Самая темная ночь
Часть 46 из 53 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Хорошо, – отозвалась та. – А я постараюсь поспать немного.
Станционные уборщики, однако, знали свое дело – Нина два раза обошла кассовый зал, заглянула под все скамейки, даже посмотрела в урны, но не нашла и обрывка какого-нибудь листочка с напечатанным текстом.
Впрочем, не совсем так. В этом кассовом зале, как и во всех других, где Нина со Стеллой побывали за последние несколько дней, была большая доска объявлений на стене, где обычно вывешивают расписание поездов, объявления и рекламные листовки. Как и на других станциях, сейчас доска в кассовом зале Больцано была обклеена листами бумаги – одни уже пожелтели, другие были совсем свежие, – на каждом из которых значилось чье-нибудь имя, а под ним шла просьба о помощи.
Нина устала, так устала, что пора было вернуться в зал ожидания и попытаться заснуть, но вместо этого она остановилась перед доской.
Рикардо Росси, 22 года. В последний раз его видели на марше из Дахау в апреле 45-го. С любыми сведениями просьба обращаться к его матери, синьоре Росси, на Виа-Виттория в Борго-Валлессина.
Марко Фоа Реканьи, 36 лет, отправлен в лагерь под Фоссоли в августе 1944-го. В последний раз его видели во Флоссенбюрге. Его жена и дети будут благодарны за любые вести о нем, переданные на Виа-Сан-Феличе в Мараньоле.[82]
Геррино Сальвати, 18 лет, в последний раз его видели на Монте-Граппе в прошлом сентябре. Если вы о нем что-то знаете, пожалуйста, напишите его отцу, синьору Этторе Сальвати, в настоящее время проживающему в доме номер 2 на бульваре Триесте в Кастельфранко-Венето.
Нина прочитала все объявления на доске, одно за другим, и не потому, что надеялась найти знакомое имя. Ни одного знакомого имени она не видела на других станциях, через которые они со Стеллой проезжали на пути домой. Но кто-то же должен был их прочитать. Кто-то должен был ненадолго вспомнить об этих погубленных жизнях.
Наконец она отошла от стены, утирая слезы, и собиралась вернуться в комнату ожидания, в тихий уголок, к своей скудной еде. Но вдруг замерла. У нее перехватило дыхание – на станцию только что вошел человек, и по какой-то нелепой причине он показался Нине знакомым.
Мужчина стоял в тени, разглядывая билет в своей поднятой руке. Нина видела, как он покачал головой и шумно вздохнул.
Потом он сделал шаг в сторону – свет упал на его лицо, и у Нины защемило сердце. Она и правда его узнала.
В тот момент она поняла, что радость может быть не менее мучительной, чем скорбь.
– Нико?.. – прошептала Нина едва слышно, а потом, обретя голос, закричала: – Никколо!
Он повернул голову – наверное, удивился, услышав свое имя так далеко от дома. И дорожный рюкзак выпал у него из рук.
– Нина? Как это возможно? Как ты узнала, что я буду здесь?
Его жена тоже была здесь, вдали от дома, – исхудавшая, хрупкая. И у нее на руках не было младенца. Она тоже ехала домой.
Нико все это увидел и понял за одно мгновение, и Нина знала, что у него чуть не разорвалось сердце.
Он упал на колени. Она бросилась к нему и тоже встала на колени перед ним, взяв в чашу из ладоней его искаженное мукой лицо.
– Почему ты здесь? Что с тобой стряслось? – спросил он, отстраняя ее ладони. Его руки дрожали, как листья на ветру; его страх казался почти осязаемым.
– Обними меня, – вместо ответа попросила Нина. – Я жива и здорова. Это правда.
– О боже… Скажи мне! Скажи, что произошло!
– Цвергер приехал на ферму. Угрожал нашей семье. И тогда я сказала, что поеду с ним – у меня не было выбора. Он привез меня в штаб СД в Вероне, а там во дворе стояла виселица, на ней висел мертвый человек, и на нем… на нем была твоя одежда. Цвергер сказал мне, что тебя казнили, и я ему поверила. Все это время я верила, что тебя больше нет.
– Нина… О, Нина… А я все это время верил, что ты и наш ребенок живы и невредимы. Как мне теперь это вынести? Ты… ты знаешь, мальчик это был или девочка? Тебе дали хотя бы…
– Она родилась до того, как меня арестовали, – перебила Нина, спеша его успокоить. – Я назвала ее Лючия, как ты и хотел.
– Она в безопасности? Правда? – По щекам Нико катились слезы, исчезая в многодневной щетине.
