Сеть птицелова
Часть 15 из 46 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— И часто у вас случаются… вылазки?
— Частенько. Иногда прибегут ко мне селяне: «Ваше благородие, все ворота заперли от французского фуражира, хотим драться!» Храбрецы! А в руках у них — что? Вилы да колья. У нас, по крайней мере, имеется оружие. Ежели и не поспеем ко времени в деревню, нападаем на вражеские обозы по ночам, забираем провиант, а главное — ружья. Так потихоньку и учу своих мужичков стрелять из французских шарлевильских мушкетов да с палашом кирасирским дружить.
— А солдаты? — прошептала Дуня. — Что вы делаете с французскими солдатами?
— Бывает, берем в плен. Бывает… Как на войне бывает, княжна.
Дуня повесила голову: ей не хотелось представлять, как этот крупный, красивый сейчас какой-то буйной красотой человек, застав лунной ночью обоз на сельской дороге, рубит, колет и стреляет в упор в сонных растерянных фуражиров. Она вздохнула. На войне как на войне. Но у нее, Дуни, — своя баталия. Она подняла глаза на сидящего напротив мужчину.
— Мне нужна ваша помощь, — сказала она.
— И думаю, я даже знаю в чем, — кивнул со всей серьезностью Потасов.
— Знаете? — нахмурилась Дуня. — Откуда?
— Юная прелестная девица — какой же может быть здесь иной интерес, кроме романтического? Мечтаете переодеться в мужское платье и cыскать его среди отступающих частей? Сражаться бок о бок с возлюбленным? Желаете себе провожатого в моем лице? — И он, не сдержав улыбки, поклонился.
Дуня почувствовала, что краснеет, — но на сей раз не от смущения, а от злости.
— О, не обижайтесь, княжна. В барышне ваших лет подобные резоны…
— В нашей деревне погибла девочка, — перебила его Авдотья, вдруг отыскав в себе единственно верный тон, коим, бывало, княгиня отчитывала детей за серьезные провинности. — Ее задушили, изрезали, обрили волосы и надругались. После привязали к плоту и пустили по речке. Это не первая жертва — вторая. И я ищу убийцу, поручик.
— Прошу прощения, княжна, — нахмурился Потасов, — но… Поиски убийцы? В военное время?
— Война войной. Но нам должно быть милосердными там, где судьба столь свирепа. Дети не должны умирать. Согласны? — процитировала она потасовского потенциального врага и увидела, что слова де Бриака попали в цель.
Всякое подобие веселости пропало с его лица — он стал предельно серьезен.
— Как я могу помочь вам, Авдотья Сергеевна?
— Мы… я подозреваю одного из ваших людей. Он цирюльник и куафер, делает парики.
— Воробей? — недоверчиво поднял поручик бровь.
— Простите?
Потасов вздохнул.
— Думаю, я знаю, о ком вы говорите. — Он поднялся и протянул Авдотье руку. — Позвольте, я провожу вас…
* * *
Семен по прозвищу Воробей оказался ладным мужичком под тридцать с круглым курносым лицом. Он сидел на бревне перед землянкой и скоро, по-бабьи ловко, зашивал дырку на портках, которые при приближении княжны спрятал за спину.
— Вуаля, — указал на него Потасов хмуро. — Один из лучших моих людей. Третьего дня в стычке с французом самолично заколол троих солдат.
Дуня попыталась вежливо улыбнуться, но характеристика, данная поручиком, скорее говорила не в пользу Воробья.
— Есть ли у тебя жена, Семен, детки? — начала издалека хитроумная Авдотья.
И выяснила, что Воробей — счастливый обладатель аж семерых детишек. Супруга — бывшая мастерица у Щербицких. «Работа барским цирюлем хороша, — хвастал перед барышней Воробей, — спину на барщине не гнешь, сам себе хозяин, да и копейка водится». Жену вот парой отрезов ситца одаривал из столицы, потому как хозяин его завсегда за собой возил — даже когда к родне собирался погостить в соседнюю губернию.
Тут Дуня прервала его, потребовав деталей. Куда возил? В каком году? Какого месяца?
