Сеть птицелова
Часть 11 из 13 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Да ты в уме ли! Какой «мой майор»?
— Может, был и не ваш, а уж ваш стал, — вновь подхватив прядь хозяйкиных волос, хохотнула довольная Настасья. — Марфа-кухарка божится: глаз с нашей барышни не спускает.
Да что ж это такое! Авдотья чуть не расплакалась. Не хватало еще, вдобавок к материнским подозрениям, сплетен прислуги.
— Будет лясы точить, — холодно сказала она, глядя на Настасью в зеркало. — Никаких локонов — гладко зачеши. Все равно шляпкой примнутся.
И, наблюдая, как Настасья, обиженно поджав губы, делает ей ниточку пробора ровно посередине головы, добавила:
— У нас с майором дело, касаемое до убитой девочки. И ничего боле.
Настасья, держа во рту шпильки, только кивнула с самым упрямым выражением на лице: за многие годы совместного бытия Авдотья изучила сие выражение наизусть. Мол, не наше холопье дело разбирать ваши барские воли. А на наш-де роток не накинешь платок. Княжна вздохнула: сколько ни объясняй, строптивицу не переспоришь — только сплетни разнесешь. А Настасья, покончив с прической, молча выложила на столик перед псише атласную коробочку и вышла. Открыв ее, Авдотья вынула на ладонь модные о ту пору в Европе серьги-камеи из голубого агата. Чуть помедлив, вдела в уши — и глаза ее чуть поменяли свой цвет, став дымчато-голубыми. Зеркало вдруг явило ей героиню романа: «Неужто и правда не сводит? — Недоверчиво качнула княжна головой, отчего амуры на камеях колыхнули своими маленькими луками со стрелами. — Вот же глупости!»
* * *
До озера они добрались ранее ожидаемого. Причина была проста: в самом начале пути Авдотья затеяла со спутником беседу, призванную скоротать с приятностию путь, однако приведшую к результатам ровно противоположным. Итак, де Бриак был в мундире, странно шедшим его смуглому неправильному лицу. Амазонка же Авдотьи включала в себя расшитый золотой нитью редингот с двумя рядами золоченых пуговиц в стиле гусарской униформы. Пошутив на тему дамского туалета, ставшего жадным до мужского, Дуня и решилась задать роковой вопрос о «ваших, майор, артиллеристах».
— Едва ли нас можно назвать артиллеристами, княжна, — улыбнулся, сверкнув галльскими очами («Он не сводит с тебя глаз, Эдокси!»), де Бриак. — Мы конная артиллерия.
— Позвольте, в чем же разница? — снисходительно улыбнулась в ответ Авдотья, смутно вспоминая рассказы о самом модном войске в столице: папенька сказывал, что в конную артиллерию назначались исключительно георгиевские кавалеры, молодые люди с протекцией и красавцы. Собственно, именно начиная со слов «красавцы», Авдотья и начинала вслушиваться в отцовские слова за ужином. Однако ежели в России в конную артиллерию брали одних красавцев, то во Франции — Дуня не без иронии скосила глаз на своего спутника — их явно не хватало.
— Огромная разница, мадемуазель, — отвечал тем временем не подозревавший о ее мыслях носатый майор. — Еще совсем недавно тяжелые гаубицы имелись только у пехоты. А пехота, как вы знаете, движется в арьергарде и не способна решить блиц-задач.
— Нет, не знаю, — пожала плечами Авдотья. Выпрямив тонкий стан, согнутое колено лежит на гриве, она вся отдалась ритму движения: следует признать, княжна была отличной наездницей — впрочем, для барышни ее круга верховая езда являлась обязательной частью образования. Грация и мужчины, и женщины в то время проверялась двумя контрапунктами светской жизни — бальной залой и седлом. А с грацией — понятием ныне забытым — в начале позапрошлого века не шутили: много точнее, чем отлично сшитое платье и правильный выговор во французском, она демонстрировала принадлежность к высшему обществу. Вот почему, любуясь ею, де Бриак вдруг почувствовал неясную печаль. А вслух продолжил:
— Конная артиллерия почитается военной элитой, ибо ведет баталию супротив неприятеля, совмещая пушечную мощь с кавалерийской стремительностью. Важное качество на плоских землях, подобных российским…
— Думаю, я услышала более необходимого, — перебила его Авдотья. — Прошу вас иметь снисхождение к моему слабому полу. А также помнить, что упоминая «неприятеля», вы имеете в виду моих соотечественников и моего брата, возможно, уже павшего на поле брани!