– Да, – кивнула Нина и мысленно взмолилась о том, чтобы это оказалось правдой. У нее не была никаких вестей от Розы, но она заставляла себя верить, что с Лючией все хорошо. Теперь она будет верить вдвойне – за себя и за Нико. – Прошло много времени с тех пор как я видела ее в последний раз, но могу сказать тебе, что она у нас красавица.
– Я… У меня все это в голове не укладывается, – пробормотал Нико, утирая слезы.
– Я понимаю. Пойдем в комнату ожидания, – сказала Нина. – На скамейках куда удобнее сидеть, чем на полу.
Они кое-как поднялись на ноги, оба слегка пошатывались, и Нико обнял ее – осторожно и неуверенно, словно боялся, что она, такая хрупкая, сломается. Они не размыкали объятия несколько минут, и впервые за долгое, долгое время Нина чувствовала себя в безопасности.
Наконец она неохотно отстранилась – совсем чуть-чуть, чтобы видеть его лицо, потому что ей нужно было сделать еще одно признание.
– Я должна сказать тебе кое-что еще. Кое-что очень хорошее, – поспешно добавила она, видя, что Нико нахмурился. – В концлагере я нашла друга. Ее зовут Стелла, и она совсем юная. Эта девочка спасала меня не один раз, Нико. Ей некуда идти, ее родители погибли. И я подумала, что…
– Ну конечно! Конечно, она поедет с нами! – отозвался Нико, и Нина знала, что его ответ будет именно таким.
Она осторожно разбудила Стеллу, так, чтобы девочка не испугалась стоявшего рядом незнакомого мужчины.
– Ты помнишь, как однажды я сказала тебе, что перестала верить в чудеса?
– Да, – кивнула Стелла, неуверенно переводя сонный взгляд с нее на Нико и обратно.
– Беру свои слова обратно. Это Никколо.
– Твой Нико? Он приехал встретить нас? Как мило, но я не назвала бы это чудом.
– Но это чудо, Стелла. Я думала, что он погиб. Все это время я была уверена, что его больше нет. Я не говорила тебе, потому что произнести это вслух было для меня невозможно, невыносимо.
Стелла нахмурилась, пытаясь понять.
– А почему ты думала, что он погиб?
– Мне сказали, что его казнили, и показали тело человека на виселице. Он был в одежде Нико. Я думала, это он, но ошиблась. Наверное, Цвергер – это нацистский офицер, который меня арестовал, – хотел заставить меня поверить в смерть Нико, чтобы я страдала. И я поверила ему.
– Раз познакомиться, Стелла, – сказал Нико, по-прежнему стоявший рядом с ними. – Спасибо, что ты помогала Нине.
– Она тоже помогала мне.
– И все равно я безмерно тебе благодарен. Мы будем рады, если ты станешь частью нашей семьи. Я хочу, чтобы ты знала – наш дом всегда будет для тебя родным. Всегда.
* * *
Вскоре Стелла опять заснула, а Нина и Нико не сомкнули глаз до самого утра. Она сидела у него на коленях, в кольце объятий, и хотя в комнате ожидания, кроме них троих, никто не ночевал, это было довольно смело. Чувствуя себя в надежном укрытии, Нина рассказывала мужу свою историю. Она поведала ему о себе почти всю правду, умолчав лишь о некоторых самых страшных и горьких подробностях.
Нико услышал о Больцано и «нулях», об ужасной «переброске» в Биркенау, об «отборе» и о женщинах, чьи имена она так и не узнала. О том, как ее собственное имя заменили набором цифр. О дымящих печах и об aufseherin с мертвым пронзительным взглядом. О дне, когда она впервые поняла, что стало с ее родителями. О Стелле. О стылых мрачных месяцах существования в безымянном лагере в Чопау. О Георге, целебной мази и oberaufseherin. О тифе и Терезине. И о том, как она проспала окончание войны.
Нико снова заплакал, когда она показала вытатуированный на своей руке номер, и какое-то время они молчали. Нина прижалась ухом к его груди, слушала, как бьется его сердце, и думала, что никогда не забудет эту ночь. Она всегда будет благодарна за этот дар – за умиротворяющее биение его сердца.
– Что было после того, как тебя арестовали? – спросила она спустя несколько минут.
– Меня тоже отвезли в Верону. Раздели догола, бросили в камеру и оставили в одиночестве. Я помню только, что мне было очень холодно. Через несколько дней пришли солдаты, бросили мне какие-то лохмотья и затолкали в грузовик. Цвергера я больше не видел.
– Тебя тоже отправили в Больцано?
