановление Бурбонов. Я надеялся, что этого иезуита покарала картечь, которая выкосила мятежных шуанов и бездельников из числа «золотой молодежи» у церкви Сен-Рош. Разглядывая трупы мятежников, я пытался обнаружить среди них Дюваля. Но многие трупы были обезображены, и узнать среди них человека, по наветам которого казнили моего отца и чуть было не убили меня, было невозможно.

И вот я увидел его мерзкую рожу в Митаве. Дюваль крался по коридору дворца к комнате, в которой находились русский генерал и граф с труднопроизносимой фамилией Ростопчин. Не знаю, что хотел иезуит – подслушать разговор русских или убить их. Последнее для него оказалось бы не таким уж простым делом. Русский генерал прекрасно стрелял и умел драться так, что мог уложить трех самых умелых мастеров савата61.

Я окликнул человека, чье лицо показалось мне знакомым…