Собственный выспренний слог показался смешон ей самой, но одна мысль о брате тревогой сдавила грудь. Любоваться элегантным мундиром француза, слушать его язык, даже просто понимать его стало ей вдруг невыносимым. И, хлестнув Ласточку сильнее обыкновенного, Дуня вырвалась вперед, чувствуя, как отдается в такт каждому перебиву сердца удар тяжелого копыта о мягкую, усыпанную сосновыми иглами лесную дорогу.
Еще четверть часа подобной скачки, мимо высоко уходящих в спелое летнее небо золотых сосновых стволов, и впереди блеснула поверхность озера. Авдотья резко осадила кобылу, и та, изящно переступая тонкими ногами, стала спускаться к воде.
Услыхав за спиной ржание Дебриакова жеребца, Дуня, не поворачивая головы, поняла, что майор попытался попридержать коня, но тот, сбившись с ноги, зачастил и пошел под гору наметом. Краем глаза она увидела, как де Бриак, откинувшись назад, почти лежит на спине своего животного, и этот невольный изгиб его обтянутого мундиром стана был так грациозен (военная элита!), что она вдруг снова разозлилась: зачем понадобилась сия совместная прогулка? Они с Пустилье могли прекрасно добраться до места и без ее участия!
Не дожидаясь галантной руки француза, Дуня спрыгнула с лошади, сдернула перчатку и зачерпнула пригоршню воды, ставшей мгновенно мутной от взметнувшегося к поверхности песка. Расставив пальцы, неотрывно смотрела, как стекают меж ними сверкающие на полуденном солнце струи, пока в ладони не осталось с наперсток тех крупинок, ради которых они здесь и оказались.
— Это не то, — сказала она и отряхнула руку. — Слишком крупен. Слишком желт. — И наконец, обернулась к французу.
Тот стоял очень близко — почти неприлично близко, подумалось Авдотье, для человека, который не приходится ей кровным родственником. Лицо майора было непроницаемым.
— Что ж, прогулка оказалась напрасной, — озвучил он то, что Авдотья готова была высказать сама. Но почему-то это утверждение показалось ей обидным. — И мне жаль, что вам пришлось преодолеть весь этот путь в столь неприятном для вас обществе.
Дуня сглотнула.
— Это не так, — сказала она и хотела добавить положенную случаю любезность, но де Бриак остановил ее жестом ладони.
— Не стоит, княжна. Ваше воспитание нынче утром и так подверглось серьезному испытанию.
И добавил, когда они уже шагом въехали в лес:
— Боюсь, я поторопился записать вас в свои союзники. Война всегда будет стоять между нами. А взаимное доверие в подобных делах необходимо. Прошу прощения за свою бестактность нынче утром. Но боюсь, любая из совместных бесед может привести нас к грустной реальности. Хочу лишь заметить: никаких крупных сражений, кроме арьергардных стычек с русскими войсками, у нас не имелось. Возможно, это облегчит вашу вполне естественную тревогу о брате.
Авдотья молчала — но не потому, что мало чувствовала.
— Мне думалось, — мрачно усмехнулся француз, заполняя созданную Дуней паузу, — что сила личной симпатии двух людей может стать сильнее военной кампании двух империй. Но я ошибался. Война между нашими странами только началась — впереди, судя по молчанию вашего государя и воинственности моего, много крови и много страданий. Погибнут мои люди, возможно, ваши друзья и родня. Да и сам я смертен.
— Нет! — не выдержала Дуня. И тут же замолчала, покраснев.
— Вы прелестно краснеете, княжна, — вдруг рассмеялся, сверкнув зубами, де Бриак. — И мне весьма льстит, — поклонился он, — что вы желаете мне бессмертия.
