Самая темная ночь

Из деревни донесся звон колоколов. Пора было отправляться в церковь.

– Ты оделся? – не оборачиваясь спросила Нина.

– Да. Что скажешь?

На нем был темный костюм с галстуком, и хотя в плечах пиджак казался тесноватым, а воротничок рубашки пережил не одну стирку, Никколо выглядел привлекательно и вполне достойно.

– Хорошо выглядишь, – одобрила Нина.

До церкви надо было пройти каких-то пару сотен метров по короткой дороге, которая вела вдоль нескольких соседних подворий, и как только они вышли на пьяццу, Нина почувствовала на себе взгляды десятков глаз – местные жители любопытствовали, строили догадки на ее счет, выискивали недостатки. И это было даже больше, чем праздное любопытство, – первые оценивающие взгляды впивались в нее с жадностью, что сделалось еще заметнее, когда они с Никколо вошли в церковь.

Внутреннее убранство церкви Санта-Лючия было куда скромнее, чем у Schola Spagnola, которую посещали многие поколения ее семьи. Здесь не было хоров, к алтарю вел один проход, и по бокам его стояли скамьи, где устроились вперемежку мужчины, женщины и дети.[20]

Нина старалась держаться поближе к Нико; ей ужасно хотелось уцепиться за его руку, но она себе этого не позволяла. Он подвел ее к одной из скамей слева, примерно посередине нефа, и жестом пропустил вперед.

– Синьора Росси позади нас глухая, – шепнул Нико ей на ухо, – а скамья перед нами сломана, так что там никто не сядет. Не забывай повторять за мной все, что я буду делать.

Он снял подушечку с крючка на спинке скамьи впереди, и встал на нее коленями. Нина последовала его примеру, а когда все вокруг опустили головы в молитве, украдкой огляделась, пытаясь составить впечатление об интерьере христианского храма, который был для нее в диковинку.

Каких-либо украшений, достойных внимания, здесь не наблюдалось, за исключением нескольких расписных горельефов, краски на которых давно поблекли, и масляной живописи, настолько потемневшей от времени, что на холстах ничего невозможно было разобрать. Впереди было возвышение, отделенное от нефа низкой деревянной решеткой. В центре возвышения находился стол, накрытый расшитой скатертью, по его краям высились латунные подсвечники, а позади, в нише, стояла статуя распятого Христа – он был выше человеческого роста и обнаженный, в одной лишь набедренной повязке; из его многочисленных ран струилась кровь, нарисованная алой краской. Прямо над ним была еще одна статуя – почти такая же, как та, что Нина видела в гостиной семьи Джерарди, только здесь у изображенной скульптором женщины была золоченая корона, а у ее ног на металлических полочках расставлены ряды свечей.

Нина, склонив голову, пыталась привести в порядок мысли и настроиться на молитву, но не могла сосредоточиться. Вроде бы в церкви было тихо, однако вокруг постоянно клубилось облако шорохов и шепотов, то стихавших, то звучавших громче; и контрапунктом на этом фоне периодически раздавалось оглушительное чихание пожилого мужчины, стоявшего с противоположной стороны нефа.

– Это мой дядюшка Беппе, – шепнул Нико. – Его с марта по ноябрь мучает сенная лихорадка.

Он снова наклонился к Нине, словно хотел развлечь ее еще каким-то любопытным комментарием, но в этот момент до них донесся свистящий шепот, нарушивший относительную тишину в храме:

– Вон она. Да нет, вон там. Та девица, что заставила его распрощаться с саном.

– Да и посмотреть-то особо не на что. О чем он думал?

– Вот именно. Столько лет стараний и учебы коту под хвост – ради чего?

– Белоручка. Ясное дело, Роза ее в бараний рог скрутит.

– Это уж точно. Ох, хотелось бы мне при том поприсутствовать…

Тут Нико взял и обернулся. Он не произнес ни слова, но Нине почудилось, будто она на самой себе испытала тяжесть его взгляда. Затем он снова склонился к ней и прошептал на ухо:

– Прости.

– Ничего страшного. Удивительно, как ловко ты их осадил.

– Это одна из первых премудростей, которые усваивают в семинарии – осаживать взглядом тех, кто шепчется во время мессы. – Нико слегка подтолкнул ее локтем, давая понять, что он шутит… или слегка преувеличивает.

Если так подумать, эти досужие сплетни не должны были ее обидеть – в действительности Нико не был ее мужем, и семинарию он бросил вовсе не из-за нее. Как только война закончится и можно будет благополучно вернуться домой, они расскажут людям правду об этом вымышленном браке, тогда Нико заживет своей жизнью и станет священником или выберет другой путь – как сам решит. Куда неприятнее было услышать, что ее считают неспособной к тяжелой работе на ферме. До сих пор она выполняла все, что поручала ей Роза, и не жаловалась. Она сообразительная, сильная и непременно будет справляться и дальше. Она заставит этих сплетников забрать свои слова обратно…

– Нина, – шепнул Нико, – колокола смолкли. Месса начинается.

