Семь мужей Эвелин Хьюго
Часть 53 из 79 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Я – за.
– Макс рассмеялся, соскочил со стула и пожал ее.
– Fantastique, ma belle![27]
Я должна была сказать ему, что подумаю. Я должна была, едва приехав домой, рассказать об этом Селии. Я должна была дать ей высказаться, выразить свои опасения. Это не значит, что она могла указывать, что мне делать или чего не делать с собственным телом, но я была обязана поинтересоваться, как повлияют на нее мои решения. Я должна была посидеть с ней за обедом, рассказать, чего я хочу, и объяснить, почему я этого хочу. Я должна была любить ее в ту ночь и показать, что единственное тело, в котором я ищу наслаждения, – ее тело.
Сделать это было нетрудно. Такие вещи – это доброта и внимание к любимому, когда ты знаешь, что твоя работа включает, помимо прочего, и показ всему миру, как ты занимаешься сексом с другим человеком.
Ничего этого я для Селии не сделала. Более того, я избегала ее. Приехав домой, я проверила Коннор. Потом прошла на кухню и съела салат, оставленный Луизой в холодильнике. Селия встретила меня и обняла.
– Как съемки?
– Все хорошо. Заканчиваем.
Она не спросила ни как прошел день, ни что интересного у Макса, ни даже какие планы на следующую неделю. И я, воспользовавшись этим, не стала затрагивать тему секса в фильме. Прежде чем Макс дал команду «Начали!», я выпила два бурбона. Всех отпустили, площадку закрыли. Остались только я, Дон, Макс, оператор и пара парней, работавших со светом и звуком.
Я закрыла глаза и приказала себе вспомнить, как хорошо мне было с Доном много лет назад. Я вспомнила, как пробудилось мое собственное желание, как я осознала, что мне нравится секс и что в сексе есть не только желания мужчины, но мои желания. Мне захотелось вложить семя этой мысли в женские головы. Я подумала о других женщинах, которые боятся собственного удовольствия и своей силы. Я подумала о том, как женщины будут подходить к своим друзьям и говорить: «Дай мне то, что он дал ей».
Я представила себя средоточием нестерпимого желания, жгучей потребности в том, что может дать только другой. У меня это было с Доном. У меня это было с Селией. И я закрыла глаза, сосредоточилась и вышла под камеру.
Потом люди будут говорить, что мы с Доном занимались в фильме самым настоящим сексом. Ходили самые разные слухи, что секс был реальный. Все эти слухи – полная чушь.
За настоящий зрители приняли его потому, что увидели неподдельную энергию страсти, потому, что я в те минуты представила себя женщиной, отчаянно жаждущей его, потому, что Дон сумел представить, как хотел меня еще до того, как получил.
В тот день на площадке я отпустила тормоза. Я предстала буйной, неукротимой, неудержимой. Ни до, ни после я не была такой. То был момент чистейшей безумно сыгранной эйфории. Когда Макс крикнул «Снято!», я тут же выключилась, поднялась и поспешно надела халат. Я залилась краской. Я, Эвелин Хьюго, покраснела. Дон спросил, все ли в порядке, и мне пришлось отвернуться, потому что я не хотела, чтобы он прикасался ко мне. Я ответила, что все в порядке, вернулась в гримерную, закрыла дверь и расплакалась. Я не стыдилась сделанного. Не переживала из-за реакции публики. Слезы катились по лицу, потому что я лишь теперь осознала, как обошлась с Селией.
Я считала, что живу по определенному кодексу. Возможно, его придерживались не все, но мне он подходил. И часть этого кодекса предполагала честность, искренность и доброту по отношению к Селии.
Сделав то, что сделала, не получив ее одобрения, я поступила некрасиво по отношении к любимой женщине.
После съемок я не стала брать машину и пошла домой пешком, за пятьдесят кварталов. Мне нужно было подумать.
По пути я остановилась и купила цветов. Потом позвонила с телефона-автомата Гарри и попросила его взять на ночь Коннор. Селия в спальне сушила волосы.
