Счастье рядом

Именно это я и делаю. Отмечаю новые места и провожу линии, рисую наш путь. В отрезок от Мюнхена до Флоренции я добавляю Милан и обвожу озеро Гарда. Я склоняюсь над картой, ставлю маркер на Бари и провожу линию по автобану в направлении Сан-Марино, мимо Римини, затем до Падуи и Венеции. С каждым сантиметром нашего путешествия улыбка на моем лице становится все шире, и я спрашиваю сама себя, как же это будет на самом деле, когда мы отправимся в путь, если даже путешествие маркером по карте доставляет мне столько удовольствия.

Меньше чем час назад моя усталость и судороги в животе могли испортить мне настроение, но сейчас все по-другому. Я другая. Счастливая. Невероятно счастливая. Как будто кто-то просто удалил плохие мысли из головы. Они так далеко, что почти не чувствуются, словно это был всего лишь сон, после которого я только что проснулась. Как будто нет никакой дыры в сердце. Как будто все хорошо.

Я наклоняюсь через окно за ноутбуком, который лежит у меня на кровати, и включаю его. Открываю Google Maps и ввожу наш маршрут. Солнце с безоблачного неба пускает блики на поверхность бассейна, пока я просматриваю бесчисленные картинки пляжей и красивых городов, захожу на блоги путешественников, делаю записи и сохраняю ссылки. Я отдаюсь мечтаниям, которые скоро станут явью. Думая об этом, я беру телефон и ищу номер Оскара. Он дал мне его в тот вечер после концерта, и я сразу же сохранила его в «Избранном», но еще ни разу не звонила. Я нервно болтаю ногой, сердце бьется так быстро, и мне становится страшно, что оно может остановиться в любой момент. Гудок, второй, третий, и Оскар наконец снимает трубку.

– Тесс? – у него одышка, как будто он бежал. – Наконец-то.

– Привет, – я хочу сказать больше, но слова комом встают в горле.

– И? – спрашивает он шепотом, и я, услышав его теплый голос, закрываю глаза.

– Да, – шепчу я в ответ.

– Мы едем?

– Мы едем.

Вообще-то я хотела сказать что-нибудь другое, но было бы слишком пошло произнести это вслух. Я чувствую, как в моем рту собираются слова. Что-то очень глубоко во мне хочет произнести их, ведь мне нечего терять, но язык не двигается, словно парализован. Мне хочется сказать, что каждая секунда моей оставшейся жизни, проведенная рядом с ним, имеет смысл. Я хочу сказать ему, что влюблена в него, но лишь дышу в трубку и молчу.

– Давай, подумай вслух, – тихо говорит он.

– Когда мы поедем?

– Я должен сперва объяснить все родителям, – говорит он, и я буквально слышу его ухмылку. – Как насчет завтра?

– Я бы с удовольствием поехала сегодня.

– Тогда поедем сегодня.

Я на секунду задумываюсь, а потом отвечаю:

– Нет, лучше завтра.

Возникает пауза, мы оба дышим в трубку. Больше ничего. Я снова закрываю глаза. Воздух, выходящий из легких, хочет сказать ему, что я чувствую к нему и что не могу ни о чем другом думать. Но он бессмысленно покидает мое тело. Он не говорит ему, что рядом с ним я не чувствую себя девочкой со сроком годности. Он умалчивает, что впервые за целую вечность я снова стала собой и что мне этого достаточно.

– Когда я смогу тебя увидеть? – шепчет он мне в ухо, и с закрытыми глазами мне кажется, что он сейчас здесь. Но нет его прекрасного запаха. И тепла, которое излучает его тело. И ощущения его рук на моем теле. – Что там с сегодняшним вечером?

– Мне нужно спросить маму.

– Что тебе нужно спросить?

Ее голос за моей спиной напугал меня до смерти. Я вздрагиваю, открываю глаза и рассерженно смотрю на нее.

– Подожди секунду, – говорю я Оскару, поворачиваюсь к маме и тихо фыркаю: – В этот раз ты точно не стучалась.

– Нет, – отвечает она, ее глаза зло сверкают. – Я хотела удостовериться, что ты не упала в обморок в туалете. – В ее взгляде можно заметить мысли о тысяче вещей, но прежде всего страх. Каждую секунду нового дня она ждет, что потеряет меня. Скоро это произойдет. Но не сегодня.

– Я болтала с Оскаром, – говорю я и кусаю нижнюю губу.

В ее глазах мелькает улыбка, хотя уголки рта остаются неподвижными. Зато появилось выражение лица «Боже, моя дочь влюбилась». Хотя, может быть, она просто рада, что я еще жива. – Ты хотела меня о чем-то спросить?