Все встали и запели, но поскольку в церкви не было ни кантора, ни простого музыканта, который мог бы руководить хором, звучало это все не слишком гармонично. Пришел отец Бернарди в сопровождении группы мальчиков примерно одного возраста с Карло, и следующий час промелькнул для Нины как в тумане – приходилось то вставать, то преклонять колени, снова вставать, снова садиться на скамью, опускаться на колени и все время беззвучно шевелить губами, словно призрак.

Когда настало время причастия, она последовала за Никколо вперед и встала на колени возле ограждения у алтаря. Сердце колотилось как бешеное, ей казалось – вернее, она была убеждена, – что все прихожане видят в ней человека, чуждого их вере. Она вовремя вспомнила, что надо открыть рот, и отец Бернарди положил ей на язык маленькое сухое печенье; она проглотила и перекрестилась, а затем пошла за Никколо обратно к скамье и опять стояла там на коленях, пока не разрешили сесть.

Наконец месса закончилась. Продвигаясь к выходу среди других прихожан, Никколо взял девушку под руку и шепнул в самое ухо:

– Сейчас мы остановимся поприветствовать отца Бернарди. Насколько мне известно, он готовится разыграть спектакль – хочет представить тебя местной публике. Иначе слухи так и будут бродить по деревне.

Народу в церкви было полно, так что им понадобилось несколько минут, чтобы добраться до священника, который стоял на ступенях паперти и приветствовал каждого выходящего по имени.

– Утро доброе, Никколо, и вам, синьора Джерарди, хорошего дня. От души поздравляю со свадьбой. Мы рады принять вас в Меццо-Чель.

– Спасибо, отец Бернарди.

– Обживаетесь потихоньку?

– Да, падре, ко мне все очень добры.

– Вот и славно. Никколо несколько месяцев пел на все лады хвалу в ваш адрес. Нет нужды говорить, я счастлив от того, что он выбрал себе в жены столь прекрасную девушку.

Цель была достигнута – отец Бернарди во всеуслышание, перед всей деревней, высказал свое одобрение Нине, а она только что выстояла первую в своей жизни католическую мессу.

Они вернулись домой к обеденному времени, и Роза с девочками приготовила еду, по-прежнему непреклонно отвергая Нинины предложения помочь, а после трапезы Нико повел девушку прогуляться, на этот раз в поля и на холмы за домом.


– Еще раз прошу прощение за тех сплетниц в церкви. Скажешь мне, если тебя еще кто-нибудь обидит?

– Скажу, – пообещала Нина, хотя не собиралась ябедничать. – А тебя это не беспокоит? То, что люди вот так шепчутся у тебя за спиной, будто ты нарушил какой-то закон…

Они вышли к ручью. Никколо, усевшись и вытянув длинные ноги, похлопал по земле рядом с собой, приглашая Нину последовать его примеру.

– Почему это должно меня беспокоить? – пожал он плечами. – Они же не умеют читать в моем сердце.

– Но они думают, что ты зря потратил столько лет на учебу – все твои усилия пошли прахом.

– Что они об этом знают? Все было не зря. – Он заулыбался: – Я пропускал мимо ушей только самое занудное из того, чему меня учили.

– Я серьезно! – наигранно возмутилась Нина, с трудом сдержавшись, чтобы не улыбнуться в ответ. – Помогая мне, ты лишаешь себя возможности вернуться на выбранный когда-то путь, ведь так?

– Не совсем. В любом случае теперь я чувствую себя свободным. Я был слишком мал, когда уезжал отсюда. Мне было столько же лет, сколько сейчас Агнесе. – Он замолчал, словно подыскивал правильные слова, для того чтобы выразить свои чувства. – Когда отец Бернарди впервые поговорил с моими родителями, спросил, согласятся ли они отдать меня в школу, я словно получил чудесный шанс обрести совсем другую жизнь за пределами Меццо-Чель. Но чем дольше я учился, тем больше сомневался в самом себе. И чем дольше была разлука, тем сильнее мне хотелось вернуться домой.

– А если твое мнение опять изменится? – спросила Нина.

– Насчет тебя? Да ты же лучшая жена в мире!

Они оба улыбнулись, но Нина не могла промолчать о том, о чем он отказывался говорить.

– Ты думал о том, чтобы когда-нибудь обзавестись своей семьей?

Он кивнул, и его улыбка сделалась робкой:

– Думал.

– Но ведь я здесь, и…

– И хорошо. Хорошо, что ты здесь. Пусть ты мне не жена, но ты стала моим другом. И за это, синьора Джерарди, я искренне вам благодарен.