— Нет, — повторила Дуня, мотнув головой, — я лишь желала сказать, что вы правы. Мы не должны думать о том, что принесет будущее, чем окончится война. Нам следует найти убийцу, потому что мы оба верим во Христа и его заповеди. Потому что мы оба — люди. Прошу вас, — и она, остановив лошадь, протянула к нему руку в узкой лайке, — не отказывайтесь от моей помощи.
Глава восьмая
Поверь, мой милый друг, страданье нужно нам;
Не испытав его, нельзя понять и счастья:
Живой источник сладострастья
Дарован в нем его сынам.
Одни ли радости отрадны и прелестны?
Одно ль веселье веселит?
Бездейственность души счастливцев тяготит;
Им силы жизни неизвестны.
Евгений Баратынский
Авдотью разбудил стук в окно. Полоса солнца, обычно припекавшая ей щеку при пробуждении, лежала еще на потолке. Отчего Дуня хоть не сразу, но поняла: утро совсем раннее. Она было вновь смежила вежды, но неизвестная птица продолжала настойчиво стучать клювом о стекло. Рассердившись, Дуня выпростала голую ногу на прохладный пол и заглянула в щелку меж гардин. А заглянув, нахмурилась, потянулась к креслу за капотом. Еще через несколько секунд она отвела штору и распахнула тяжелую створку окна. За ним, на фоне курящегося туманом парка, стоял толстяк Пустилье: в обычном своем сюртуке, зажав двууголку под мышкой. Вид у него был невыспавшийся и крайне смущенный.
— Доктор? Что-нибудь случилось?
— Прошу прощения за столь раннее вторжение, княжна. Но мне срочно нужна ваша помощь: наш майор пропал, — вздохнул он. — А единственный свидетель может объясниться со мной лишь пантомимой…
Тут только за спиной у Пустилье показался сын Марфуши — Петька.
По словам Петьки, как барин полез в одной рубахе ввечеру в лесное озерцо, так головой туда и бултыхнулся. Этот момент Петруша пропустил, ибо ушел за куст по естественной надобности. Зато, прибежав на всплеск, увидел, как француза из озерца выловил другой барин со своим человеком.
— Да что ж за барин? — пыталась добиться от мальчишки толку Дуня. — И ради всего святого, доктор, почему майор решил понырять в столь странный час и в столь странном месте?
Ответы пришли от обоих собеседников на двух языках. Пустилье с унылой лаконичностью произнес:
— За песком, мадемуазель.
А Петруша, распахнув глаза, божился святой пятницей, что чужого барина не разглядел, но тот был с ружьем — значит, вроде как на охоту вышел.
Дуня мало что понимала в охоте, но выбор времени показался ей странен. К тому же, сказала она себе, в военную пору любой может передвигаться с ружьем.
— А что за озеро? — спросила она у Петруши и, узнав, что озеро безымянное, но находится в лесах за привольевскими, повернулась к Пустилье: — У нас и правда есть сосед, Дмитриев. Разделяют два имения те самые леса. Живет бирюком, помешан на охоте. Но за какой надобностью ему майор?
— Понятия не имею. Но намерен выслать отряд, чтобы это выяснить.
— Постойте, — вздохнула княжна. — Я отправлюсь с вами, — Авдотья вздохнула еще раз, — в качестве, м-м-м, нейтральной стороны. Я знаю старика. Он большой сумасброд, но беззлобен. — Пустилье посмотрел на нее с сомнением. — Прошу вас, дайте мне время одеться.
И кликнула Настасью.
* * *
Дорога в объезд дмитриевских чащоб шла через поля, и Дуня с высоты своей двуколки не без удовольствия оглядывала нежившиеся под утренним золоченым светом нивы. Еще немного — и все они покроются народом. В высокой густой ржи мелькнет на выжатой полосе согнутая спина в белой рубахе или синий сарафан — там, где мать склонилась над люлькой. Дуня вздохнула: успеют ли они в этом году снять урожай? До урожая ли им будет? Видно, и Пустилье задумался о чем-то подобном, ибо вид имел весьма меланхоличный. С десяток солдат пылили дорогу позади них.
— Если позволите, — заметила Дуня, когда они уже подъезжали к дмитриевскому дому, — оставим ваших людей за воротами. Виновен ли Дмитриев, неизвестно, а страху на него с дворовыми наведем.