После долгих умственных плутаний (на Николин день? Или на Власия?) выяснилось, что лето десятого года граф Лев Петрович изволил провести в Пошехонском уезде Ярославской губернии, в имении супруги своей Агриппины Ивановны, — Петровском. И тут Дуня вспомнила, что именно оттуда приходили письма от Анетт и Мари, полные тоски по столичным радостям. Кажется, в одно из них по случайности даже попал засохший комар, вольно летавший где-то близ реки Согожи. Поскольку сама Дуня в тот момент скучала в тысяче верстах от Петровского, в Трокском уезде, она отвечала теми же стонами: кавалеров нет, общества приличного нет и все «Журналь де дам» зачитаны до дыр. Как бы то ни было, ежели Семен Воробей завивал кудри семейства Щербицких и кормил комаров близ Волги, он никак не мог погубить первую из погибших девочек в их Приволье. И значит, бравый партизан, мастер колоть, брить и резать, не был их душегубом.
От разочарования Дуня даже топнула ножкой: да что ж такое! И, отвечая на удивленный взгляд Потасова, ответила:
— Это не он!
— Это не я, — тотчас подтвердил цирюльник. — А что?
— А волосы, — проигнорировав вопрос, прошептала Дуня, — волосы вам на покупку не предлагали?
— Волоса? Так завсегда предлагают, как муж пропьется…
— Белокурые, нежные, — вздрогнув, пояснила Дуня. — Неделю назад.
— Неделю назад… — почесал в затылке цирюльник, — я уж туточки был.
Пытаясь сдержать разочарование, Дуня кивнула Воробью на прощание и было направилась быстрым шагом к той оконечности лесного лагеря, где ждала ее верная Ласточка.
— Слышь, ваше благородие! — услышала она вслед. — Только вот мы в августе с барином на псовую вернулись…
Дуня резко обернулась. Август! Именно в августе и пропала несчастная Фроська!
Воробей, довольный произведенным эффектом, мелко закивал.
— Знатная охота была. Много господ собрались, и все со своими людьми: тут тебе и подгонщики, и доезжачие, и ловчие, и наварщники, и корыточники вестимо, и прочего дворового люда тьма — конюхи, кухарки, буфетчики. И меня, грешного, взяли — барина поутру брить.
— Верно, — повернулся к Авдотье Потасов. — Тогда выехало почти все уездное наше дворянство. Верховодил барон, он же и устроил размещение в отъезжих полях…
— Да, — задумалась Авдотья. — Я знаю. И Дмитриев.
— И ваш покорный слуга, и ваш, княжна…
— Думаете, он смог бы? — перебила поручиковы воспоминания Авдотья. — Успел бы погубить девочку?
— На охоте — сложнее, — в свою очередь призадумался Потасов. — Рядом всегда господа. Цирюльник может понадобиться и с утра — побрить. Или вечером — уложить волоса, ежели на охоту приглашены дамы.
— А когда господа уже на охоте, гонят зверя?
— Единственно тогда, — кивнул Потасов. — Но помилуйте, княжна, зачем такие сложности? Ведь рядом в охотничьей избе всегда полдюжины людей. Да и владения у Габиха обширны, а девочка, ежели я правильно понял, исчезла из вашей деревни?
Авдотья расстроенно кивнула. Но не потому, что вовсе не верила в способность Воробья выйти из леса, добежать до их деревни, украсть, убить и вернуться обратно. Нет, она вдруг вспомнила, что Андрей-управляющий говорил князю, что у кучеровой дочки волосы были на месте (оттого-то все и решили, что девочка просто свалилась с мостков и утопла), а раз так, то ее версия кровожадного цирюльника годилась только для последней жертвы.
— Возможно, вы ошибаетесь, княжна. Как бы ни хотелось мне оставить у себя Воробья, малый он все-таки свирепый. А что, ежели именно он?..
Они уже вышли из лагеря. Ласточка, увидав хозяйку, ласково заржала.
Дуня, потрепав свою кобылу по холке, покачала головой:
— Не сходится, поручик. Знаете, как в английской головоломке-пазле.
Потасов поднял бровь: про новомодную игрушку он явно не слыхивал, ведь детей у него, несмотря на серьезный и вполне подходящий для отцовства возраст, не было. Да и жены не имелось. Дуня вновь вскинула на него глаза: медведеобразный поручик-партизан был выше ее на две с лишком головы. «А ведь он герой, — подумалось ей. — Война кончится, ему, поди, и Георгия пожалуют. Да одарят щедро сверх того царской милостью — латифундией из тех, в коих нынче столь вольготно расположилась предательская польская шляхта. И глаза у него выразительные — твердые, спокойные. В нонешнее время мало у кого из мужчин остались такие глаза, даже папенька…» Впрочем, о папеньке с маменькой (и возможном нагоняе) лучше было не вспоминать.
