Салихат

Я не понимала, зачем он это говорит, только чувствовала, как стыд волной накрывает лицо и шею, спускаясь на грудь. Почему Загид так смотрит? Почему заслоняет собой дверь, не давая мне возможности выйти?..

– Слушай, что говорить буду, только спокойно, да? Мне жена нужна, такая, чтобы сыновей могла рожать. Ты как раз подходишь. Поэтому я тебя своей женой возьму.

Может, он водки выпил? Или это от той зеленой пасты, которую он жует, когда не курит свои сигареты? Мне захотелось смеяться, таким нелепым казался этот разговор.

– Вы не можете, – сказала я так, будто выговаривала неразумному ребенку. – Я замужняя. За вашим отцом, Загид, замужняя.

– За дурака меня держишь, да? – обиделся пасынок. – Так тебе скажу, никакая ты не замужняя. Никах только был. А в загс ходили вы? Ну? Говори, ходили?

Я покачала головой. В этом Загид прав, мы с Джамалутдином не расписаны. Мне это не важно, мало ли что там русские придумали. Бумаги эти официальные, зачем они нужны, если мы Аллахом на всю жизнь соединенные? За эти годы мне и в голову не пришло спросить Джамалутдина, почему был только никах, которым обходятся, когда берут вторую жену при живой первой. Вот моего отца понятно почему в загсе с Джанисат не расписали. А мне разве надо о таком волноваться?..

– Знаешь, почему в загс не ходили? Чтобы ты, в случае чего, незамужней оставалась по закону. Ну, то есть по-прежнему как бы отцова была. Фамилия-то у тебя прежняя, правильно? Не Канбарова ты. Дети только Канбаровы. Но детям что будет? С них спрос небольшой.

– Не понимаю… За что спрос?

Мне стало жарко, потом сразу холодно, захотелось сесть, но оба табурета стояли под тазом. Я жалобно смотрела на Загида и хотела попросить, чтобы он перестал меня мучить.

– Ай, глупая женщина! – Пасынок взмахнул руками. – Притворяешься, да? Джамалутдин в розыске весь последний год. Боевикам деньги давал, за своего у них был. Скажи еще, что не знала. Почему он исчез? Опасно ему стало тут. И если вдруг что, мы тебя сразу к отцу бы отправили, а детей куда-нибудь подальше. Никто бы не выдал, что, соседи не люди разве?

– А вы, Загид? – медленно спросила я. – Вы с ним ездили, и Мустафу с собой брали…

– Вай, ерунда это все, да, – поморщился Загид. – Мустафа – ребенок по их понятиям, школу не закончил. И меня бы отец отмазал, так говорят, да?

– Вы мне не все сказали, да? Что еще случилось?

– Поймали отца в том месяце. Сначала в тюрьму посадили, а теперь казнили. Расстреляли как пособника боевиков.

У меня в груди воздух кончился. Я стала хватать его ртом, но его все равно было мало. Стены поплыли перед глазами, лицо Загида стало зыбко колыхаться, как отражение в воде.

– Поэтому ты, Салихат, теперь вдова. Ну, то есть по нашим законам, мусульманским. А по русским и замужем-то не была. То, что детей прижила без брака, так этих нечестивцев разве таким удивишь? Буду с тобой официально расписываться, поняла? Ты всегда мне нравилась, едва в наш дом вошла, подумал – ай, что за женщина, жаль, что махрам. И почему отцу досталась ты, а мне эта дрянь Агабаджи? Наплодила девок, куда их теперь девать! А ты мне мальчиков нарожаешь. Тебе какая разница, кому рожать? Женское дело – маленькое…

Голос Загида становился все тише, будто мне в уши запихивали кусочки ваты – один за другим. Но вот вату напихали так плотно, что я совсем перестала слышать. Одновременно со звуком пропала и картинка. Последнее, что видела, – это быстро вертящиеся вокруг меня стены и предметы, а потом они пропали, и наступил покой.



Я открываю глаза и не понимаю, почему среди бела дня лежу в своей постели, ведь, вроде, не больна. За окном предвечерний сумрак, а может, это потому так темно, что идет снег. Рядом с кроватью сидит Расима-апа. А она что тут делает? И где дети?..

Вдруг вспоминаю наш разговор с Загидом, те ужасные вещи, которые он говорил, но которые никак не могут быть правдой. Это он, наверное, специально выдумал, чтобы я сильнее мучилась. Как у него язык повернулся сказать, что Джамалутдин мертв. Он не…

– Салихат, – жалостливо говорит Расима-апа и скорбно качает головой.