Пустилье кивнул и прокричал команду солдатам.
Двуколка въехала на обширный двор, по обе стороны от барского дома уставленный множеством служб: конюшнями, ледниками, амбарами. Все здесь казалось в странном запустении. Сам дом, выстроенный на старом каменном фундаменте, был деревянным, оштукатуренным только снутри. Дуня помнила это поместье хуже, чем остальные соседские, — у холостяка Дмитриева не имелось ни детей возраста Липецких, ни племянников, способных составить хорошую партию.
Несмотря на не слишком ранний час, из людей во дворе оказалась одна девка в затрапезе. Заметив Дунин экипаж, она стремглав бросилась в дом. А еще через несколько минут на пороге появился заспанный лакей, который на просьбу увидеть Аристарха Никитича дыхнул на Дуню перегаром и ответствовал, что барин изволит чай пить. Просит обождать. И зло зыркнул на сидевшего рядом с Авдотьей доктора.
Недоуменно нахмурившись — ведь хозяин уж несомненно признал, выглянув из окон, барышню Липецкую, а к чаю не пригласил, — Дуня заметила в доме странность: в некоторых окнах занавесей не было вовсе, сквозь голые проемы виднелись голые же стены. Ни привычных взгляду зеркал, ни портретов… Но тут на крыльцо, чуть покачиваясь, вышел сам хозяин, и Дуня ужаснулась происшедшей в нем перемене. Аристарх Никитич и раньше являл миру не слишком привлекательную картину: лицо с полными щеками оплывало книзу, в сторону рыхлого туловища с косым брюхом, кое, в свою очередь, держалось на весьма жидких ногах. Зато небольшие глаза выражали трогательную, почти детскую беспомощность и тем мгновенно подкупали присутствующих.
Нынче же сосед испугал Авдотью не на шутку: набухшие веки нависали над налитыми кровью глазами, тощие кривоватые ноги заметно дрожали, отчего подрагивал и внушительный живот, и всклокоченная борода в хлебных крошках. Сюртук Дмитриева был расстегнут, обнажая не первой свежести жилет. Запятнанный галстух был явно повязан впопыхах.
— Может, был и не ваш, а уж ваш стал, — вновь подхватив прядь хозяйкиных волос, хохотнула довольная Настасья. — Марфа-кухарка божится: глаз с нашей барышни не спускает.
Да что ж это такое! Авдотья чуть не расплакалась. Не хватало еще, вдобавок к материнским подозрениям, сплетен прислуги.
— Будет лясы точить, — холодно сказала она, глядя на Настасью в зеркало. — Никаких локонов — гладко зачеши. Все равно шляпкой примнутся.
И, наблюдая, как Настасья, обиженно поджав губы, делает ей ниточку пробора ровно посередине головы, добавила:
— У нас с майором дело, касаемое до убитой девочки. И ничего боле.
Настасья, держа во рту шпильки, только кивнула с самым упрямым выражением на лице: за многие годы совместного бытия Авдотья изучила сие выражение наизусть. Мол, не наше холопье дело разбирать ваши барские воли. А на наш-де роток не накинешь платок. Княжна вздохнула: сколько ни объясняй, строптивицу не переспоришь — только сплетни разнесешь. А Настасья, покончив с прической, молча выложила на столик перед псише атласную коробочку и вышла. Открыв ее, Авдотья вынула на ладонь модные о ту пору в Европе серьги-камеи из голубого агата. Чуть помедлив, вдела в уши — и глаза ее чуть поменяли свой цвет, став дымчато-голубыми. Зеркало вдруг явило ей героиню романа: «Неужто и правда не сводит? — Недоверчиво качнула княжна головой, отчего амуры на камеях колыхнули своими маленькими луками со стрелами. — Вот же глупости!»
* * *
До озера они добрались ранее ожидаемого. Причина была проста: в самом начале пути Авдотья затеяла со спутником беседу, призванную скоротать с приятностию путь, однако приведшую к результатам ровно противоположным. Итак, де Бриак был в мундире, странно шедшим его смуглому неправильному лицу. Амазонка же Авдотьи включала в себя расшитый золотой нитью редингот с двумя рядами золоченых пуговиц в стиле гусарской униформы. Пошутив на тему дамского туалета, ставшего жадным до мужского, Дуня и решилась задать роковой вопрос о «ваших, майор, артиллеристах».
