Семь мужей Эвелин Хьюго
Часть 52 из 79 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я громко рассмеялась. Когда мы доели сэндвичи и официантка унесла тарелки, я сказала, что согласна сняться с ним в одном фильме.
– Прекрасно, – сказал он. – Рад это слышать. Думаю, мы с тобой… мы с тобой устроим настоящее шоу.
– Мы не друзья. Давай сразу проясним это.
– Да, я понимаю.
– Но, думаю, мы можем вести себя дружелюбно.
– Для меня будет честью, если ты будешь ко мне дружелюбна, – улыбнулся Дон.
44
Перед самым началом съемок Гарри исполнилось сорок пять. Он не хотел праздновать и вообще не планировал ничего грандиозного. Он просто хотел хорошо провести время в нашей компании.
Поэтому мы устроили пикник в парке. Луиза приготовила нам ланч. Селия сделала сангрию. Джон сходил в магазин спортивных товаров и купил большой зонтик, чтобы он мог скрыть нас не только от солнца, но и от назойливых прохожих. На обратном пути он также купил нам парики и солнечные очки.
В тот день мы сказали Гарри, что у нас для него сюрприз, и мы отвели его с Коннор на плечах в парк. Коннор нравилось сидеть у него на плечах. Она всегда заливисто смеялась, когда он нес ее вприпрыжку.
Я взяла его за руку и повела следом за Джоном и Селией.
– Куда мы идем? – спросил он. – Хотя бы намекните.
– Я дам тебе маленькую подсказку, – сказала Селия, когда мы переходили дорогу на Пятой авеню.
– Коннор, скажи мне, куда они ведут папочку? – с улыбкой спросил Гарри. Коннор засмеялась, услышав свое имя.
Когда мы были у входа в парк недалеко от нашего дома, Гарри увидел уже разложенное одеяло, корзинки для пикника и зонтик.
– Пикник? – улыбнулся он.
– Простой семейный пикник. И только мы впятером, – сказала я.
– Я приготовила сангрию. А еду, естественно, Луиза, – сказала Селия.
– Это и видно, – засмеялся Гарри.
– А Джон купил зонтик.
Джон достал из сумки парики.
– А еще вот это.
Он протянул мне черный кудрявый парик, а Селия стала блондинкой. Гарри надел рыжий. Джону достался парик с длинными каштановыми волосами, и он выглядел в нем как хиппи.
Мы со смехом рассматривали друг друга, и меня еще очень удивило, насколько реалистично все выглядят. Надев еще и очки, я почувствовала себя намного свободнее.
– Так, ты раздобыл парики, Селия приготовила сангрию, а что же сделала Эвелин? – спросил Гарри, посадив Коннор на одеяло. Я помогла ей устроиться поудобнее.
– Хороший вопрос, – ответил Джон. – Лучше спроси у нее.
– О, ну я помогала, – сказала я.
– И в самом деле, Ив, а что сделала ты? – поинтересовалась Селия.
Я посмотрела на них.
– Ну… э… – промямлила я, показывая на корзинки. – Вот…
– Ну так что? Что «вот»? – рассмеялся Гарри.
– Слушайте, я была очень занята.
– Ага-ага, – усмехнулась Селия.
– Все, ладно, – отрезала я и взяла Коннор на руки. Малышка начала хмуриться, а это значило, что она может расплакаться в любой момент. – Я ни черта не сделала.
Все трое рассмеялись, Коннор рассмеялась с ними.
Джон открыл корзинку. Селия разлила вино. Гарри нагнулся и поцеловал Коннор в лоб.
Это был едва ли не последний раз, когда мы вот так смеялись и улыбались, словно настоящая семья.
А потом я все разрушила.
45
Мы с Доном были в Нью-Йорке, на съемках картины «Три пополуночи». Луиза, Селия и Гарри поочередно присматривали за Коннор в мое отсутствие. Дни тянулись дольше, чем нам представлялось, и съемки заканчивались поздно.
Я играла женщину, влюбленную в наркомана, роль которого и досталась Дону. Наблюдая за ним каждый день, я видела не прежнего Дона, появлявшегося на площадке, чтобы показать себя во всей красе и произнести несколько реплик. Этот Дон играл потрясающе, с душой. Все пережитое, весь свой жизненный опыт он вкладывал в фильм.
