Семь сокрытых душ

– Ну, знаешь… Эта француженка тоже хороша: в простую русскую деревню приехала с таким диковинным хобби. Ясно, что ведьмой окрестили! – хмыкнула Ада.

– Вместе Боярышников и его молодая жена не первой свежести, – съязвил Писаренков, – прожили недолго – погибли один за другим. Осталась падчерица пятнадцати лет. Но и она тоже вскоре умерла. После революции усадьбу национализировали. Переходим к истории усадьбы в послереволюционное время…

– Давай кратко, Сереж: без архитектурных подробностей, в порядке перечисления. Не думаю, что это так важно. У меня, к сожалению, сейчас мало времени, встреча через полтора часа, со Сташковым нужно еще обсудить кое-какие детали.

– Ну, если в порядке перечисления… – вздохнул Писаренков с таким сожалением, что стало ясно: история поместья в его отчете занимает чуть ли не основное место.

– После национализации в усадьбе устроили приют для сирот. Во время Второй мировой войны в ней был размещен госпиталь, в те годы усадьба дважды горела, но, к счастью, не главное здание. Во время одной из бомбежек были полностью уничтожены один из флигелей и часовня. В 1947 году усадьба вновь приняла детей. Детский дом просуществовал до 1970 года. Здания требовали капитального ремонта, и усадьбу закрыли. Но реконструкция не начиналась до 1981 года, длилась затем в течение четырех лет, и в 1985 году усадьба была открыта, на этот раз уже в качестве интерната для детей из неполных или неблагополучных семей.

– Я поступила в интернат в 1989 году, – заметила Ада. И Писаренков, не отрывая взгляда от бумажного листа, обронил:

– Я знаю. Продолжать?

Ада ответила кивком.

– К началу девяностых годов часть главного здания пришла в аварийное состояние, и в 1995 году одно крыло закрыли…

– Я помню это, Сереж, – поторопила Писаренкова Ада.

– Ну, раз помнишь… Ты же сама просила меня узнать. Вижу, что слушаешь меня сегодня невнимательно. Голова делами занята?

– Да встреча важная, Сереж, а назначена была неожиданно, Сташков меня еще не посвятил во все подробности. Я думала поговорить с тобой после того, как освобожусь.

– Ох, Ада… Это и не похоже на тебя, и так похоже, – покачал головой Писаренков. – Не похоже, потому что ты сейчас так легкомысленно пренебрегаешь важным. А похоже, потому что у тебя всегда на первом месте работа.

– Сережа, я последние два дня вообще сама на себя не похожа. Уже достаточно сделала того, что мне несвойственно: работу прогуляла, например, – улыбнулась она.

– Невелика потеря. Велика потеря – это если с тобой что случится!

Писаренков пролистал содержимое папки и извлек новый листок, готовясь зачитать напечатанный на нем текст. Но в это время раздался деликатный стук в дверь, и, после разрешения Сергея войти, в кабинет заглянул Игорь:

– Ада, ты здесь?! Я тебя жду, жду, думаю, куда пропала! У нас же встреча!

– Сейчас, Игореш, сейчас. Дай мне еще две минуты.

Сташков кивнул и прикрыл за собой дверь.

– Торопишься, – проворчал Писаренков, – ладно, поговорим потом, когда вернешься. Но будь осторожна.

– А что со мной может случиться, пока я со Сташковым? – храбрясь, улыбнулась Ада. Но Сергей ее не поддержал, наоборот, посмотрел на нее вдруг тем особым взглядом, который Ада в шутку называла «волчьим». Когда Сергею что-то сильно не нравилось или вызывало подозрение, его взгляд становился таким – недоверчивым, напряженным, опасным. Шутки шутками, но в такие моменты он ее пугал.

Но сказать что-нибудь еще Писаренкову, чтобы стереть неприятное впечатление, она не успела, потому что в кармане завибрировал мобильный. Владимир.