— Едва ли нас можно назвать артиллеристами, княжна, — улыбнулся, сверкнув галльскими очами («Он не сводит с тебя глаз, Эдокси!»), де Бриак. — Мы конная артиллерия.
— Позвольте, в чем же разница? — снисходительно улыбнулась в ответ Авдотья, смутно вспоминая рассказы о самом модном войске в столице: папенька сказывал, что в конную артиллерию назначались исключительно георгиевские кавалеры, молодые люди с протекцией и красавцы. Собственно, именно начиная со слов «красавцы», Авдотья и начинала вслушиваться в отцовские слова за ужином. Однако ежели в России в конную артиллерию брали одних красавцев, то во Франции — Дуня не без иронии скосила глаз на своего спутника — их явно не хватало.
— Огромная разница, мадемуазель, — отвечал тем временем не подозревавший о ее мыслях носатый майор. — Еще совсем недавно тяжелые гаубицы имелись только у пехоты. А пехота, как вы знаете, движется в арьергарде и не способна решить блиц-задач.
— Нет, не знаю, — пожала плечами Авдотья. Выпрямив тонкий стан, согнутое колено лежит на гриве, она вся отдалась ритму движения: следует признать, княжна была отличной наездницей — впрочем, для барышни ее круга верховая езда являлась обязательной частью образования. Грация и мужчины, и женщины в то время проверялась двумя контрапунктами светской жизни — бальной залой и седлом. А с грацией — понятием ныне забытым — в начале позапрошлого века не шутили: много точнее, чем отлично сшитое платье и правильный выговор во французском, она демонстрировала принадлежность к высшему обществу. Вот почему, любуясь ею, де Бриак вдруг почувствовал неясную печаль. А вслух продолжил:
— Конная артиллерия почитается военной элитой, ибо ведет баталию супротив неприятеля, совмещая пушечную мощь с кавалерийской стремительностью. Важное качество на плоских землях, подобных российским…
— Думаю, я услышала более необходимого, — перебила его Авдотья. — Прошу вас иметь снисхождение к моему слабому полу. А также помнить, что упоминая «неприятеля», вы имеете в виду моих соотечественников и моего брата, возможно, уже павшего на поле брани!
Собственный выспренний слог показался смешон ей самой, но одна мысль о брате тревогой сдавила грудь. Любоваться элегантным мундиром француза, слушать его язык, даже просто понимать его стало ей вдруг невыносимым. И, хлестнув Ласточку сильнее обыкновенного, Дуня вырвалась вперед, чувствуя, как отдается в такт каждому перебиву сердца удар тяжелого копыта о мягкую, усыпанную сосновыми иглами лесную дорогу.
Еще четверть часа подобной скачки, мимо высоко уходящих в спелое летнее небо золотых сосновых стволов, и впереди блеснула поверхность озера. Авдотья резко осадила кобылу, и та, изящно переступая тонкими ногами, стала спускаться к воде.
Услыхав за спиной ржание Дебриакова жеребца, Дуня, не поворачивая головы, поняла, что майор попытался попридержать коня, но тот, сбившись с ноги, зачастил и пошел под гору наметом. Краем глаза она увидела, как де Бриак, откинувшись назад, почти лежит на спине своего животного, и этот невольный изгиб его обтянутого мундиром стана был так грациозен (военная элита!), что она вдруг снова разозлилась: зачем понадобилась сия совместная прогулка? Они с Пустилье могли прекрасно добраться до места и без ее участия!
Не дожидаясь галантной руки француза, Дуня спрыгнула с лошади, сдернула перчатку и зачерпнула пригоршню воды, ставшей мгновенно мутной от взметнувшегося к поверхности песка. Расставив пальцы, неотрывно смотрела, как стекают меж ними сверкающие на полуденном солнце струи, пока в ладони не осталось с наперсток тех крупинок, ради которых они здесь и оказались.
— Это не то, — сказала она и отряхнула руку. — Слишком крупен. Слишком желт. — И наконец, обернулась к французу.