На площадке ты надеешься, что камера переработает все твои чувства, старания и усилия в нечто магическое. Но наверняка это знать невозможно. Даже когда мы с Гарри продюсировали собственные работы и просматривали готовый материал так часто, что начинало резать в глазах, и грань между действительностью и фильмом терялась, никто из нас не был уверен, что все части сложатся идеально. Но в случае с «Тремя пополуночи» я просто знала. Знала, что после этой картины люди увидят нас другими – и меня, и Джона. Я думала, что фильм, возможно, повлияет на чью-то жизнь, сделает людей чище и даже изменит что-то в кинопроизводстве.
Поэтому я пошла на жертвы.
Когда Максу требовалось больше дней, я проводила меньше времени с Коннор и больше на площадке. Когда Максу требовалось больше ночей, я отказывалась от обедов и вечеров с Селией. Мне приходилось звонить ей едва ли не каждый день, извиняясь за что-то. За то, что не встретилась с ней в ресторане. За то, что прошу ее побыть с Коннор вместо меня.
В глубине души Селия, похоже, сожалела, что подтолкнула меня сниматься в этом фильме. Наверное, ей не нравилось, что я работаю с бывшим мужем. Наверно, ей не нравилось, что я ежедневно встречаюсь с Максом Жираром. Наверное, ей не нравилось, что я задерживаюсь. А еще у меня сложилось впечатление, что, хотя она и любит Коннор, нянчиться с ребенком не самое любимое ее занятие. Так или иначе свои претензии она держала при себе и поддерживала меня. Когда я звонила ей и в миллионный раз говорила, что опаздываю, она обычно отвечала так: «О’кей, милая. Не беспокойся. Успехов». В этом отношении Селия была идеальным партнером и всегда ставила на первое место меня и мою работу.
Ближе к концу съемок, после долгого дня и тяжелой эмоциональной работы, когда я уже собиралась домой в своей гримерной, в дверь постучал Макс.
– Ну, что задумал? – спросила я.
Он посмотрел на меня задумчиво, потом сел. Я садиться не стала, показывая, что ухожу.
– Думаю, Эвелин, нам нужно кое-что обдумать.
– Обдумать?
– Любовную сцену на следующей неделе.
– Я знаю.
– Съемки почти закончены.
– Да.
– По-моему, кое-чего недостает.
– Это чего же?
– Думаю, зрителю нужно понять сексуальную притягательность Патриции и привлекательность Марка.
– Согласна. Поэтому я и согласилась показать грудь. Ты получил то, чего не получал от меня ни один другой режиссер. По-моему, ты должен быть доволен.
– Конечно, я доволен. Но думаю, нам нужно показать, что Патриция – это женщина, которая берет то, что хочет, и наслаждается плотскими грехами. Она этакая мученица. И она святая, которая на протяжении всего фильма помогает Марку, стоит на его стороне.
– Верно, потому что она сильно его любит.
– Да, но надо также показать, почему она его любит. Что он дает ей, что она получает от него?
– К чему ты клонишь?
– Я хочу, чтобы мы сделали что-то, чего не делает никто.
– И что же это?
– Я хочу показать, что ты трахаешься, потому что тебе это нравится. – У Макса даже загорелись глаза. Его захватила волна творческого энтузиазма. Я знала Макса – похотливость была у него в натуре, но здесь отдавало чем-то другим. Здесь пахло бунтом. – Подумай. Сексуальные сцены – это про любовь. Или власть.
– Конечно. И цель любовной сцены на следующей неделе в том, чтобы показать, как сильно Патриция любит Марка. Как верит в него. Насколько крепка связь между ними.
Макс покачал головой.
– Я хочу показать публике, что Патриция любит Марка еще и потому, что он доводит ее до оргазма.
Я задумалась. Ничего скандального в предложении Макса вроде бы не было, но воспринималось оно именно так. Для женщин в сексе важна интимность, для мужчин – удовольствие. Так говорит нам культура.
Мысль о том, что меня покажут наслаждающейся собственным телом и жаждущей мужского, что женщина вынесет на экран свое физическое удовольствие… – в этом было что-то вызывающе смелое и дерзкое. То, о чем говорил Макс, напоминало графический портрет женского желания. На уровне инстинкта идея сразу пришлась мне по вкусу. Сама мысль о графической сексуальной сцене с Доном взволновала меня примерно так же, как чашка хлопьев с отрубями. Но я хотела раздвинуть границы и показать женщину, занимающуюся сексом, чтобы получить удовольствие, а не доставить его кому-то. Захваченная идеей, я схватила куртку и протянула руку.