– Да, но в том лагере я провел всего пару дней, а потом меня повезли на поезде во Флоссенбюрг. Когда я немножко пришел в себя и смог работать, меня стали переводить из одного рабочего лагеря в другой. Однажды я оказался в Хемнице. Это совсем недалеко от Чопау.
– О, Нико, я тогда все отдала бы за то, чтобы повидать тебя, просто взглянуть одним глазком издалека, чтобы знать, что ты жив…
– Когда американцы были уже всего в паре дней пути, охранники заставили нас идти пешком в Дахау. Тех, кто спотыкался и падал, пристреливали на месте или оставляли на обочине умирать. До сих пор не верю, что я уцелел.
– Ты так исхудал…
– Ты не поверишь, но после освобождения я успел набрать двадцать килограммов. Знаешь, мне очень повезло – я попал в американский военный госпиталь в Линце, и врачи там знали, как помочь человеку в крайней степени истощения набрать вес так, чтобы его не убить. Мне повезло, но… – Он тряхнул головой, словно хотел избавиться от страшных воспоминаний.
– Мы оба многое пережили, – сказала Нина.
– Я знаю, что ты рассказала мне лишь часть того, что тебе пришлось вынести. Малую часть. Обещай, что когда-нибудь расскажешь всё.
– Когда-нибудь, да. Однажды. Но не сейчас. Сейчас мы оба не можем об этом говорить вслух.
– Надеюсь, ты найдешь в себе силы простить меня. Я хотел быть героем и никогда не думал о том, что будет с тобой, если меня арестуют. Мне так жаль, любимая…
Нина выпрямилась и развернулась у него на коленях так, чтобы заглянуть ему в глаза.
– Нико, послушай меня. Мне не за что тебя прощать. Я выжила, и ты тоже выжил. И знаешь, что будет дальше?
Он заулыбался – той самой лукавой улыбкой, по которой Нина так скучала, и любовь к нему вспыхнула с новой силой.
– Нет, не знаю. Расскажи-ка.
– Мы поужинаем втроем. Меню будет самое восхитительное – два сморщенных яблока, кусочек сыра и краюха черствого хлеба. Запьем это великолепие водой из питьевого фонтанчика. Чистой водой, не как-нибудь. А потом продолжим ждать рассвета, и ты будешь меня обнимать. Мы сядем на первый утренний поезд, идущий на юг, и к завтрашнему ужину будем дома.
Глава 32
Станционные уборщики, однако, знали свое дело – Нина два раза обошла кассовый зал, заглянула под все скамейки, даже посмотрела в урны, но не нашла и обрывка какого-нибудь листочка с напечатанным текстом.
Впрочем, не совсем так. В этом кассовом зале, как и во всех других, где Нина со Стеллой побывали за последние несколько дней, была большая доска объявлений на стене, где обычно вывешивают расписание поездов, объявления и рекламные листовки. Как и на других станциях, сейчас доска в кассовом зале Больцано была обклеена листами бумаги – одни уже пожелтели, другие были совсем свежие, – на каждом из которых значилось чье-нибудь имя, а под ним шла просьба о помощи.
Нина устала, так устала, что пора было вернуться в зал ожидания и попытаться заснуть, но вместо этого она остановилась перед доской.
Рикардо Росси, 22 года. В последний раз его видели на марше из Дахау в апреле 45-го. С любыми сведениями просьба обращаться к его матери, синьоре Росси, на Виа-Виттория в Борго-Валлессина.
Марко Фоа Реканьи, 36 лет, отправлен в лагерь под Фоссоли в августе 1944-го. В последний раз его видели во Флоссенбюрге. Его жена и дети будут благодарны за любые вести о нем, переданные на Виа-Сан-Феличе в Мараньоле.[82]
Геррино Сальвати, 18 лет, в последний раз его видели на Монте-Граппе в прошлом сентябре. Если вы о нем что-то знаете, пожалуйста, напишите его отцу, синьору Этторе Сальвати, в настоящее время проживающему в доме номер 2 на бульваре Триесте в Кастельфранко-Венето.
Нина прочитала все объявления на доске, одно за другим, и не потому, что надеялась найти знакомое имя. Ни одного знакомого имени она не видела на других станциях, через которые они со Стеллой проезжали на пути домой. Но кто-то же должен был их прочитать. Кто-то должен был ненадолго вспомнить об этих погубленных жизнях.
Наконец она отошла от стены, утирая слезы, и собиралась вернуться в комнату ожидания, в тихий уголок, к своей скудной еде. Но вдруг замерла. У нее перехватило дыхание – на станцию только что вошел человек, и по какой-то нелепой причине он показался Нине знакомым.