Тот стоял очень близко — почти неприлично близко, подумалось Авдотье, для человека, который не приходится ей кровным родственником. Лицо майора было непроницаемым.
— Что ж, прогулка оказалась напрасной, — озвучил он то, что Авдотья готова была высказать сама. Но почему-то это утверждение показалось ей обидным. — И мне жаль, что вам пришлось преодолеть весь этот путь в столь неприятном для вас обществе.
Дуня сглотнула.
— Это не так, — сказала она и хотела добавить положенную случаю любезность, но де Бриак остановил ее жестом ладони.
— Не стоит, княжна. Ваше воспитание нынче утром и так подверглось серьезному испытанию.
И добавил, когда они уже шагом въехали в лес:
— Боюсь, я поторопился записать вас в свои союзники. Война всегда будет стоять между нами. А взаимное доверие в подобных делах необходимо. Прошу прощения за свою бестактность нынче утром. Но боюсь, любая из совместных бесед может привести нас к грустной реальности. Хочу лишь заметить: никаких крупных сражений, кроме арьергардных стычек с русскими войсками, у нас не имелось. Возможно, это облегчит вашу вполне естественную тревогу о брате.
Авдотья молчала — но не потому, что мало чувствовала.
— Мне думалось, — мрачно усмехнулся француз, заполняя созданную Дуней паузу, — что сила личной симпатии двух людей может стать сильнее военной кампании двух империй. Но я ошибался. Война между нашими странами только началась — впереди, судя по молчанию вашего государя и воинственности моего, много крови и много страданий. Погибнут мои люди, возможно, ваши друзья и родня. Да и сам я смертен.
— Нет! — не выдержала Дуня. И тут же замолчала, покраснев.
— Вы прелестно краснеете, княжна, — вдруг рассмеялся, сверкнув зубами, де Бриак. — И мне весьма льстит, — поклонился он, — что вы желаете мне бессмертия.
— Нет, — повторила Дуня, мотнув головой, — я лишь желала сказать, что вы правы. Мы не должны думать о том, что принесет будущее, чем окончится война. Нам следует найти убийцу, потому что мы оба верим во Христа и его заповеди. Потому что мы оба — люди. Прошу вас, — и она, остановив лошадь, протянула к нему руку в узкой лайке, — не отказывайтесь от моей помощи.
Глава восьмая
Поверь, мой милый друг, страданье нужно нам;
Не испытав его, нельзя понять и счастья:
Живой источник сладострастья
Дарован в нем его сынам.
Одни ли радости отрадны и прелестны?
Одно ль веселье веселит?
Бездейственность души счастливцев тяготит;
Им силы жизни неизвестны.
Евгений Баратынский
Авдотью разбудил стук в окно. Полоса солнца, обычно припекавшая ей щеку при пробуждении, лежала еще на потолке. Отчего Дуня хоть не сразу, но поняла: утро совсем раннее. Она было вновь смежила вежды, но неизвестная птица продолжала настойчиво стучать клювом о стекло. Рассердившись, Дуня выпростала голую ногу на прохладный пол и заглянула в щелку меж гардин. А заглянув, нахмурилась, потянулась к креслу за капотом. Еще через несколько секунд она отвела штору и распахнула тяжелую створку окна. За ним, на фоне курящегося туманом парка, стоял толстяк Пустилье: в обычном своем сюртуке, зажав двууголку под мышкой. Вид у него был невыспавшийся и крайне смущенный.
— Доктор? Что-нибудь случилось?
— Прошу прощения за столь раннее вторжение, княжна. Но мне срочно нужна ваша помощь: наш майор пропал, — вздохнул он. — А единственный свидетель может объясниться со мной лишь пантомимой…
Тут только за спиной у Пустилье показался сын Марфуши — Петька.
По словам Петьки, как барин полез в одной рубахе ввечеру в лесное озерцо, так головой туда и бултыхнулся. Этот момент Петруша пропустил, ибо ушел за куст по естественной надобности. Зато, прибежав на всплеск, увидел, как француза из озерца выловил другой барин со своим человеком.
— Да что ж за барин? — пыталась добиться от мальчишки толку Дуня. — И ради всего святого, доктор, почему майор решил понырять в столь странный час и в столь странном месте?
