Сэндвич с пеплом и фазаном
Часть 20 из 59 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я резко обернулась и чуть не упала на нее. Я не слышала, как она подобралась ко мне, и причина этого была ясна: крепкие резиновые шины ее инвалидного кресла давали ей возможность перемещаться по коридорам совершенно беззвучно.
Я открыла рот, не зная, что сказать. Боюсь, что я уставилась на нее, как на зловещее привидение.
На миг мне показалось, что я столкнулась с Эдвардом Дж. Робинсоном[12]: раздражающее лягушиное лицо с толстыми губами, уголки которых опущены книзу, голова, слишком большая для коротенького тельца, черные угрожающие глаза под черными арками бровей, безжалостно уставившиеся на меня сквозь толстые стекла очков… как будто…
– Ну, девочка? Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Я была не в силах подобрать слова. Могла только изумленно смотреть на это странное создание и ее приспособления. Полиомиелит, предположила я, но не была уверена. Как жаль, что здесь нет Доггера, чтобы поставить верный диагноз.
Инвалидное кресло было спереди оборудовано чем-то вроде полочки или столика, словно детский стульчик. Здесь были все необходимые для жизни на колесах вещи: бумага, чернила, ручка, нож для открывания писем, марки, упаковка бумажных салфеток, коробочка с леденцами для горла, спички, пачка сигарет («Свит Капрал» – та же марка, которую курит Фабиан), фарфоровая чашка с блюдцем и – невероятно – большой чайник под чайной бабой: судя по размеру, это Коричневая Бетти[13].
– Ну? Ты что, язык проглотила?
– Да, – выдавила я.
– Да, мисс Моут, – поправила она.
– Да, мисс Моут, – эхом отозвалась я.
– Я тебя спросила, чем ты тут занимаешься. Соблаговоли ответить мне, будь добра.
– Ничем, мисс Моут, – сказала я.
– Чушь! Ты дергала ручку двери в мою лабораторию. Я тебя видела.
Ее глаза не отрывались от моих ни на секунду, и сейчас в их уголках появились морщинки, как будто ее забавляет мысль о том, что она загнала меня в особенно хитроумную ловушку.
– Я… я просто смотрела…
– Ты шпионила за мной! Признавайся!
– Нет, мисс Моут. Я просто смотрела на черепа.
– У тебя особенный интерес к черепам? В этом дело?
Я могла бы сказать правду и ответить «да», но не стала. На самом деле я с ума схожу от черепов, но вряд ли сейчас подходящее время в этом признаваться.
– Я никогда раньше не видела американского лося, – объяснила я, и моя нижняя губа чуть дрогнула. – У нас в Англии их нет, видите ли, и…
Ее рука задвигалась словно отдельно от тела, подняла бабу и налила чашку дымящегося чаю: судя по запаху, валерианового.
Я воспользовалась моментом, чтобы сменить тему.
– Я Флавия де Люс, – объявила я, как будто это все объясняет. Может быть, ей уже обо мне вкратце рассказали и упоминания моего имени окажется достаточно. И добавила, почти желая, чтобы это было правдой: – Новенькая.
– Я прекрасно знаю, кто ты такая, – ответила она. – Ты дочь Харриет де Люс, и могу тебе сказать, что это отнюдь не способствует таянию льда между нами.
О! Я бы могла такого ей наговорить, сказать столько замечательных острот.
Но я прикусила язык.
От страха?
А может быть, так и начинается зрелость?
– Да, мисс Моут, – сказала я, и, кажется, это был правильный ответ.
Многое в малом.
Multum in parvo.
– Я учила твою мать, – заявила она, продолжая буравить меня взглядом. – И буду учить тебя.
Это обещание? Или угроза?
– Да, мисс Моут, – чинно ответила я.
Когда ты на передовой, приходится учиться быстро, пусть даже для того, чтобы сразу сдаться.
Или притвориться, что сдаешься.
Скрипнув шинами по дереву и ухватившись за колеса, она развернулась и покатила прочь, уменьшаясь с каждой секундой, как персонажи в конце мультфильма, а потом и вовсе исчезла.
Мне послышалось или в конце коридора действительно раздался хлопок?
