Сейчас и навечно

– Прости за это, – сказал однажды Райан, после того как оступился, больно ударив меня своей головой. – Паула моя кузина, и вот я здесь. Я не профессионал, уж точно.

«Я, как ни странно, была права».

Я потерла лоб, на котором уже образовалась шишка, и попыталась улыбнуться.

– Ничего страшного. Шоу должно продолжаться, верно?

Райан оказался не единственным. Почти вся группа была едва ли профессиональной – я чувствовала себя так, словно присоединилась к школьному кружку танцев, где любили экспериментировать. Грег, режиссер, слишком напыщенно описывал свое «видение», но помимо этого и листовок на фонарных столбах, больше нигде не давал рекламу.

Но я исправно посещала каждую репетицию и выкладывалась на полную, несмотря на то, что другие танцоры – особенно три девушки – почти не разговаривали со мной. Ведущая танцовщица, Анна-Мария, даже не смотрела в мою сторону, лишь изредка бросала косые оценивающие взгляды. А после окончания репетиции все всегда отправлялись выпить без меня.

– Дарлин, – услышала я однажды шепот за спиной. – Звучит, как официантка из дешевой забегаловки на заправке.

Я быстрым шагом покинула зал, преследуемая ехидным хихиканьем.





* * *


Субботним утром я проснулась на рассвете. Рабочий график оставил свой отпечаток, и теперь у меня не получалось спать долго. Из-за аномальной жары на улице в студии было ужасно душно. Я лежала на диване в нижнем белье, наблюдая, как восходящее солнце заливает небо полупрозрачным светом. Рядом на столике остывал кофе, пока я гадала, что же, черт возьми, мне делать дальше.

Я не пропустила ни одного собрания анонимных наркоманов. Пусть и не участвовала в разговорах так часто, как того хотел Макс. Но чувствовала себя так, будто снова и снова читаю надгробную речь по кому-то, кто уже давно умер. А мне не хотелось воскрешать зависимую себя. Та девушка ушла, и я не хотела, чтобы она возвращалась.

Я много трудилась: мои руки и спина отваливались после каждого тяжелого рабочего дня, а после репетиций становилось еще хуже.

Я все делала правильно.

Но внутри меня сидела иная боль. Пустота.

С маленького диванчика я наблюдала за восходом солнца, вспоминая свое любимое стихотворение Сильвии Плат «Серенада простушки». Я не любила читать: большие тексты не могли удержать мое внимание. Мне нравились песни. Лирика. Стихи. Творчество, где писатель, имея бесконечный запас слов, выбирает лишь несколько.

Я была той самой простушкой. Лежа на диване в это утро, я закрыла глаза, заставив весь мир исчезнуть.

«Две недели прошло, как я не видела Сойера».

– Я создала тебя в своих мечтах, – прошептала я строки стихотворения.

Руки попытались вспомнить теплоту его кожи, заскользили по моим бедрам, задевая края нижнего белья. Меня прошибло электрическим разрядом, и я спрыгнула с дивана.

– Нет, это жульничество.

Я сжала кулаки, сделав несколько глубоких вдохов. У меня никогда не получалось остудить разгоряченную кровь. Единственное лекарство – разжечь огонь страсти внутри себя со всей силой, подпитывать его, пока он не сгорит дотла. Но до репетиции, где я смогла бы перенаправить энергию в танец, оставалось еще несколько часов.

Я надела зеленые с белыми полосками по краям шорты для бега, белую футболку, гольфы и кроссовки. Схватила телефон с наушниками, бутылку с водой и отправилась на улицу.

В двух кварталах к северу находился парк с обширным газонами, и его окружали еще более красивые строения. По периметру пролегала беговая дорожка, где я и начала свою тренировку.

В девять утра уже было тепло. А судя по тому, что я слышала о Сан-Франциско, такая жара была не просто редкостью – она была неслыханной. И жители города пользовались этим. Здесь уже собрались парочки и семьи с детьми, наслаждающиеся хорошей погодой. А кто-то лежал один, растянувшись на траве с открытой книгой, которая служила защитой от слепящего солнца.

Я пробежала один круг вокруг парка с песней Мадонны «Open Your Heart», играющей в наушниках. На втором круге я заметила Сойера.

Он стоял примерно в двадцати ярдах от беговой дорожки в джинсах, темно-синей футболке и бейсболке «Джайентс», надетой задом наперед. Рядом с ним стояла коляска с Оливией, и я видела, как она болтает ножками, пытаясь выбраться.

Я замедлила темп, наблюдая, как Сойер раскладывает покрывало на траве, а потом достает дочь из коляски, которая тут же норовит сбежать. Мое сердце чуть не вырвалось из груди, когда Сойер со смехом подхватил Ливви и усадил ее на покрывало, вручив ей печенье. То самое печенье.

Мои ноги хотели повернуть в их сторону, словно мой внутренний компас притягивался к магнитному полюсу Сойера. Но я побежала дальше, ускорив темп.