Ответы пришли от обоих собеседников на двух языках. Пустилье с унылой лаконичностью произнес:
— За песком, мадемуазель.
А Петруша, распахнув глаза, божился святой пятницей, что чужого барина не разглядел, но тот был с ружьем — значит, вроде как на охоту вышел.
Дуня мало что понимала в охоте, но выбор времени показался ей странен. К тому же, сказала она себе, в военную пору любой может передвигаться с ружьем.
— А что за озеро? — спросила она у Петруши и, узнав, что озеро безымянное, но находится в лесах за привольевскими, повернулась к Пустилье: — У нас и правда есть сосед, Дмитриев. Разделяют два имения те самые леса. Живет бирюком, помешан на охоте. Но за какой надобностью ему майор?
— Понятия не имею. Но намерен выслать отряд, чтобы это выяснить.
— Постойте, — вздохнула княжна. — Я отправлюсь с вами, — Авдотья вздохнула еще раз, — в качестве, м-м-м, нейтральной стороны. Я знаю старика. Он большой сумасброд, но беззлобен. — Пустилье посмотрел на нее с сомнением. — Прошу вас, дайте мне время одеться.
И кликнула Настасью.
* * *
Дорога в объезд дмитриевских чащоб шла через поля, и Дуня с высоты своей двуколки не без удовольствия оглядывала нежившиеся под утренним золоченым светом нивы. Еще немного — и все они покроются народом. В высокой густой ржи мелькнет на выжатой полосе согнутая спина в белой рубахе или синий сарафан — там, где мать склонилась над люлькой. Дуня вздохнула: успеют ли они в этом году снять урожай? До урожая ли им будет? Видно, и Пустилье задумался о чем-то подобном, ибо вид имел весьма меланхоличный. С десяток солдат пылили дорогу позади них.
— Если позволите, — заметила Дуня, когда они уже подъезжали к дмитриевскому дому, — оставим ваших людей за воротами. Виновен ли Дмитриев, неизвестно, а страху на него с дворовыми наведем.
Пустилье кивнул и прокричал команду солдатам.
Двуколка въехала на обширный двор, по обе стороны от барского дома уставленный множеством служб: конюшнями, ледниками, амбарами. Все здесь казалось в странном запустении. Сам дом, выстроенный на старом каменном фундаменте, был деревянным, оштукатуренным только снутри. Дуня помнила это поместье хуже, чем остальные соседские, — у холостяка Дмитриева не имелось ни детей возраста Липецких, ни племянников, способных составить хорошую партию.
Несмотря на не слишком ранний час, из людей во дворе оказалась одна девка в затрапезе. Заметив Дунин экипаж, она стремглав бросилась в дом. А еще через несколько минут на пороге появился заспанный лакей, который на просьбу увидеть Аристарха Никитича дыхнул на Дуню перегаром и ответствовал, что барин изволит чай пить. Просит обождать. И зло зыркнул на сидевшего рядом с Авдотьей доктора.
Недоуменно нахмурившись — ведь хозяин уж несомненно признал, выглянув из окон, барышню Липецкую, а к чаю не пригласил, — Дуня заметила в доме странность: в некоторых окнах занавесей не было вовсе, сквозь голые проемы виднелись голые же стены. Ни привычных взгляду зеркал, ни портретов… Но тут на крыльцо, чуть покачиваясь, вышел сам хозяин, и Дуня ужаснулась происшедшей в нем перемене. Аристарх Никитич и раньше являл миру не слишком привлекательную картину: лицо с полными щеками оплывало книзу, в сторону рыхлого туловища с косым брюхом, кое, в свою очередь, держалось на весьма жидких ногах. Зато небольшие глаза выражали трогательную, почти детскую беспомощность и тем мгновенно подкупали присутствующих.
Нынче же сосед испугал Авдотью не на шутку: набухшие веки нависали над налитыми кровью глазами, тощие кривоватые ноги заметно дрожали, отчего подрагивал и внушительный живот, и всклокоченная борода в хлебных крошках. Сюртук Дмитриева был расстегнут, обнажая не первой свежести жилет. Запятнанный галстух был явно повязан впопыхах.