Сейчас и навечно

– Вот и она, – ярко улыбнулся Джексон и поцеловал меня в щеку. – Наше секретное оружие. Прекрасно выглядишь. Все присутствующие в зале суда не смогут не полюбить тебя.

Я покраснела до кончиков ушей.

– Боже, перестань, – отмахнулась я и взглянула на Сойера. – Джексон сказал, что мне следует прийти. Что это может помочь…

– Разве тебе не нужно быть на работе? – мрачно спросил Сойер.

Да, пропуск очередного дня определенно оставит дыру в моем бюджете, но разве можно это сравнивать с тем, с чем столкнулся Сойер? Я побеспокоюсь об этом позже.

– Это гораздо важнее, – ответила я.

Сойер задержал на мне взгляд, затем кивнул и резко двинулся к седану, припаркованному у обочины.

– Видишь? – шепнул Джексон мне в ухо, когда мы последовали за Сойером. – Он не в себе.

– Нет, – прошептала я, а сердце разрывалось от боли. – Он просто напуган до смерти.

В машине я села на заднее сиденье между Сойером и Джексоном. Сойер подпирал подбородок рукой и глядел в окно. Другая рука лежала на бедре. Не давая себе возможности передумать, я взяла его за руку. Сойер напрягся, не отрывая взгляда от окна, но через мгновение вздохнул: напряжение покинуло его тело, и он переплел свои пальцы с моими.

Я тоже выдохнула от облегчения, бросив мимолетный взгляд на Джексона, который тайком одобрительно мне подмигнул. Но когда машина подъехала к зданию Верховного суда, Сойер заметно напрягся. Он выпустил мою руку и вышел из машины, не сказав ни слова.

Эбботы уже находились на месте в зале суда. Моей первой реакцией было замешательство: я представляла их бессердечными монстрами, но они выглядели ухоженными и обеспеченными людьми в своей одежде пастельных тонов и с посеребренными волосами.

«Они казались хорошими людьми».

Стоило нам войти, и они повернулись на своих местах, отчаянно ища взглядом Сойера с улыбкой на лице, полной надежды. Но он отказывался смотреть на них, и тогда их взгляды остановились на мне.

Я приветливо улыбнулась им, почти рефлекторно. Ничего не могла с собой поделать и, кроме того, решила, что делу не повредит, если кто-то со стороны Сойера выступит послом доброй воли.

Адвокат Эбботов нахмурился и что-то зашептал своим клиентам. Они снова обернулись ко мне, когда я заняла место позади Сойера и Джексона, но теперь насторожились.

«Да, это я. Бывшая наркоманка», – подумала я, но продолжала дружелюбно улыбаться и держать спину ровно. Спустя несколько минут судебный пристав велел всем встать, и вошел судья.

Он водрузил очки на нос и взял в руки конверт.

– В отношении вопроса касательно опеки над несовершеннолетней Оливией Эббот суд получил результаты теста на определение отцовства мистера Хааса. – Он устремил свой суровый взгляд на Сойера. – Мистер Смит, есть ли у вашего клиента что-то для внесения в протокол в данный момент?

Джексон поднялся со своего места со словами:

– Ваша честь, мы просим суд выслушать свидетеля Дарлин Монтгомери. – Он повернулся, движением руки указав на меня. – На прошлом заседании мистер Голлуэй пытался бросить тень на всех, кто помогал Сойеру заботиться об Оливии, и мы бы хотели, чтобы Эбботы и суд услышали несколько слов от самой мисс Монтгомери.

Я в панике посмотрела на Джексона.

«Никто не предупреждал, что мне придется что-то говорить!»

Я сделала глубокий вдох и попыталась успокоиться. Черт возьми, да я уже испытала на себе «силквудский» душ. Что такое выступление перед судом по сравнению с этим?

Но судья отрицательно покачал головой.

– После оглашения результатов теста будет достаточно времени для показаний любых лиц, хотя, если мистер Хаас хочет что-то сказать, он может сделать это прямо сейчас.

Со своего места я заметила, как Джексон подтолкнул Сойера под столом, но тот оставался неподвижным, словно камень. Мой взгляд метнулся к Эбботам, которые вытянулись на своих местах с надеждой на лицах.