Глава 10
Кажется, это Аристотель первым сказал, что природа не терпит вакуума. Прочие, как-то: Гоббс, Бойль и Ньютон, – взобрались на трибуну Аристотеля намного позже. Но несмотря на их гениальный коллективный мозг, эти блестящие джентльмены были правы лишь отчасти. Природа и правда не терпит вакуума, но в равной степени она не терпит и давления. Если задуматься хоть на секунду, это становится очевидным, не так ли?
Предоставьте природе вакуум, и она попытается его заполнить. Дайте ей давление в каком-то месте, и она попытается разредить его. Она вечно стремится к равновесию, которого ей не суждено достичь; и она никогда не довольна тем, что имеет.
Я не только удивлена, но и горда тем, что первая указала на это.
Временами давление во мне усиливается до такой степени, что я стремлюсь к вакууму, чтобы его уравновесить. И одно мне абсолютно ясно: мне не светит мир и покой в «Эдит Клейвелл». Ни уединения, ни времени поразмыслить, ни собственного места, куда я могу приходить и уходить, когда заблагорассудится.
Короче говоря, мне нужно убежище.
Я спросила себя, куда вряд ли пойдут обитатели этого муравейника?
И ответ снизошел на меня сразу же, как будто ниспосланный с неба. Он не был высечен в камне, но с тем же успехом мог бы.
В прачечную.
Ну конечно же!
Прачечная представляла собой отдельную постройку из крашеного кирпича. Изнутри доносилось слабое гудение, и из высокой трубы в осеннее небо валил столб пара.
Я открыла дверь и ступила внутрь.
Это место напомнило мне Дантов ад, только с трубами: огромная, наполненная паром пещера. Жар от гигантских стиральных и сушильных машин ударил меня волной, чуть не сбив с ног. Здесь было ужасно шумно: шипение, постукивание и гул машин сводили с ума.
С чего я взяла, что найду себе здесь спокойное убежище?
Словно мрачный средневековый замок, нависающий над деревней в долине, в конце просторного помещения виднелся огромный бойлер, бросая тень на окрестности, возвышаясь над глубокими раковинами, стоящими там и сям катками для белья, отжимными и швейными машинами и тому подобным. Высокую крышу крест-накрест пересекали трубы.
В воздухе пахло влажностью, мылом, хозяйственной содой и крахмалом; на их фоне чувствовался слабый запах отглаженных простыней.
Невысокая женщина в сером халате с рыжими седеющими волосами, убранными в сетку, была погружена в сортировку пижам на две кучи.
Это уж чересчур. Мне нужно немедленно придумать новый план.
Так много времени прошло с тех пор, как я в последний раз изображала из себя заблудившуюся пай-девочку, и должна признаться, что изобразить соответствующее выражение лица и позу было все равно что закутаться в старую уютную кофту: слегка ссутулить плечи (есть), заломить руки (есть), взъерошить волосы (есть), потереть глаза, чтобы они покраснели и увлажнились (есть), носки внутрь, колени вместе, легкий трепет (есть, есть и есть).
– Прошу прощения, мисс, – пропищала я тоненьким голоском.
Она не обратила на меня ни малейшего внимания.
Я пересекла помещение и подергала ее за рукав.
Она довольно высоко подпрыгнула от неожиданности, надо сказать.
– Проклятье! – воскликнула она. – Кто ты, черт тебя возьми, и чего тебе надо?
– Прошу прощения, мисс, – снова начала я.
– К черту! Кто ты? Как тебя зовут?
– Де Люс, – ответила я. – Флавия. Я в четвертом классе.
– Мне наплевать, кто ты. Ты не должна здесь находиться. Это запрещено.
– Пожалуйста, мисс, простите, – заныла я. – Я потеряла свой лучший носовой платок. Мисс Фолторн убьет меня, если я его не найду. Наверное, я забыла его в кармане своего пеньюара.
– Ха! – воскликнула женщина. – Наверное, она забыла его в кармане своего пеньюара, Сэл. Ты это слышала? Пенью-а-а-ара, подумать только!
Я не заметила вторую женщину в кирпичной нише, управлявшуюся с гладильной машиной. Ее круглое красное лицо выглянуло из клубов дыма и повисло в воздухе, словно было бестелесным.