– Ада, мы можем встретиться? – спросил он, не поздоровавшись.

– Можем, – ответила она и, выходя из кабинета, оглянулась на Писаренкова, который теперь складывал бумаги обратно в папку, но при этом, Ада была уверена, прислушивался к разговору. «Держи ухо востро с людьми, которые неожиданно появились в твоей жизни», – вспомнились ей его слова.

– Но не сейчас, Володя. Я уезжаю на встречу.

– А вечером, Ада? Вечером мы можем поговорить? – Вовчик был явно чем-то встревожен. Ада замешкалась с ответом: что ему сказать? С одной стороны, он ее предупредил об опасности, с другой – Писаренков попросил быть осторожной. Не Вовчика ли он имел в виду?

– Володя, давай я тебе перезвоню позже. Сейчас мне сложно сказать, как будет спланирован день. Но я постараюсь выгадать для тебя время.

– Это важно, Ада! По телефону лучше не обсуждать.

То, что он так настаивал на личной встрече, тоже немного настораживало. Но, по-любому, можно встретиться с ним в людном месте, тогда ничего страшного. А еще можно попросить Писаренкова сопроводить ее на встречу. Да, она так и сделает!

Слушала она Игоря опять рассеянно, думая о словах Сергея. И звонок Вовчика в свете предостережений Писаренкова казался ей все более подозрительным: почему он так настаивал на личной встрече? Может, всего лишь приготовил для Ады очередную папку с распечатками из Интернета и хочет ей отдать? Но почему-то думалось о том, что над Вовчиком в интернате насмехались, и особенно соседки Ады по спальне, – не мог ли он сейчас, спустя годы, мстить так за свои детские обиды?

Аду от подобных подозрений стало знобить. Додумалась же! Нет, вряд ли Вовчик на такое способен. Это просто она, Ада, после слов Сергея готова подозревать даже столб.

Она поежилась и потерла ладонями голые плечи – жаль, жакет оставила дома.

– Ты не заболела случайно? – встревожился Сташков.

– Нет. Просто прохладно. Дай мне свой пиджак.

– Конечно! Для тебя все, что угодно!

Голос Игоря успокаивал, как и исходящий от его пиджака знакомый запах одеколона. Что с ней может случиться, пока с ней рядом эти два ангела-хранителя, Сташков и Писаренков? Сосредоточься на работе, Ада. На работе, на работе…

…И еще этот сумасшедший, который непонятно откуда взялся и как нашел ее сегодня. Еще один внезапно «появившийся» человек. На этот раз уже незнакомый. А может, наоборот, знакомый?.. Настолько, что свой настоящий облик маскирует экстравагантными нарядами, странными поступками и болтовней? Кто он? Просто ли городской сумасшедший и встреча с ним – рядовая случайность? Или все же нет…






Боярышники, 1914 год


Я одна. Я совсем одна-одинешенька, и горе мое так глубоко и черно, как море. Как же так вышло? Как случилось, что они теперь вместе навсегда – папенька и Мари, а я – одна, в этом аду? Мертвая изнутри, словно механическая кукла. Кто-то завел пружину, и я двигаю руками и ногами, не понимая, ни куда я бреду, ни зачем. Иногда мне снится, что это я умерла, а они – живы. Эти сны для меня стали слаще меда, и мечтаю лишь о том, чтобы однажды я осталась навсегда в одном из них. Но… каждое утро я просыпаюсь. И это мое наказание. Даже смерть отвернулась от меня.



…Сначала не стало папеньки. Несчастный случай на охоте. Горе затопило меня. Ах, почему я не умерла вместо папеньки? Зачем мне жизнь-то теперь, разве в радость она? Жить и знать, что в несчастье этом повинна я. Не такой участи хотела я для моего родителя. Не так желала разлучить его с Мари. Если бы могла вернуть я тот день, когда отправилась к Захарихе! Да только уже не исправить ничего.

