Семь мужей Эвелин Хьюго

Я громко рассмеялась. Когда мы доели сэндвичи и официантка унесла тарелки, я сказала, что согласна сняться с ним в одном фильме.

– Прекрасно, – сказал он. – Рад это слышать. Думаю, мы с тобой… мы с тобой устроим настоящее шоу.

– Мы не друзья. Давай сразу проясним это.

– Да, я понимаю.

– Но, думаю, мы можем вести себя дружелюбно.

– Для меня будет честью, если ты будешь ко мне дружелюбна, – улыбнулся Дон.





44


Перед самым началом съемок Гарри исполнилось сорок пять. Он не хотел праздновать и вообще не планировал ничего грандиозного. Он просто хотел хорошо провести время в нашей компании.

Поэтому мы устроили пикник в парке. Луиза приготовила нам ланч. Селия сделала сангрию. Джон сходил в магазин спортивных товаров и купил большой зонтик, чтобы он мог скрыть нас не только от солнца, но и от назойливых прохожих. На обратном пути он также купил нам парики и солнечные очки.

В тот день мы сказали Гарри, что у нас для него сюрприз, и мы отвели его с Коннор на плечах в парк. Коннор нравилось сидеть у него на плечах. Она всегда заливисто смеялась, когда он нес ее вприпрыжку.

Я взяла его за руку и повела следом за Джоном и Селией.

– Куда мы идем? – спросил он. – Хотя бы намекните.

– Я дам тебе маленькую подсказку, – сказала Селия, когда мы переходили дорогу на Пятой авеню.

– Коннор, скажи мне, куда они ведут папочку? – с улыбкой спросил Гарри. Коннор засмеялась, услышав свое имя.

Когда мы были у входа в парк недалеко от нашего дома, Гарри увидел уже разложенное одеяло, корзинки для пикника и зонтик.

– Пикник? – улыбнулся он.

– Простой семейный пикник. И только мы впятером, – сказала я.

– Я приготовила сангрию. А еду, естественно, Луиза, – сказала Селия.

– Это и видно, – засмеялся Гарри.

– А Джон купил зонтик.

Джон достал из сумки парики.

– А еще вот это.

Он протянул мне черный кудрявый парик, а Селия стала блондинкой. Гарри надел рыжий. Джону достался парик с длинными каштановыми волосами, и он выглядел в нем как хиппи.

Мы со смехом рассматривали друг друга, и меня еще очень удивило, насколько реалистично все выглядят. Надев еще и очки, я почувствовала себя намного свободнее.

– Так, ты раздобыл парики, Селия приготовила сангрию, а что же сделала Эвелин? – спросил Гарри, посадив Коннор на одеяло. Я помогла ей устроиться поудобнее.

– Хороший вопрос, – ответил Джон. – Лучше спроси у нее.

– О, ну я помогала, – сказала я.

– И в самом деле, Ив, а что сделала ты? – поинтересовалась Селия.

Я посмотрела на них.

– Ну… э… – промямлила я, показывая на корзинки. – Вот…

– Ну так что? Что «вот»? – рассмеялся Гарри.

– Слушайте, я была очень занята.

– Ага-ага, – усмехнулась Селия.

– Все, ладно, – отрезала я и взяла Коннор на руки. Малышка начала хмуриться, а это значило, что она может расплакаться в любой момент. – Я ни черта не сделала.

Все трое рассмеялись, Коннор рассмеялась с ними.


Джон открыл корзинку. Селия разлила вино. Гарри нагнулся и поцеловал Коннор в лоб.

Это был едва ли не последний раз, когда мы вот так смеялись и улыбались, словно настоящая семья.

А потом я все разрушила.





45


Мы с Доном были в Нью-Йорке, на съемках картины «Три пополуночи». Луиза, Селия и Гарри поочередно присматривали за Коннор в мое отсутствие. Дни тянулись дольше, чем нам представлялось, и съемки заканчивались поздно.

Я играла женщину, влюбленную в наркомана, роль которого и досталась Дону. Наблюдая за ним каждый день, я видела не прежнего Дона, появлявшегося на площадке, чтобы показать себя во всей красе и произнести несколько реплик. Этот Дон играл потрясающе, с душой. Все пережитое, весь свой жизненный опыт он вкладывал в фильм.