– Пеньюаа-а-а-ар! – крикнула она, и по голосу я определила, что она младше первой. Она пытается произвести впечатление на свою начальницу, слишком громко смеясь над ее шутками.
Я хорошо знаю этот тип.
Я открыла рот, не зная, что сказать. Боюсь, что я уставилась на нее, как на зловещее привидение.
На миг мне показалось, что я столкнулась с Эдвардом Дж. Робинсоном[12]: раздражающее лягушиное лицо с толстыми губами, уголки которых опущены книзу, голова, слишком большая для коротенького тельца, черные угрожающие глаза под черными арками бровей, безжалостно уставившиеся на меня сквозь толстые стекла очков… как будто…
– Ну, девочка? Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Я была не в силах подобрать слова. Могла только изумленно смотреть на это странное создание и ее приспособления. Полиомиелит, предположила я, но не была уверена. Как жаль, что здесь нет Доггера, чтобы поставить верный диагноз.
Инвалидное кресло было спереди оборудовано чем-то вроде полочки или столика, словно детский стульчик. Здесь были все необходимые для жизни на колесах вещи: бумага, чернила, ручка, нож для открывания писем, марки, упаковка бумажных салфеток, коробочка с леденцами для горла, спички, пачка сигарет («Свит Капрал» – та же марка, которую курит Фабиан), фарфоровая чашка с блюдцем и – невероятно – большой чайник под чайной бабой: судя по размеру, это Коричневая Бетти[13].
– Ну? Ты что, язык проглотила?
– Да, – выдавила я.
– Да, мисс Моут, – поправила она.
– Да, мисс Моут, – эхом отозвалась я.
– Я тебя спросила, чем ты тут занимаешься. Соблаговоли ответить мне, будь добра.
– Ничем, мисс Моут, – сказала я.
– Чушь! Ты дергала ручку двери в мою лабораторию. Я тебя видела.
Ее глаза не отрывались от моих ни на секунду, и сейчас в их уголках появились морщинки, как будто ее забавляет мысль о том, что она загнала меня в особенно хитроумную ловушку.
– Я… я просто смотрела…
– Ты шпионила за мной! Признавайся!
– Нет, мисс Моут. Я просто смотрела на черепа.
– У тебя особенный интерес к черепам? В этом дело?
Я могла бы сказать правду и ответить «да», но не стала. На самом деле я с ума схожу от черепов, но вряд ли сейчас подходящее время в этом признаваться.
– Я никогда раньше не видела американского лося, – объяснила я, и моя нижняя губа чуть дрогнула. – У нас в Англии их нет, видите ли, и…
Ее рука задвигалась словно отдельно от тела, подняла бабу и налила чашку дымящегося чаю: судя по запаху, валерианового.
Я воспользовалась моментом, чтобы сменить тему.
– Я Флавия де Люс, – объявила я, как будто это все объясняет. Может быть, ей уже обо мне вкратце рассказали и упоминания моего имени окажется достаточно. И добавила, почти желая, чтобы это было правдой: – Новенькая.
– Я прекрасно знаю, кто ты такая, – ответила она. – Ты дочь Харриет де Люс, и могу тебе сказать, что это отнюдь не способствует таянию льда между нами.
О! Я бы могла такого ей наговорить, сказать столько замечательных острот.
Но я прикусила язык.
От страха?
А может быть, так и начинается зрелость?
– Да, мисс Моут, – сказала я, и, кажется, это был правильный ответ.
Многое в малом.
Multum in parvo.
– Я учила твою мать, – заявила она, продолжая буравить меня взглядом. – И буду учить тебя.
Это обещание? Или угроза?
– Да, мисс Моут, – чинно ответила я.
Когда ты на передовой, приходится учиться быстро, пусть даже для того, чтобы сразу сдаться.
Или притвориться, что сдаешься.
Скрипнув шинами по дереву и ухватившись за колеса, она развернулась и покатила прочь, уменьшаясь с каждой секундой, как персонажи в конце мультфильма, а потом и вовсе исчезла.
Мне послышалось или в конце коридора действительно раздался хлопок?
Глава 10
Кажется, это Аристотель первым сказал, что природа не терпит вакуума. Прочие, как-то: Гоббс, Бойль и Ньютон, – взобрались на трибуну Аристотеля намного позже. Но несмотря на их гениальный коллективный мозг, эти блестящие джентльмены были правы лишь отчасти. Природа и правда не терпит вакуума, но в равной степени она не терпит и давления. Если задуматься хоть на секунду, это становится очевидным, не так ли?