А потом не стало Мари. После похорон заперлась она в своей спальне, сама не выходила и к себе никого не пускала, даже доктора.

Вышла она из спальни на исходе третьего дня. Да, видимо, от слабости оступилась на лестнице. Я услышала ее крик и первой прибежала на помощь. И увидела Мари лежащей под лестницей, бледной, с закрытыми глазами, часто дышащей. А из-под платья ее разливалась лужа крови. Закричала я так страшно, как не кричала после известия о гибели папеньки. Сбежался люд. Отнесли Мари на руках в ближайшую комнату, кто-то послал за доктором.

Мачеха болела долго… Время слилось для меня в одну бесконечную беспросветно-черную ночь. Ульяша шепнула мне, что потеряла Мари ребеночка и что больше не сможет иметь детей. Сложно описать, что я почувствовала. Сочувствие? Совру, если так скажу. Ведь мачеху я тоже обвиняла в случившемся: если бы не она, не этот ее неродившийся ребенок, не решилась бы я на страшное, и мой папенька был бы жив. Я лишь желала развести их! Я лишь мечтала, чтобы папенька был со мной! Чтобы все было как раньше. Если бы эта Мари не появилась в нашем доме…

Но и радости я тоже не чувствовала. Я не хотела этого ребенка. Но подобной участи для мачехи тоже не желала. Бродила я по опустевшему дому неприбранная, непричесанная. Молила боженьку простить меня, да за здоровье мачехи просила…

И однажды Мари вышла из спальни сама – исхудавшая, бледная, молчаливая. Будто почувствовала, что я стою за дверью. Вышла и посмотрела на меня так, что я отшатнулась. Взгляд ее мне показался безумным. Да подумалось еще, что известно ей, кто повинен в бедах, пришедших в наш дом. Словно подтверждая мои мысли, Мари вдруг наставила на меня палец и выдохнула:

– Ты…

Мне хотелось убежать, но ноги словно приросли к полу. Мари сверлила меня взглядом, я – молчала. И вдруг она резко развернулась и скрылась в спальне.

В ту же ночь она пропала. Искали ее и в доме, и на черном дворе, и в лесу. Страшную новость принес конюх Антип: на берегу реки нашли платок Мари. Воды были неглубоки, но быстры, а в том месте, около которого лежал платок, находились опасные омуты. Искали Мари, конечно. Но саму не обнаружили, только выловили из реки ее ботинок, запутавшийся в водорослях.

И вот так я осталась одна. Я слегла больной. Ухаживала за мной верная Ульяна, приносила травяные отвары, которые должны были поднять меня на ноги. А я желала лишь одного – умереть. Я молила смерть сжалиться надо мной. Но она отвернулась от меня. Я молила папеньку присниться мне. Да, видно, не простил он меня.

Когда я худо-бедно поправилась, решила навестить семейный склеп, попросить прощения у моих родителей. Но едва я вышла за ворота, как нос к носу столкнулась с Захарихой. Противная баба будто специально поджидала меня.

– Ну что, как тебе спится? – спросила ведьма.

– А вам? – гордо вскинула я подбородок, не желая выдать своих мучений перед нею.

Она покачала головой и ухмыльнулась.

– Молодая ты еще. Дурочка.

И с этими словами Захариха пошла вон. А я вернулась в дом.

Страшно, тяжко мне жить. Содеянный грех доводит меня до отчаяния, выпивает все силы. Я живу в постоянном, изводящем мою душу страхе. То и дело слышу шаги в комнате мачехи. Проклятая, она будто задумала извести меня! Один раз со двора я увидела свет в ее комнате и тень в виде силуэта за портьерой. На мой крик прибежали конюх и кухарка. Я велела им подняться в комнату мачехи и найти того, кто меня пугает. Но комната оказалась пустой. А на следующий день повторилось все: свет и мелькнувший в окне силуэт.

А потом… А потом случилось это.