– Это тебе, – сказала я, протягивая ей букет белых лилий. Цветочник сказал, что белые лилии означают: моя любовь чиста.
– Боже мой, какая красота, – сказала она. – Спасибо. – Потом понюхала их и поставила в высокий стакан с водой. – Пусть постоят здесь, пока я не купила вазу.
– Хочу попросить тебя кое о чем, – сказала я.
– Ну вот. Так ты цветами подмасливаешься?
– Нет. – Я покачала головой. – Цветы – потому что я тебя люблю. Чтобы ты знала, как часто думаю о тебе, как ты важна для меня. Я редко говорю тебе это и сейчас говорю вот так, цветами.
Чувство вины – это такое чувство, с которым нельзя договориться. Когда оно поднимает голову, то выводит армию. Винясь в одном, я начинаю видеть, в чем еще виновата.
Я села на край кровати.
– Хотела сказать… Мы с Максом обсуждали, и я думаю, что любовная сцена в картине будет более откровенная, чем мы с тобой предполагали.
– Насколько откровенная?
– Чуть более эмоциональная. Чтобы передать отчаянную потребность Патриции в чувственном удовольствии.
Я лгала. Лгала намеренно. Я излагала события так, будто пришла к Селии за одобрением до съемок сцены.
– Потребность в чувственном удовольствии?
– Нам нужно понять, что Патриция рвет отношения с Марком. И дело не только в любви, а в чем-то бо́льшем.
– Логично, – согласилась Селия. – Так ты имеешь в виду, что это ответ на вопрос «Почему она остается с ним?».
– Да. – Я так обрадовалась – может быть, она поймет? Может быть, мне удастся исправить все задним числом. – Именно так. Так что мы снимем откровенную сцену между мной и Доном. Я буду по большей части обнаженная. Для лучшего понимания главной идеи фильма, нужно показать, что оба главных героя по-настоящему уязвимы, поскольку связаны сексуально.
Селия слушала молча, пытаясь понять, что я говорю, и примерить на себя.
– Я хочу, чтобы ты сделала фильм таким, каким ты хочешь его видеть, – сказала она наконец.
– Спасибо.
– Вот только… – Она опустила голову и покачала головой. – У меня такое чувство… Не знаю. Не уверена, что смогу. Ты и так весь день с Доном. И эти долгие вечера. Я совсем тебя не вижу. А теперь еще секс. Секс – это священное… это между нами. Не уверена, что смогу на это смотреть.
– Тебе необязательно его смотреть.
– Но я же буду знать, что это случилось. Буду знать, что это на экране. И все это увидят. Я хочу согласиться с тобой. Правда.
– Ну так соглашайся.
– Постараюсь.
– Спасибо.
– Я правда постараюсь.
– Отлично.
– Но мне кажется, я не смогу его принять. Тогда, зная, что ты спала с Миком…, меня потом несколько лет тошнило от одной мысли. Стоило только представить вас вдвоем… вместе…
– Знаю.
– И ты спала с Гарри… бог знает, сколько раз.
– Знаю, милая. Знаю. Но я не собираюсь спать с Доном.
– Но ты же спала с ним. Спала. Когда люди будут смотреть на вас на экране, они будут видеть то, что вы уже делали.
– Это не по-настоящему.
– Знаю. Но то, что ты говоришь… Я так понимаю, что ты готова сделать так, чтобы все выглядело по-настоящему. Ты говоришь, что сделаешь это более реальным, чем кто-либо делал до тебя.
– Да, это так.
Селия расплакалась, уронила голову.