Судья вздохнул.

– Хорошо. Секретарь суда зачитает результат ДНК-теста и внесет его в протокол заседания.

Он передал конверт молодой женщине в строгом светло-синем костюме. Зал погрузился в тишину, нарушаемую лишь звуком рвущейся бумаги. Мое воображение рисовало, как сердце Сойера в данный момент тоже рвалось на части.

Он поднял голову, и это резкое и внезапное движение привлекло внимание собравшихся.

– Пожалуйста, не стоит.

Слова повисли в воздухе, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что их произнес Сойер. По залу суда пронесся коллективный вздох. Мое собственное дыхание сбилось, когда я услышала боль, пронизывающую каждый слог: голос казался измученным до глубины души.

– Пожалуйста, не зачитывайте это, – повторил он.

Сойер поднялся на ноги. Его плечи были опущены, будто он нес вес целой вселенной в каждой жилке и мышце своего тела. Но я смотрела, как он выпрямляется, как его голос становится тверже, хотя в нем все еще звучали отголоски боли с примесью любви и надежды.

– Оливия – моя дочь, – сказал он залу суда. – Это так, что бы там ни сказал тест. А через несколько недель все это не имело бы значения. Я бы пересек финишную черту закона и ходатайствовал о внесении моего имени в свидетельство о рождении. И это было бы сделано, независимо от результатов теста. Но, поскольку нахожусь на другой стороне черты закона, я могу потерять ее.

Мой взгляд был прикован к Сойеру, но краем глаза я заметила, как Голлуэй что-то отчаянно шептал своим клиентам, которые заткнули его одним движением головы – все в этом зале ловили каждое слово Сойера.


– Я воспитываю Оливию с трехмесячного возраста. Она называет меня папочкой. – Что-то в его голосе надломилось, и мое сердце треснуло вместе с ним. – А тест? Он не имеет никакого значения для меня. Не может диктовать мне, что я должен чувствовать и насколько сильно должен любить эту девочку. Я люблю ее каждой молекулой своего тела, и плевать, если какая-то молекула не соответствует. Меня не волнует, что они не совпадают. И никогда не волновало.

Он сделал глубокий вздох.

– Я уже делал тест на отцовство. Десять месяцев назад, когда Молли оставила ребенка со мной. Тот тест тоже не имел для меня никакого значения. Прошло несколько дней, но было уже слишком поздно. С той секунды, как Молли вложила мне в руки Оливию и дала понять, что она моя, все остальное ушло на второй план.

Я прикусила щеку изнутри, но слезы все равно текли по моему лицу. Миссис Эббот промокнула глаза салфеткой, а ее супруг прижал кулак ко рту, внимательно слушая.

Сойер повернулся к ним.

– Я понимаю, что вы совсем не знаете меня, но Оливия знает. Пожалуйста, не забирайте ее у меня. Я умоляю вас. Она моя дочь. Моя маленькая девочка. Спасибо… спасибо.

Он опустился обратно на свое место, и мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы не подскочить и не броситься к нему с объятиями. Джексон взял его за плечо и что-то сказал, но Сойер только качнул головой, прикрывая глаза руками.

Судья Чен посмотрел на Эбботов, которые что-то приглушенно обсуждали со своим адвокатом, который в замешательстве размахивал руками.

– Мистер Голлуэй, – сказал судья, – ваши клиенты хотели бы что-то добавить?

Адвокат неохотно поднялся на ноги.

– Ваша честь, нам нужно время, чтобы обсудить некоторые вопросы в комнате для переговоров.

Лицо судьи Чена оставалось бесстрастным, но, могу поклясться, я заметила облегчение, отразившееся в его чертах. Он кивнул.

– Одобряю.

Я наблюдала, как судебный пристав проводит судебного стенографиста и обе стороны в комнату судьи в задней части зала. Джексон приобнял Сойера за плечи и вел его, словно лунатика, который нес на себе тысячу фунтов. Уже перед входом в комнату он обернулся, и наши взгляды встретились. На красивом лице отразилась боль, смешанная с надеждой. Я улыбнулась сквозь слезы и показала ему два больших пальца вверх.

Еле заметная улыбка коснулась его губ, и он шагнул внутрь. Судебный пристав проследовал за ним и закрыл дверь.