– Ах да, – киваю я головой. – Можно Оскар поужинает с нами сегодня?

– Это не самая лучшая идея, – она делает шаг назад.

– Почему?

Она показывает на телефон.

– Оскар еще тут? – Я киваю и смотрю на нее в ожидании. – Ларисса и Бастиан поссорились, – отвечает она шепотом. – Он не придет сегодня вечером.

– И?

– Наверное, было бы лучше пообедать в кругу семьи. Только мы вчетвером, – последнее она подчеркивает как волшебное слово, которое заставляет меня замолчать на секунду.

– А для кого так было бы лучше? – спрашиваю я и поднимаю брови. – Точно не для меня.

Я слышу, как Оскар что-то говорит мне. Что-то вроде «Креветка, я могу зайти позже».

– Тесса, дорогая, послушай, я… – мама смотрит на меня, и я понимаю, что она ищет пару убедительных аргументов, ведь Оскар ни при каких обстоятельствах не должен подумать о ней плохо. Мама будет не мама без желания всегда создавать видимость идеала.

– Я тоже должна идти?


– Тесса, это день рождения Лариссы.

– А я хочу, чтобы Оскар был рядом, – упрямо настаиваю я.

– Эй, Креветка, я загляну к тебе после ужина, – теперь громко и отчетливо слышу я слова Оскара.

– Обещаешь? – спрашиваю в трубку.

– Да, обещаю, – отвечает он.

Я поворачиваюсь к маме.

– Хорошо. В семейном кругу.

– Что? – растерянно спрашивает она. – Вот так просто? Я имею в виду, даже спорить не будешь?

С того момента, как я нашла бумаги в гараже, казалось, это было моим любимым занятием – измываться над мамой. Я всегда говорила «нет». Иногда даже на те вещи, которыми мне хотелось бы заняться.

– Да, – отвечаю я. – Без споров.

Мама смотрит на меня так, будто я только что призналась ей, что покончила с коксом и начинаю новую жизнь. В ее глазах я вижу облегчение. Она светится и улыбается, и я улыбаюсь в ответ. Не знаю, что изменилось. Я больше не злая. Больше не хочу ссориться. Может быть, это Оскар. Или мысли о нашем путешествии. Может быть, это потому, что ей известно, что я все знаю, или я насмешливо улыбаюсь, потому что через пару часов снова увижу Оскара.

– Спустишься вниз? – осторожно спрашивает она, как будто не хочет, чтобы случился переизбыток счастья. – Было бы здорово, если бы ты тоже присутствовала при распаковке подарков.

– Что? Мой подарок-катастрофа еще не был распакован?

– Нет, – отвечает она и пытается сдержать улыбку. – Мы… э-э, мы ждали тебя.

– Окей, – говорю я. – Я скоро приду.

Ее глаза сияют. Как и мои. И это хорошо, потому что по-настоящему. Нет масок. Нет притворства. Это отталкивает мысли, которые обрушились на меня как снег на голову. Может, это снова я, а не жалкая попытка быть собой. Сияние в ее глазах не удивило меня, мне тепло от него. С того момента, как я начала тихо умирать, ее улыбка была другой. Отстраненной. Как солнце в ноябре, которое скрывается в густой пелене тумана. Оно вроде светит, но не греет. Так же как у меня.

Я смотрю, как она выходит из комнаты, а затем говорю в трубку:

– Ты еще тут?

– Да, – отвечает Оскар. – Я буду тут всегда.





В государстве Медичи





Ларисса сразу же поняла, где мой подарок. И по какой-то причине ей захотелось распаковать его первым. Думаю, она просто не могла долго смотреть на эту упаковку. Без понятия, я ее не спрашивала. Мне даже показалось, что я увидела на ее лице предвкушение радости. Хотя я, наверное, его придумала. Просто после увиденного блеска в глазах матери разглядеть предвкушение радости на лице моей ворчливой сестры было бы чересчур. Два чуда в один день – это выходит за рамки. Когда Ларисса увидела футболку, ее взгляд снова стал прежним. Смешение из раздраженности и разочарования. Другие подарки были, без сомнения, лучше. Два или три раза Ларисса по-настоящему порадовалась и напугала меня своей улыбкой. Я, в свою очередь, сказала что-то неприятное, и она, конечно, снова стала угрюмой. Окей, признаю, это не было мило с моей стороны. Мое «Сфоткай! Оно улыбнулось!» заслужило ее злого взгляда. Будь я недоверчивым человеком, то, возможно, спросила бы, специально ли мама дала мне самый плохой подарок, чтобы меня унизить, но она бы так не сделала. По крайней мере, я не могу себе такого представить.