На площадке ты надеешься, что камера переработает все твои чувства, старания и усилия в нечто магическое. Но наверняка это знать невозможно. Даже когда мы с Гарри продюсировали собственные работы и просматривали готовый материал так часто, что начинало резать в глазах, и грань между действительностью и фильмом терялась, никто из нас не был уверен, что все части сложатся идеально. Но в случае с «Тремя пополуночи» я просто знала. Знала, что после этой картины люди увидят нас другими – и меня, и Джона. Я думала, что фильм, возможно, повлияет на чью-то жизнь, сделает людей чище и даже изменит что-то в кинопроизводстве.

Поэтому я пошла на жертвы.

Когда Максу требовалось больше дней, я проводила меньше времени с Коннор и больше на площадке. Когда Максу требовалось больше ночей, я отказывалась от обедов и вечеров с Селией. Мне приходилось звонить ей едва ли не каждый день, извиняясь за что-то. За то, что не встретилась с ней в ресторане. За то, что прошу ее побыть с Коннор вместо меня.

В глубине души Селия, похоже, сожалела, что подтолкнула меня сниматься в этом фильме. Наверное, ей не нравилось, что я работаю с бывшим мужем. Наверно, ей не нравилось, что я ежедневно встречаюсь с Максом Жираром. Наверное, ей не нравилось, что я задерживаюсь. А еще у меня сложилось впечатление, что, хотя она и любит Коннор, нянчиться с ребенком не самое любимое ее занятие. Так или иначе свои претензии она держала при себе и поддерживала меня. Когда я звонила ей и в миллионный раз говорила, что опаздываю, она обычно отвечала так: «О’кей, милая. Не беспокойся. Успехов». В этом отношении Селия была идеальным партнером и всегда ставила на первое место меня и мою работу.

Ближе к концу съемок, после долгого дня и тяжелой эмоциональной работы, когда я уже собиралась домой в своей гримерной, в дверь постучал Макс.

– Ну, что задумал? – спросила я.

Он посмотрел на меня задумчиво, потом сел. Я садиться не стала, показывая, что ухожу.

– Думаю, Эвелин, нам нужно кое-что обдумать.

– Обдумать?

– Любовную сцену на следующей неделе.

– Я знаю.

– Съемки почти закончены.

– Да.

– По-моему, кое-чего недостает.

– Это чего же?

– Думаю, зрителю нужно понять сексуальную притягательность Патриции и привлекательность Марка.

– Согласна. Поэтому я и согласилась показать грудь. Ты получил то, чего не получал от меня ни один другой режиссер. По-моему, ты должен быть доволен.

– Конечно, я доволен. Но думаю, нам нужно показать, что Патриция – это женщина, которая берет то, что хочет, и наслаждается плотскими грехами. Она этакая мученица. И она святая, которая на протяжении всего фильма помогает Марку, стоит на его стороне.

– Верно, потому что она сильно его любит.

– Да, но надо также показать, почему она его любит. Что он дает ей, что она получает от него?

– К чему ты клонишь?

– Я хочу, чтобы мы сделали что-то, чего не делает никто.

– И что же это?

– Я хочу показать, что ты трахаешься, потому что тебе это нравится. – У Макса даже загорелись глаза. Его захватила волна творческого энтузиазма. Я знала Макса – похотливость была у него в натуре, но здесь отдавало чем-то другим. Здесь пахло бунтом. – Подумай. Сексуальные сцены – это про любовь. Или власть.

– Конечно. И цель любовной сцены на следующей неделе в том, чтобы показать, как сильно Патриция любит Марка. Как верит в него. Насколько крепка связь между ними.

Макс покачал головой.

– Я хочу показать публике, что Патриция любит Марка еще и потому, что он доводит ее до оргазма.

Я задумалась. Ничего скандального в предложении Макса вроде бы не было, но воспринималось оно именно так. Для женщин в сексе важна интимность, для мужчин – удовольствие. Так говорит нам культура.

Мысль о том, что меня покажут наслаждающейся собственным телом и жаждущей мужского, что женщина вынесет на экран свое физическое удовольствие… – в этом было что-то вызывающе смелое и дерзкое. То, о чем говорил Макс, напоминало графический портрет женского желания. На уровне инстинкта идея сразу пришлась мне по вкусу. Сама мысль о графической сексуальной сцене с Доном взволновала меня примерно так же, как чашка хлопьев с отрубями. Но я хотела раздвинуть границы и показать женщину, занимающуюся сексом, чтобы получить удовольствие, а не доставить его кому-то. Захваченная идеей, я схватила куртку и протянула руку.