– Я чувствую себя так, будто подвожу тебя. Но я не могу. Не могу. Я знаю себя и знаю, что для меня это слишком. Меня вывернет наизнанку. Я сойду с ума, постоянно думая о том, как ты с ним… – Она решительно покачала головой. – Извини. Меня на это не хватит. Я не справлюсь. Хочу быть сильнее ради тебя, правда. Знаю, окажись ты на моем месте, ты бы справилась. Мне кажется, что я разочаровываю тебя. Мне так жаль. Я исправлюсь. Помогу получить любую роль. Я постараюсь сделать так, чтобы в следующий раз у тебя все получилось. Я смогу стать сильнее. Но… пожалуйста, Эвелин, я не вынесу, если ты переспишь еще с одним мужчиной. Даже если это будет не по-настоящему. Пожалуйста, пожалуйста, не делай этого.
У меня сжалось сердце. Я опустила голову, сопротивляясь рвотному позыву. Смотрела на две половицы у меня под ногами, на слегка утопленные шляпки гвоздей. А потом подняла голову, посмотрела на нее и сказала:
– Я уже сделала это.
И всхлипнула.
Я умоляла, стояла на коленях, рыдала, но еще до того, как я успокоилась, Селия сказала:
– Я всегда хотела только одного: чтобы ты была по-настоящему моей. Но ты никогда не была моей. Нет. Мне всегда приходилось довольствоваться каким-то кусочком тебя. Тогда как мир получал остальное. Я не виню тебя. И я не перестану любить тебя. Но я ничего не могу с собой сделать. Не могу, Эвелин. Я не могу постоянно жить с разбитым сердцем.
С этим Селия и ушла. А еще через неделю, собрав все свои вещи и у меня, и у себя, улетела в Лос-Анджелес. На мои звонки она не отвечала. Связаться с ней я не смогла.
Еще через несколько недель она подала на развод с Джоном. Таким образом она ясно дала понять, что, разводясь с ним, по сути, разводится со мной. Я уговорила Джона позвонить ее агенту и менеджеру. Он отыскал ее в «Беверли-Уилшир». Я полетела в Лос-Анджелес, пришла в отель и постучала в дверь. На мне было платье от Дианы фон Фюрстенберг – однажды Селия сказала, что я в нем неотразима. Из другого номера вышли двое, мужчина и женщина, и, идя по коридору, они не сводили с меня глаз. Они узнали меня, но я и не стала прятаться. Я только стучала в дверь.
Когда Селия наконец открыла, я посмотрела ей в глаза, но не сказала ни слова. Она молча смотрела на меня. Потом, сквозь слезы, я вымолвила только:
– Пожалуйста.
Она отвернулась.
– Я совершила ошибку. Больше этого не повторится. – Когда мы разругались так в последний раз, я не стала извиняться. И теперь я надеялась, что если признаю, что поступила плохо, если искренне пообещаю исправиться, она простит. Но Селия не простила.
– Я больше так не могу. – Она покачала головой. На ней были джинсы с высокой посадкой и футболка с «кока-колой». Длинные волосы опускались ниже плеч. Ей уже исполнилось тридцать семь, но ей никто бы не дал больше двадцати пяти. В ней была моложавость, которой не было у меня. Я же выглядела на свои годы. Когда она сказала это, я встала на колени перед ее порогом и разрыдалась. Она втащила меня в номер.
– Прими меня, – умоляла я. – Прими меня обратно, и я откажусь от всего, кроме Коннор. Я больше не буду сниматься. Я расскажу о нас всему свету. Я буду только твоей. Пожалуйста.
Селия слушала. Потом спокойно села в кресло у кровати и произнесла:
– Эвелин, ты не в состоянии от этого отказаться. И никогда не откажешься. Трагедия моей жизни в том, что я не могу полюбить тебя достаточно сильно, чтобы сделать только моей. И ты не можешь стать чьей-либо.
Я постояла еще немного, ожидая продолжения, но она молчала. Ей больше нечего было сказать. И я не могла сказать ничего такого, что заставило бы ее передумать.
Поняв это, я взяла себя в руки, вытерла слезы, поцеловала ее в висок и вышла. Пряча боль, я вернулась в Нью-Йорк. И только придя домой, я отдалась горю. Я плакала так, словно она умерла. Вот такое было чувство. Вот как сильно я ее оттолкнула. И все кончилось.
46