Мы, нарядные, сидим в машине и едем, практически не разговаривая, вниз по Нимфенбургерштрассе. Я всегда ее называю улицей социалистов, потому что она очень широкая и усеяна липами. Соглашусь, в наше время редко кто вспоминает социализм, но она напоминает мне именно его. Может быть, потому что это одна из улиц Мюнхена, где можно проводить парад, и там не будет тесно. Даже парочка танков спокойно поместятся на ней. Отец рассказывал мне, что раньше тут ездили трамваи. Могу себе это представить. Пути с кучей камней вокруг трамвайного полотна, остановки и зеленые насаждения. Мне кажется, раньше она выглядела лучше. Сейчас на каждой части дороги по полторы полосы, и, если уверен в безопасности, можешь использовать вторую. Эта улица изо дня в день переживает ожесточенные бои. Между водителями, которые едут рядом друг с другом, и теми, кто прекрасно себя чувствует на середине дороги. Я не встреваю, потому что у меня нет водительского удостоверения, и не могу высказываться по этому поводу. Отец всегда держится героически спокойно, а мама с неохотой выезжает в город, и, случись что, она точно не будет сигналить.

Я люблю эту улицу. Когда была маленькой, часто ездила с отцом в офис. С того времени я люблю эти высокие деревья, которые летом приглушают свет уличных фонарей и наполняют прохладный летний воздух запахом липового цвета. Как по мне, город начинается здесь. У нас дома все строго по правилам: подстриженные кустарники, широкие проезды. Мне больше нравится в городе. Может, потому что я там никогда не жила. Папа заезжает на подземную парковку и ставит машину на своем месте. На знаке на стене написано: «Старший партнер», а ниже: «Адвокатское бюро Ван Кампен, Кубики и партнеры». Мы выходим из машины и на лифте поднимаемся наверх.

Заведение, как обычно, забито битком, свободен лишь один стол. Он ждет нас, как необитаемый остров – утопающих. Мой желудок урчит, он знает, что его ждет хорошая еда. Владелец заведения подходит к нам, разводит руками и приветствует отца рукопожатием. С этой улыбкой, которую, как мне кажется, я знаю всю жизнь. Это добрая улыбка, которая светится в его глазах. Он мне нравится. Он подмигивает мне и провожает нас к столу. Мы часто бываем здесь, возможно, потому что отец работает неподалеку, и мы можем использовать то время, которое остается нам от дела Петерсена. Но это не главная причина. Как минимум, не для меня. Здесь нарядно, и еда действительно потрясающая. Мои фавориты – паста и рагу. И равиоли в соусе «Аврора». И тирамису. Да, в качестве прощального обеда я бы выбрала еду в «Медичи».

Мы заказываем напитки, затем я склоняюсь над меню и задаюсь вопросом, когда же смогу вскользь обмолвиться, что уеду на некоторое время. Я уже слышу удивленные голоса: «Уехать? Ты?! Куда?» Я знаю, как они будут смотреть на меня. Отец сделает свое адвокатское выражение лица, поднимет брови и едким голосом скажет: «Ага, ну и с кем?» И все, что я смогу ответить, будет: «С одним очень привлекательным молодым человеком, которого вы практически не знаете и в которого я безнадежно влюблена». На худой конец, я бы успокоила их тем, что они могут не беспокоиться о моем предохранении. Я не сделаю их молодыми бабушкой и дедушкой.

И ровно в этот момент мама, скорее всего, расплачется, а отец закроет глаза и, вздыхая, будет массировать переносицу. Нет, мне не стоит говорить это сегодня, по крайней мере, не за ужином. Это вечер Лариссы. Но я не могу им совсем ничего не сказать. Просто уехать и оставить записку. Или позвонить им, будучи уже в пути. Что они сделали бы в самом страшном случае? Посадили бы меня под домашний арест, когда я вернусь?

– А ты, Тесса? – спрашивает папа.

Я поднимаю взгляд – все смотрят на меня. Замечательно.

– Что, простите?

– Что ты будешь заказывать?

– Я возьму…

– Дайте угадаю! – перебивает меня официант и улыбается как-то по-итальянски. Он смотрит на меня так, будто пытается прочитать мои мысли, а затем триумфально произносит: – Равиоли, наполненные артишоком, с соусом «Аврора». Верно?

Я вообще-то хотела строццапрети и рагу из ягненка, но киваю, потому что он так рад и мне не хочется огорчать его.

– Точно, их.