— Пазл, — произнесла она, чуть порозовев, вслух, — есть возможность складывать цельную картинку из отдельных частей. Вот у меня имеются части, а целого не выходит. Была с цирюльником отличная ниточка — и только что оборвалась.
Авдотья глубоко вздохнула, а Потасов, сочувственно нахмурившись, подсадил ее на Ласточку и добавил через паузу:
— Вы позволите, княжна, проводить вас до опушки?
* * *
Быстро переодевшись из амазонки в платье, Авдотья вышла в сад, где маменька продолжала сбор райских плодов Приволья. На завтрак она не поспела, но, к счастью, Настасья оказалась вполне убедительна, и теперь Александра Гавриловна лишь поцеловала дочь в лоб и приказала не утруждать себя конной прогулкою, но набираться сил за книгой в беседке.
— Дозвольте хоть помочь сортировать фрукты, маменька! — взмолилась Авдотья, которая после преступного утреннего демарша чувствовала себя виноватой перед доверчивой матерью.
— На то у меня помощников достанет. А хочешь сделать что-нибудь полезное — изволь. Садовник нынче со мной занят, а букеты в столовой и гостиной уже не свежи.
Княгиня, вынув из кармана холщового своего фартука (рабочей одежды, надеваемой исключительно для трудов в оранжерее) садовые ножницы, передала их Авдотье и добавила:
— Думаю, будет не лишней любезностью составить букеты и для майора с доктором.
— Думаю, довольно им и одного на двоих, — повела в ответ плечом Авдотья.
Но Александра Гавриловна ее уж не услышала: мальчик-садовник посмел положить в корзину для варенья мятый персик.
— Архипка, негодник! — вскричала она. — Эти — на наливку!
А Дуня, вздохнув, отправилась в парк. Слева от центрального пруда был разбит розарий, где щедро цвели нежно-розовые бенгальские, алые дамасские, белоснежные альба. Одни пахли пряностями, другие — мускусом, третьи — бальзамином и цитрусом. Горячий воздух поднимался над ними, смешивал запахи, гудел насекомыми. Волосы Авдотьи лезли в глаза, выбившись из-под шляпки флорентийской соломки. (В 1812-м в европейской моде, несмотря на общеевропейский же театр военных действий, продолжал царить полный интернационал: утренняя амазонка Авдотьи была из английского сукна, нынешнее легкое платье — из индийского муслина, а на бальное, будь у нее нынче возможность танцевать с поручиком, пошел бы шелк из Турина и брюссельские кружева.) То и дело смахивая влажную рыжую прядь со лба, княжна срезала розы и вспоминала печальное и важное лицо Потасова при прощании.
— Вы удивительная барышня, княжна. Хотел бы я помочь вам найти убийцу. Но, боюсь, я уже выбрал себе занятие. Потому прошу вас: будьте осмотрительны. Не скачите ночами по полям, я не всегда смогу приставить к вам провожатых.
И в некотором смущении поцеловав ей на прощание руку, удалился обратно под сень своих дремучих лесов, оставив княжну на попечение жующего соломинку бородатого Игната, во все время их беседы слишком пристально глядевшего в сторону. Да, размышляла не без самодовольства Авдотья, разбирая на столе в беседке срезанные розы, смешивая в вольной пропорции розовое, алое и белое, кто бы мог подумать, что война обернется для нее столь романтическими приключениями! Ведь разве можно сравнить пусть даже самые роскошные и веселые балы, даваемые Габихом и Щербицкими, с нынешним утром в духе шиллеровских «Разбойников»? Сегодня ее неброская, м-м-м, красота явно произвела впечатление. И на кого! На убежденного, по словам отца, бобыля, рачительного хозяина и увлеченного картежника, а ныне героя и патриота — освободителя земли русской от Буонапартовой орды!
Speaking of devil…[34] Она заметила на ведущей к беседке дорожке знакомый мундир и, — будто майор мог прочесть ее мысли, фривольные, но и весьма патриотические, — поспешно откинулась в густую тень в глубине беседки. Беседовать с вражеским артиллеристом после встречи в лесу она не желала. Но он, казалось, и не рассчитывал ее застать, потому как сел прямо на ступеньку бельведера: лицом к раскинувшемуся виду, спиной к спрятавшейся Авдотье, явно наслаждаясь прохладным ветром с реки. Авдотья еле слышно вздохнула: и как, скажите на милость, ей теперь выбраться незамеченной? Как вдруг, к полной неожиданности для Дуни, де Бриак запел.