На следующем круге Сойер играл в мяч с Оливией, насколько это было возможно с годовалым ребенком. Оливия, одетая в розовый комбинезон, в одной руке держала печенье, а другой неуверенно бросала маленький желтый мячик в сторону Сойера. Он смеялся и поднимал его, чтобы покатить его обратно по траве.

Повернув шею в их сторону, я наблюдала за происходящим, пока не врезалась в кого-то. Я чувствовала себя преследователем, шпионящим за своей жертвой: мне пришлось напомнить себе, что я пришла в парк первая, чтобы бегать и заниматься своими делами.

«Работать над собой».

Пробегая мимо в третий раз, я увидела двух девушек рядом с Сойером. Одна из них чересчур наигранно смеялась над чем-то, а вторая сидела на корточках перед Оливией и с улыбкой на лице разговаривала с ней. Меня охватило безумное желание броситься на них и повалить на траву. Но резкая боль в боку заставила меня отвести взгляд.

Я согнулась пополам, упираясь руками в колени, и тяжело дышала. До этого момента я не осознавала, насколько быстро бежала: по моему лицу стекали капли пота, а боль в боку была похожа на небольшой, вонзающийся в меня нож.

Когда смогла наконец стоять прямо, я сделала глубокий вдох и посмотрела на Сойера. И у меня снова перехватило дыхание.

Он смотрел прямо на меня, выражение его лица с такого расстоянии было сложно разглядеть, хотя мне показалось, что я увидела улыбку, мелькнувшую на его губах.


Я наблюдала, застыв на своем месте, как он поднял Оливию на руки и направился ко мне, ни слова не сказав девушкам, которые смотрели ему вслед с растерянностью и разочарованием, которое быстро сменилось презрением.

– Тебя преследуют? – спросил Сойер с небольшой улыбкой на губах, пока Оливия крутилась на его руках в попытках взглянуть на меня.

– Ха-ха, нет, – усмехнулась я. Боже, я, вероятно, выглядела ужасно. Мое лицо покраснело и опухло после интенсивной пробежки, а пропитанная потом футболка приклеилась к телу. – Представила на секунду, что я Усэйн Болт.

Оливия протянула мне свою маленькую ручку.

– Привет, милая горошинка, – сказала я, пожимая ее ладошку. – Ты хорошо себя ведешь?

– Как всегда, – ответил за нее Сойер с улыбкой, предназначенной лишь для нее. Он снял травинку с ее комбинезона, не глядя на меня. – Давно не виделись.

– Да, я была занята. Работа, репетиции. – Дыхание немного успокоилось, но сердце продолжало громко стучать. – Как твои экзамены?

– Хорошо. Два сдал, осталось еще два.

– А экзамен на адвоката?

– Будет в Сакраменто через несколько недель. Три дня проживания в мотеле. – Он поморщился. – Не могу дождаться.

– Три дня? Елена будет присматривать за Оливией? – задала я вопрос. – Потому что я могу помочь. Если нужно.

– Возможно. – Его темно-карие глаза встретились с моими. – Спасибо.

– Обращайся.

Неловкую тишину нарушил нетерпеливый выкрик Оливии:

– Вниз! Вниз!

– Нам лучше вернуться, пока кто-нибудь не украл наши колеса. – Сойер дернул подбородком на громоздкую, подержанную коляску. – Красота.

Я улыбнулась и попыталась придумать какой-нибудь остроумный ответ, но мой разум был одурманен видом загорелой груди Сойера, выглядывающей из-под V-образного выреза футболки, и напряженными мышцами его рук, пока он опускал Оливию на землю.

– Да, а мне нужно вернуться… эм… еще побегать.

«Еще побегать? Серьезно?»

Вдруг мою руку кто-то сжал.

– Мяч, Дали-ин? – Оливия потянула меня в сторону покрывала. – Мяч?

Счастливый смех вырвался из моей груди, успокаивая нервы.

– Божечки, она назвала меня по имени. – Я опустилась на корточки перед ней. – Ты только что сказала «Дарлин»?

– Дал-ли-и-ин, – повторила Оливия, указывая на маленький желтый мячик. – Иглать?

– Конечно, если твой папочка не против.

Я посмотрела на Сойера, который не сводил глаз с Ливви.

– Не думал, что она знает твое имя, – тихо сказал он.

– Я тоже, – ответила я. – Мы поиграем, ты не против? Или мне лучше уйти…

– Было бы здорово. Если ты не возражаешь.

– Нисколечко.

Я присоединилась к Сойеру и Оливии на лужайке, и мы начали игру: Сойер бросал мяч мне, я катила его в сторону Оливии, а та швыряла обратно Сойеру, которому постоянно приходилось бегать за мячом, каждый раз оказывающимся где-то в траве.

Тринадцатимесячной девочке концентрации хватило лишь на пять минут, и она уронила мяч – игра прекратилась.

– Еда? Еда, папочка.

Он поднял Оливию на руки.

– Ты хочешь перекусить? Может, сначала полетаем?

– Дя-дя!

Сойер подхватил Оливию, а затем подбросил ее в воздух так, как это обычно делают парни, что заставило малышку визжать от смеха, а всех женщин в радиусе двадцати ярдов паниковать.