В один из этих черных, тоскливых вечеров я, почувствовав недомогание, поднялась в свою спальню и увидела на кровати корзину. Простую, крестьянскую, сплетенную из прутьев, на дно которой было уложено какое-то тряпье.

– Ульяна? – позвала я, выглянув за дверь, и со страхом вновь приблизилась к кровати. Почему-то я почувствовала, что от корзины исходит опасность. Но, однако, будто подчиняясь неведомой силе, подошла к ней и приподняла край тряпки.

На дне корзины лежал уродливый ребенок, в кровожадной улыбке которого обнажились два длинных острых зуба, торчащих из верхней десны. Я закричала от ужаса. И только бросив на уродца повторный взгляд, увидела, что это – кукла. Кто принес мне ее?! Кто решил так страшно напугать меня?

– Ульяна?! – закричала я, выскакивая вначале в коридор, потом – из дома.

Я металась по двору – простоволосая, в домашнем платье, – кричала, пытаясь добиться правды, найти того, кто принес мне этот страшный «подарок», и наказать его. Кто-то из челяди испуганно прятался (я видела, как захлопнулась дверь людской, а затем в окне показалось любопытное лицо прачки), кто-то, наоборот, высунул нос во двор. Смотрели на меня со смесью любопытства, страха, сочувствия. А мне были безразличны их взгляды, я хотела лишь одного – чтобы мне сказали, кто принес в мою спальню куклу… Я бросалась к одному человеку, к другому… От меня отшатывались, будто от прокаженной. И никто, никто не мог ответить мне…

А потом пришла Ульяна, взяла меня под руку и, рыдающую, увела в дом. Я наотрез отказалась подниматься в свою спальню, пока из нее не уберут корзину. Страшную куклу я велела сжечь. И лишь когда мой приказ был выполнен, я позволила кормилице сопроводить меня в опочивальню и уложить в постель.

Я уснула, хотя думала, что не сомкну глаз до утра. Но посреди ночи проснулась от стука по полу, словно кто-то в деревянных башмаках приближался к моей кровати. Я открыла глаза. И увидела ее – куклу…





* * *


Переговоры получились долгими, в офис Игорь с Адой вернулись к четырем часам. До пяти еще обсуждали в кабинете итоги встречи, и лишь потом Ада смогла позвонить Сергею по внутреннему телефону. Но трубку снял не он, а один из сотрудников Писаренкова, который сообщил, что шеф уехал куда-то незадолго до ее возвращения в офис. На мобильный дозвониться не удалось, и Ада решила, что позже Сергей перезвонит ей сам.

Секретарь по ее просьбе принесла ароматного чаю, добавив от себя песочное печенье. Ада была голодной, пообедать так и не смогла, поэтому печенье съела с большим удовольствием. На мобильном оказались два пропущенных звонка от Вовчика и два сообщения от него же. В первом Сухих написал лишь «мой почтовый ящик», в другом указал улицу, номера дома и квартиры. Как хочешь, так и понимай. Приглашает ее в гости? Что-то оставил для нее? Допив чай, Ада набрала номер Вовчика, но он, как и Писаренков, не ответил. Не перезвонил и через полчаса. Не ответил и на повторный звонок Ады. Ну что ж, встретиться срочно понадобилось ему, а не ей. Девушка взглянула на часы и решила, что сегодня она имеет право уйти из офиса немного раньше. Переговоры, которые отняли почти весь день и выжали ее, словно лимон, обещали обернуться выгодной сделкой. Спасибо Сташкову, который изначально повел дело правильно.

Уходя, она заглянула в кабинет зама и увидела его сосредоточенно изучающим что-то в компьютере.

– Игорь, думаю, мы заслужили с тобой в кои-то веки уйти на пятнадцать минут раньше, – сказала Ада. Но Сташков ответил, что еще поработает, пожелал Аде хорошо отдохнуть вечером и вновь уткнулся в монитор.