Предоставьте природе вакуум, и она попытается его заполнить. Дайте ей давление в каком-то месте, и она попытается разредить его. Она вечно стремится к равновесию, которого ей не суждено достичь; и она никогда не довольна тем, что имеет.
Я не только удивлена, но и горда тем, что первая указала на это.
Временами давление во мне усиливается до такой степени, что я стремлюсь к вакууму, чтобы его уравновесить. И одно мне абсолютно ясно: мне не светит мир и покой в «Эдит Клейвелл». Ни уединения, ни времени поразмыслить, ни собственного места, куда я могу приходить и уходить, когда заблагорассудится.
Короче говоря, мне нужно убежище.
Я спросила себя, куда вряд ли пойдут обитатели этого муравейника?
И ответ снизошел на меня сразу же, как будто ниспосланный с неба. Он не был высечен в камне, но с тем же успехом мог бы.
В прачечную.
Ну конечно же!
Прачечная представляла собой отдельную постройку из крашеного кирпича. Изнутри доносилось слабое гудение, и из высокой трубы в осеннее небо валил столб пара.
Я открыла дверь и ступила внутрь.
Это место напомнило мне Дантов ад, только с трубами: огромная, наполненная паром пещера. Жар от гигантских стиральных и сушильных машин ударил меня волной, чуть не сбив с ног. Здесь было ужасно шумно: шипение, постукивание и гул машин сводили с ума.
С чего я взяла, что найду себе здесь спокойное убежище?
Словно мрачный средневековый замок, нависающий над деревней в долине, в конце просторного помещения виднелся огромный бойлер, бросая тень на окрестности, возвышаясь над глубокими раковинами, стоящими там и сям катками для белья, отжимными и швейными машинами и тому подобным. Высокую крышу крест-накрест пересекали трубы.
В воздухе пахло влажностью, мылом, хозяйственной содой и крахмалом; на их фоне чувствовался слабый запах отглаженных простыней.
Невысокая женщина в сером халате с рыжими седеющими волосами, убранными в сетку, была погружена в сортировку пижам на две кучи.
Это уж чересчур. Мне нужно немедленно придумать новый план.
Так много времени прошло с тех пор, как я в последний раз изображала из себя заблудившуюся пай-девочку, и должна признаться, что изобразить соответствующее выражение лица и позу было все равно что закутаться в старую уютную кофту: слегка ссутулить плечи (есть), заломить руки (есть), взъерошить волосы (есть), потереть глаза, чтобы они покраснели и увлажнились (есть), носки внутрь, колени вместе, легкий трепет (есть, есть и есть).
– Прошу прощения, мисс, – пропищала я тоненьким голоском.
Она не обратила на меня ни малейшего внимания.
Я пересекла помещение и подергала ее за рукав.
Она довольно высоко подпрыгнула от неожиданности, надо сказать.
– Проклятье! – воскликнула она. – Кто ты, черт тебя возьми, и чего тебе надо?
– Прошу прощения, мисс, – снова начала я.
– К черту! Кто ты? Как тебя зовут?
– Де Люс, – ответила я. – Флавия. Я в четвертом классе.
– Мне наплевать, кто ты. Ты не должна здесь находиться. Это запрещено.
– Пожалуйста, мисс, простите, – заныла я. – Я потеряла свой лучший носовой платок. Мисс Фолторн убьет меня, если я его не найду. Наверное, я забыла его в кармане своего пеньюара.
– Ха! – воскликнула женщина. – Наверное, она забыла его в кармане своего пеньюара, Сэл. Ты это слышала? Пенью-а-а-ара, подумать только!
Я не заметила вторую женщину в кирпичной нише, управлявшуюся с гладильной машиной. Ее круглое красное лицо выглянуло из клубов дыма и повисло в воздухе, словно было бестелесным.
– Пеньюаа-а-а-ар! – крикнула она, и по голосу я определила, что она младше первой. Она пытается произвести впечатление на свою начальницу, слишком громко смеясь над ее шутками.
Я хорошо знаю этот тип.