Я опустила свои руки и позволила себе разрыдаться во всю силу. Я чувствовала себя круглой дурой, показав ему этот глупый жест, но это все, что у меня было. Это и надежда: потому что если он потеряет Оливию, то никогда и ничего уже не будет в порядке. И с ужасом я осознала, что потеря Оливии причинит боль и мне. Гораздо большую, чем я думала.

Шли минуты. Кроме судебного секретаря, которая сидела за своим столом и перекладывала бумаги, я была единственным человеком в зале. У нее находились результаты ДНК-теста. Мне хотелось перепрыгнуть через ряды скамеек, вырвать у нее из рук бумаги и разорвать их на кусочки, чтобы никто никогда не узнал, что там написано.

Наконец дверь комнаты открылась, и приступ паники и надежды заставил меня подскочить на месте. Судья вышел первым, его лицо не выражало никаких эмоций, за ним последовали нервно улыбающиеся Эбботы. Я повернула голову, практически вскакивая со своего места, пока не увидела Джексона с широкой улыбкой и Сойера…

«Я люблю его».

Мысль прошибла меня жаром и разрядом тока одновременно.

«О боже, я люблю его. Как же я люблю его».

Я была влюблена в Сойера, потому что в этот самый момент его счастье – целостность его сердца – единственное, что было для меня важным. А еще я поняла, что все предыдущие разы это вовсе была не любовь. Слепая одержимость моего одинокого сердца. В зале суда я не думала о себе ни минуты. Только о любви к Сойеру и об искренней надежде, что ничто не сможет причинить ему вреда.

Я впитывала каждую его эмоцию, пытаясь понять, что случилось в той комнате. Его глаза покраснели, он выглядел таким потрясенным. Вздохнув – с облегчением? – он что-то ответил на вопрос Джексона с улыбкой. Когда они пересекали зал суда, его глаза нашли мои. Его улыбка стала шире, а затем он отвернулся, вернувшись на свое место.

Я затаила дыхание.

Судья прочистил горло.

– Истцы обратились с ходатайством об отсрочке оглашения результатов ДНК-теста до тех пор, пока ответчик не завершит сдачу экзамена на адвоката, который должен состояться в следующий понедельник. Ходатайство удовлетворено. Результат теста останется закрытым, пока суд снова не соберется здесь в следующую пятницу. Истцам, в дополнение к их заранее оговоренной опеке на выходных, предоставляется временная опека над Оливией Эббот на трехдневный срок, пока мистер Хаас будет сдавать экзамен. Слушание отложено.

Он ударил молотком, и Сойер рухнул на стул. Подошли Эбботы, и они обменялись парой фраз. Джексон пожал руку мистеру Эбботу. Элис Эббот подошла к Сойеру, и мне показалось, что она изо всех сил сдерживала свое желание прикоснуться к нему, обнять его. Они выглядели, как мать и сын, и в моей груди затеплилась надежда. Между ними проскочили еще пара фраз, а затем Эбботы ушли, кивнув мне.

Я поспешила к Сойеру и Джексону.

– И что все это значит?

– Это значит, что Эбботы не хотят, чтобы Сойер плохо сдал экзамен, – ответил Джексон. – Мы не выиграли, но эта задержка дает мне надежду на то, что Эбботы готовы проявить гибкость. – Он подтолкнул Сойера локтем. – Или они поддались твоему мужскому проявлению эмоций.

Сойер тяжело вздохнул.

– И что мне теперь делать?

– Они забирают Оливию с завтрашнего утра до среды, – сказал Джексон. – У тебя есть выходные на повторение материала, а затем Большой тест, который ты собираешься взять штурмом.

Сойер кивнул.

– Так мы можем идти? Я хочу поскорее вернуться к Оливии.

Мы покинули зал суда. Светило яркое солнце, почти такое же яркое, как и улыбка Джексона, когда мы подошли к седану, который ему предоставила его компания. Казалось, весь мир успел измениться, пока мы находились в здании суда.

– Итак, Дарлин, как жизнь? – спросил Джексон, когда мы шли на парковку. – Есть какие-нибудь увлекательные планы на выходные?

Я улыбнулась, заражаясь его оптимизмом и безупречным чувством юмора.