Мужчина стоял в тени, разглядывая билет в своей поднятой руке. Нина видела, как он покачал головой и шумно вздохнул.
Потом он сделал шаг в сторону – свет упал на его лицо, и у Нины защемило сердце. Она и правда его узнала.
В тот момент она поняла, что радость может быть не менее мучительной, чем скорбь.
– Нико?.. – прошептала Нина едва слышно, а потом, обретя голос, закричала: – Никколо!
Он повернул голову – наверное, удивился, услышав свое имя так далеко от дома. И дорожный рюкзак выпал у него из рук.
– Нина? Как это возможно? Как ты узнала, что я буду здесь?
Его жена тоже была здесь, вдали от дома, – исхудавшая, хрупкая. И у нее на руках не было младенца. Она тоже ехала домой.
Нико все это увидел и понял за одно мгновение, и Нина знала, что у него чуть не разорвалось сердце.
Он упал на колени. Она бросилась к нему и тоже встала на колени перед ним, взяв в чашу из ладоней его искаженное мукой лицо.
– Почему ты здесь? Что с тобой стряслось? – спросил он, отстраняя ее ладони. Его руки дрожали, как листья на ветру; его страх казался почти осязаемым.
– Обними меня, – вместо ответа попросила Нина. – Я жива и здорова. Это правда.
– О боже… Скажи мне! Скажи, что произошло!
– Цвергер приехал на ферму. Угрожал нашей семье. И тогда я сказала, что поеду с ним – у меня не было выбора. Он привез меня в штаб СД в Вероне, а там во дворе стояла виселица, на ней висел мертвый человек, и на нем… на нем была твоя одежда. Цвергер сказал мне, что тебя казнили, и я ему поверила. Все это время я верила, что тебя больше нет.
– Нина… О, Нина… А я все это время верил, что ты и наш ребенок живы и невредимы. Как мне теперь это вынести? Ты… ты знаешь, мальчик это был или девочка? Тебе дали хотя бы…
– Она родилась до того, как меня арестовали, – перебила Нина, спеша его успокоить. – Я назвала ее Лючия, как ты и хотел.
– Она в безопасности? Правда? – По щекам Нико катились слезы, исчезая в многодневной щетине.
– Да, – кивнула Нина и мысленно взмолилась о том, чтобы это оказалось правдой. У нее не была никаких вестей от Розы, но она заставляла себя верить, что с Лючией все хорошо. Теперь она будет верить вдвойне – за себя и за Нико. – Прошло много времени с тех пор как я видела ее в последний раз, но могу сказать тебе, что она у нас красавица.
– Я… У меня все это в голове не укладывается, – пробормотал Нико, утирая слезы.
– Я понимаю. Пойдем в комнату ожидания, – сказала Нина. – На скамейках куда удобнее сидеть, чем на полу.
Они кое-как поднялись на ноги, оба слегка пошатывались, и Нико обнял ее – осторожно и неуверенно, словно боялся, что она, такая хрупкая, сломается. Они не размыкали объятия несколько минут, и впервые за долгое, долгое время Нина чувствовала себя в безопасности.
Наконец она неохотно отстранилась – совсем чуть-чуть, чтобы видеть его лицо, потому что ей нужно было сделать еще одно признание.
– Я должна сказать тебе кое-что еще. Кое-что очень хорошее, – поспешно добавила она, видя, что Нико нахмурился. – В концлагере я нашла друга. Ее зовут Стелла, и она совсем юная. Эта девочка спасала меня не один раз, Нико. Ей некуда идти, ее родители погибли. И я подумала, что…
– Ну конечно! Конечно, она поедет с нами! – отозвался Нико, и Нина знала, что его ответ будет именно таким.
Она осторожно разбудила Стеллу, так, чтобы девочка не испугалась стоявшего рядом незнакомого мужчины.
– Ты помнишь, как однажды я сказала тебе, что перестала верить в чудеса?
– Да, – кивнула Стелла, неуверенно переводя сонный взгляд с нее на Нико и обратно.
– Беру свои слова обратно. Это Никколо.
– Твой Нико? Он приехал встретить нас? Как мило, но я не назвала бы это чудом.
– Но это чудо, Стелла. Я думала, что он погиб. Все это время я была уверена, что его больше нет. Я не говорила тебе, потому что произнести это вслух было для меня невозможно, невыносимо.
Стелла нахмурилась, пытаясь понять.
– А почему ты думала, что он погиб?
– Мне сказали, что его казнили, и показали тело человека на виселице. Он был в одежде Нико. Я думала, это он, но ошиблась. Наверное, Цвергер – это нацистский офицер, который меня арестовал, – хотел заставить меня поверить в смерть Нико, чтобы я страдала. И я поверила ему.