Глава 10

27 октября 1943 года




Как так вышло, что она прожила двадцать три года своей жизни, не имея ни малейшего представления о том, откуда берется еда, которая попадает к ней на стол, и сколько труда нужно, чтобы вырастить и собрать урожай? Продукты всегда были к ее услугам в витринах магазинов и на рыночных прилавках, отсортированные, вымытые, аккуратно расфасованные, а она протягивала продавцу несколько монет и никогда не задумывалась об истинной цене того, что оказывалось у нее в руках.

Теперь она многое поняла.

Нина провела в Меццо-Чель всего лишь месяц с небольшим – ничтожная малость в сравнении со всей ее жизнью, – но сейчас, мысленно возвращаясь в прошлое, она с трудом вспоминала о том, чем заполнялись ее дни в Венеции. Те дни вовсе не были праздными – она работала вместе с отцом, училась, каждый день ходила за продуктами на рынок и помогала Марте с домашними делами – как она теперь понимала, ничего тяжелого или неприятного ей при этом не поручали. Она не отскребала щеткой полы, ползая по ним, пока не начинали болеть колени и поясница, не выдергивала перья из еще теплых кур, которым только что свернули шею, не лущила сухую чечевицу до рези в глазах. И при этом она делала так мало по сравнению с Розой, которой и присесть-то было некогда. Роза отправлялась спать последней и вставала первой до зари, готовила еду на все семейство, мыла кухню после каждой трапезы, стирала, убирала, а когда выдавалась «свободная минутка» в перерывах, пекла хлеб, консервировала овощи, варила мыло и латала одежду.

Главной заботой на ферме был сбор урожая, и он затягивался на неопределенный срок – объем работы нарастал лавинообразно, постепенно съедая весь световой день. Сначала наставала пора запасать сено – Нико и Альдо махали косами в поле, а все остальные, за исключением Розы, занятой на кухне, сгребали скошенную траву и укладывали ниже по склону в огромные золотистые стога – сушиться на солнышке. Нина старалась изо всех сил, но от деревянных граблей у нее набухали волдыри на пальцах, и она работала настолько медленнее остальных, что Карло приставили к ней в качестве помощника.

Потом они все вместе срезáли и вязали в снопы сухие кукурузные стебли, копали картошку, собирали морковь, лук, репу, кочанную капусту, яблоки, груши, тыквы и складывали всё это в cantina под домом. И еще виноградники требовали прополки, а опустевшие поля надо было заново вспахать и засеять. На отдых ни у кого не было времени, а Нико и Альдо и вовсе со всеми этими дневными заботами приходилось вставать в четыре утра, чтобы подоить коров, задать корм всем животным, вычистить стойла и клети. Вместе со старшими мальчиками они возвращались в дом после заката – все четверо с пустыми от усталости глазами; у них не было сил даже на разговоры.[21]

Каждый день Нина не только училась чему-то новому, но и совершала новые ошибки, причем некоторые из них дорого обходились всему семейству – то опрокинет случайно в грязь корзину с лущеной фасолью, то споткнется на лестнице с ночным горшком из комнаты мальчиков в руках, то упустит молоко, когда Роза просит за ним приглядеть.

Нина никогда не была такой забывчивой и неуклюжей. Раньше она даже гордилась тем, как быстро осваивает новые навыки и знания, как легко справляется с задачами, которые кому-то кажутся сложными. Даже папа говорил ей, что она соображает не хуже его студентов, а папины пациенты неустанно восхищались, до чего она внимательная и любезная, во время их совместных визитов.

Никколо и остальные проявляли снисходительность, даже утешали ее, когда она расстраивалась, говорили, что фасоль можно подобрать и сполоснуть, ступеньки – отмыть, а сбежавшим молоком полакомятся животные. Но каждая новая оплошность заставляла ее все больше нервничать и лишала остатков уверенности в себе, а молчаливое неодобрение Розы росло.





* * *


После обеда Нина сказала девочкам, что сама соберет тарелки, а объедки скинет в ведро для кур. Объедков оказалось немного – только стебли салата эскариоля, которые наотрез отказывался доедать Карло. Нина подошла к полке под раковиной, где Роза держала помойное ведро, и собралась скинуть туда стебли, как вдруг тарелку резко рванули у нее из рук.

– Сколько раз тебе повторять: нельзя отдавать такую еду курицам! Ну-ка дай сюда. – Роза смахнула остатки салата в кастрюлю с супом, уже закипавшим на плите, а когда развернулась в тесном углу рядом с Ниной, наткнулась на край стола и выронила тарелку на плиточный пол.

– Это одна из лучших тарелок моей мамы! – гневно выпалила Роза и, опустившись на колени, принялась собирать осколки. – Как ты могла?!

– Я?.. Прости…

– Все из-за твоей неуклюжести! Городская неженка, белоручка этакая. Ты хоть один день в жизни работала, до того как приехала сюда? Мать тебя вообще ничему не научила, что ли? А мы теперь – корми тебя, убирай за тобой…