Семнадцать мгновений весны

Кэт вытянула руки, и на ее запястьях захлопнулись наручники.

– И ноги, пожалуйста, – сказал Рольф.

– Что вы хотите делать? – спросила Кэт. – Что вы задумали?

Он защелкнул замки кандалов у нее на лодыжках и крикнул:

– Гельмут! Барбара!

Никто ему не ответил. Он распахнул дверь и крикнул:

– Барбара! Гельмут!

Те вбежали в комнату, потому что они успели привыкнуть к спокойному голосу Рольфа, а сейчас он был истеричным, высоким, срывающимся. У Рольфа были все основания кричать так: Мюллер поручил ему сегодня, именно сегодня, заставить русскую говорить. Когда Штирлиц попадется, главный козырь должен быть в кармане Мюллера.

– Принесите младенца, – сказал Рольф.

Гельмут пошел за мальчиком, а Рольф подвинул к окну маленький стол, на котором стояла ваза с искусственными цветами. Потом он распахнул окно и сказал:

– Я не зря напоминал вам о морозе. Достаточно подержать ваше дитя три или пять минут вот на этом столе – голенького, без пеленок, – и он умрет. Или – или. Решайте.

– Вы не сделаете этого! – закричала Кэт и забилась на стуле. – Вы не сделаете этого! Убейте меня! Убейте! Убейте меня! Вы не можете этого сделать!

– Да, мне это будет очень страшно делать! – ответил Рольф. – Но именем всех матерей рейха я сделаю это! Именем детей рейха, которые гибнут под бомбами, я сделаю это!

Кэт упала со стула, покатилась по полу, умоляя:

– У вас ведь есть сердце?! Что вы делаете?! Я не верю вам!

– Где ребенок?! – закричал Рольф. – Несите его сюда, черт возьми!

– Вы же мать! – сказала Барбара. – Будьте благоразумны…

Она говорила, и ее била мелкая дрожь, потому что такого ей еще видеть не приходилось.

Гельмут вошел с ребенком на руках. Рольф взял у него мальчика, положил на стол и начал распеленывать. Кэт закричала – страшно, по-звериному.

– Ну! – заорал Рольф. – Вы не мать! Вы тупая убийца! Ну!

Мальчик плакал, ротик у него был квадратным от обиды.

– Ну! – продолжал кричать Рольф. – Я не буду считать до трех. Я просто отворю окно и сниму с твоего ребенка одеяло. Ясно? Ты выполняешь свой долг перед своим народом, я – перед своим!

Кэт вдруг почувствовала какую-то легкость, все кругом наполнилось звоном, и она потеряла сознание.

Рольф присел на краешек стола и сказал:

– Гельмут, возьми мальчика…

Солдат взял ребенка и хотел уйти, но Рольф остановил его:

– Не уходи. Она сейчас очнется, и я буду продолжать… Барбара, пожалуйста, принесите воды. Ей и мне. И сердечные капли.

– Сколько ей надо капать?

– Не ей, а мне!

– Хорошо. Сколько?

– Откуда я знаю?! Десять. Или тридцать…

Он опустился на корточки перед Кэт и пошлепал ее по щекам.

– Долго это у них продолжается? – спросил Рольф у Гельмута.

– Сколько бы времени это продолжалось с вашей матерью?

– Да… С моей матерью… Эти сволочи хотят быть чистенькими, а мне поручают гнусность… Дайте спичку, пожалуйста.

– Я не курю.

– Барбара! – крикнул Рольф. – Захватите спички!


Барбара принесла два стакана воды. Рольф выпил тот стакан, где вода была мутная, чуть голубоватая. Он поморщился и сказал:

– Фу, какая гадость.

Закурив, он опустился на корточки перед Кэт и приподнял ее веко. На него глянул широко раскрытый зрачок.

– А она не умерла? – спросил он. – Ну-ка, Барбара, посмотрите…

Барбара повернула голову Кэт.

– Нет. Она дышит.

– Сделайте с ней что-нибудь. Времени совсем мало. Там ждут.

Барбара начала бить Кэт по щекам – осторожно, массируя, очень ласково. Сделав большой глоток из стакана, она прыснула в лицо Кэт холодной водой. Кэт глубоко вздохнула, и лицо ее несколько раз свела судорога. Мальчик по-прежнему надрывно кричал.

– Да сделайте вы с ним что-нибудь! – попросил Рольф. – Невозможно слушать.

– Он хочет есть.

– Что вы заладили, как попугай?! Думаете, у вас одного есть сердце!

Мальчик кричал, заходясь, – крик его был пронзителен. Личико сделалось синим, веки набухли, и губы обметало белым.

– Уйдите! – махнул рукой Рольф, и Гельмут вышел.

Кэт очнулась, когда Гельмут унес мальчика. Мальчик кричал где-то неподалеку, но в комнате было тепло, значит Рольф еще не открывал окно.

«Лучше бы мне умереть, – жалобно подумала Кэт. – Это было бы спасением. Для всех. Для маленького, для Юстаса и для меня. Это самый прекрасный, самый добрый выход для меня…»

Рольф сказал:

– По-моему, она пришла в себя.

Барбара снова опустилась на колени перед Кэт и открыла двумя пальцами ее глаза. Кэт смотрела на Барбару, и веко ее дергалось.

– Да, – сказала Барбара.

Кэт попробовала играть продолжение беспамятства, но лицо выдавало ее: оно снова ожило, неподвластное ее воле, потому что в соседней комнате кричал мальчик.

– Хватит, хватит, – сказал Рольф. – Где была правда – там была правда, а сейчас вы начинаете свои бабьи игры. Не выйдет. Вы сунулись в мужское дело, и фокусы тут не проходят. Барбара, помогите ей сеть. Ну! Откройте глаза! Живо!

Кэт не двигалась и глаза не открывала.

– Ладно, – сказал Рольф. – Оставьте ее, Барбара. Я ведь вижу – она слышит меня. Сейчас я позову Гельмута и отворю окно, и тогда она откроет глаза, но будет уже поздно.

Кэт заплакала.

– Ну? – спросил Рольф. – Надумали?

Он сам поднял ее и посадил на стул.

– Будете говорить?

– Я должна подумать.

– Я помогу вам, – сказал Рольф. – Чтобы вы не чувствовали себя отступницей.

Он достал из кармана фотографию Штирлица и показал ее Кэт так, чтобы лицо штандартенфюрера не было видно Барбаре.

– Ну? Ясно? Какой смысл вам молчать? Будем говорить?

Кэт молчала.

– Будешь говорить?! – вдруг страшно, пронзительно закричал Рольф и стукнул кулаком по краю стола так, что подпрыгнула ваза с искусственными цветами. – Или будешь молчать?! Гельмут!

Вошел Гельмут с мальчиком, и Кэт потянулась к нему, но Рольф выхватил ребенка у Гельмута и открыл окно. Кэт хотела броситься на Рольфа, но упала, она страшно кричала, и Рольф тоже кричал что-то – и вдруг сухо прозвучали два выстрела.



«Монсиньору Кадичелли, Ватикан.

Дорогой друг!

Мне понятно и глубоко дорого то внимание, с каким папский двор, проявивший глубокое мужество в дни сопротивления нацистам, изучает сейчас все возможности оказать содействие человечеству в получении столь нужного всем на этой земле мира…