– Раз познакомиться, Стелла, – сказал Нико, по-прежнему стоявший рядом с ними. – Спасибо, что ты помогала Нине.
– Она тоже помогала мне.
– И все равно я безмерно тебе благодарен. Мы будем рады, если ты станешь частью нашей семьи. Я хочу, чтобы ты знала – наш дом всегда будет для тебя родным. Всегда.
* * *
Вскоре Стелла опять заснула, а Нина и Нико не сомкнули глаз до самого утра. Она сидела у него на коленях, в кольце объятий, и хотя в комнате ожидания, кроме них троих, никто не ночевал, это было довольно смело. Чувствуя себя в надежном укрытии, Нина рассказывала мужу свою историю. Она поведала ему о себе почти всю правду, умолчав лишь о некоторых самых страшных и горьких подробностях.
Нико услышал о Больцано и «нулях», об ужасной «переброске» в Биркенау, об «отборе» и о женщинах, чьи имена она так и не узнала. О том, как ее собственное имя заменили набором цифр. О дымящих печах и об aufseherin с мертвым пронзительным взглядом. О дне, когда она впервые поняла, что стало с ее родителями. О Стелле. О стылых мрачных месяцах существования в безымянном лагере в Чопау. О Георге, целебной мази и oberaufseherin. О тифе и Терезине. И о том, как она проспала окончание войны.
Нико снова заплакал, когда она показала вытатуированный на своей руке номер, и какое-то время они молчали. Нина прижалась ухом к его груди, слушала, как бьется его сердце, и думала, что никогда не забудет эту ночь. Она всегда будет благодарна за этот дар – за умиротворяющее биение его сердца.
– Что было после того, как тебя арестовали? – спросила она спустя несколько минут.
– Меня тоже отвезли в Верону. Раздели догола, бросили в камеру и оставили в одиночестве. Я помню только, что мне было очень холодно. Через несколько дней пришли солдаты, бросили мне какие-то лохмотья и затолкали в грузовик. Цвергера я больше не видел.
– Тебя тоже отправили в Больцано?
– Да, но в том лагере я провел всего пару дней, а потом меня повезли на поезде во Флоссенбюрг. Когда я немножко пришел в себя и смог работать, меня стали переводить из одного рабочего лагеря в другой. Однажды я оказался в Хемнице. Это совсем недалеко от Чопау.
– О, Нико, я тогда все отдала бы за то, чтобы повидать тебя, просто взглянуть одним глазком издалека, чтобы знать, что ты жив…
– Когда американцы были уже всего в паре дней пути, охранники заставили нас идти пешком в Дахау. Тех, кто спотыкался и падал, пристреливали на месте или оставляли на обочине умирать. До сих пор не верю, что я уцелел.
– Ты так исхудал…
– Ты не поверишь, но после освобождения я успел набрать двадцать килограммов. Знаешь, мне очень повезло – я попал в американский военный госпиталь в Линце, и врачи там знали, как помочь человеку в крайней степени истощения набрать вес так, чтобы его не убить. Мне повезло, но… – Он тряхнул головой, словно хотел избавиться от страшных воспоминаний.
– Мы оба многое пережили, – сказала Нина.
– Я знаю, что ты рассказала мне лишь часть того, что тебе пришлось вынести. Малую часть. Обещай, что когда-нибудь расскажешь всё.
– Когда-нибудь, да. Однажды. Но не сейчас. Сейчас мы оба не можем об этом говорить вслух.
– Надеюсь, ты найдешь в себе силы простить меня. Я хотел быть героем и никогда не думал о том, что будет с тобой, если меня арестуют. Мне так жаль, любимая…
Нина выпрямилась и развернулась у него на коленях так, чтобы заглянуть ему в глаза.
– Нико, послушай меня. Мне не за что тебя прощать. Я выжила, и ты тоже выжил. И знаешь, что будет дальше?
Он заулыбался – той самой лукавой улыбкой, по которой Нина так скучала, и любовь к нему вспыхнула с новой силой.
– Нет, не знаю. Расскажи-ка.
– Мы поужинаем втроем. Меню будет самое восхитительное – два сморщенных яблока, кусочек сыра и краюха черствого хлеба. Запьем это великолепие водой из питьевого фонтанчика. Чистой водой, не как-нибудь. А потом продолжим ждать рассвета, и ты будешь меня обнимать. Мы сядем на первый утренний поезд, идущий на юг, и к завтрашнему ужину будем дома.
Глава 32