В первый раз вижу у нее такое лицо с тех пор, как вошла в этот дом. Это лицо старой женщины, которая прожила жизнь и понимает многие вещи. Пожалуй, впервые за много времени на лице Расимы-апа сочувствие, причем не показное, а искреннее. И это пугает меня больше всего. Уж лучше бы она стала ругаться, мол, валяюсь тут, вместо того чтоб делами заниматься…

– Что? – шепчу я. – С Джамалутдином что?

– Вай, не знаю, – она отводит глаза и качает головой, – клянусь, не знаю. Слышала только от Загида… но откуда он может знать наверняка. К нам в дом никто не приходил, а если это только слухи, так кто им верить будет, слухам этим?

– Скажите мне, – я с трудом приподнимаюсь на локтях и пытаюсь заглянуть ей в лицо, – умоляю, скажите правду! Он погиб, да? Погиб?!

Мой голос срывается на крик, и Расима-апа, метнув испуганный взгляд на дверь, шикает:

– Тише! А ну, тише. Детей напугать хочешь? Они там, в соседней комнате.

Я прикусываю губы, чтобы из них не вышло ни звука. Нет нужды выпытывать у Расимы-апа. Правду Загид сказал. Я вдова. Вдова с тремя детьми на руках. Все случилось так, как говорила когда-то Агабаджи. Джамалутдин больше не придет. Я не смогу его оплакать, не смогу тайком прийти на кладбище, чтобы постоять над его могилой. Я лишилась не только мужа, но и возможности оказать ему почести, подобающие нашим мертвецам.

Страшнее этого быть ничего не может, но самое страшное все-таки другое. Если Загид сказал правду о казни Джамалутдина, значит, и насчет женитьбы не соврал. То, что он мне махрам, его, видимо, ничуть не смущает. Если местный мулла не сделает над нами никах, значит, Загид найдет другого муллу – более сговорчивого. Если и второй откажет, Загид отведет меня в загс. Для него нет законов, кроме собственных. А если начну противиться, он отнимет детей.

– Расима-апа… Он что, в самом деле сможет на мне жениться?

Тетка Джамалутдина не кричит, что я сумасшедшая и что это за мысли в моей голове. Она даже не спрашивает, о ком это я. Значит, Загид сказал ей о своих намерениях. Все куда серьезнее, чем я думала.

Мой мозг отказывается верить в новую реальность. Все произошло так быстро, за какие-то часы. До того как Загид вошел в комнату для омовений, я была уверена, что Джамалутдин вот-вот вернется, надо только немножко подождать, и все опять станет как прежде. У меня не было уверенности в завтрашнем дне, но была защищенность, как и у всякой замужней женщины, матери нескольких сыновей. Не может Загид вот так просто, на глазах у всех, вершить непотребное! Я могу попросить защиты у своего отца… Но захочет ли тот вмешаться? Я вспоминаю искаженное злобой лицо отца, выкрикивающего проклятия, в тот день, когда он набросился на меня в гостевой зале, и понимаю: от него помощи не будет. А других кровных родственников-мужчин у меня нет.

Но ведь кто-то же должен меня защитить! Расима-апа не посмеет пойти против Загида, он теперь главный в доме, а она живет тут только из милости, потому что так хотел Джамалутдин. Если Расима-апа хоть слово скажет против, сразу окажется за воротами. Мой мозг лихорадочно ищет варианты. Странно, я совсем не думаю о том, что Джамалутдин умер. Я буду думать об этом потом, когда минует опасность для меня и моих детей. Выход найдется, он обязательно должен быть, только нужно немножко подумать…

Расима-апа поднимается, не сводя с меня внимательного взгляда, и говорит:

– Ты полежи, а я чаю тебе принесу. Можешь сегодня вообще не выходить, с делами сама управлюсь. О детях не беспокойся, за ними пригляжу.

– Спасибо, Расима-апа. – Я киваю, глядя перед собой, ни на минуту не прекращая думать.

У самой двери, поколебавшись, Расима-апа прибавляет:


– Ай, чуть не забыла. Загид приказал, чтобы ты из дому ни ногой. Поняла? Если что, мне за тебя ответ держать.

Я и без того стала пленницей, едва Джамалутдин уехал. То, что сказала сейчас Расима-апа, просто напоминание. Но в напоминании есть и предупреждение, не понять которое сложно. Пасынок, видимо, не допускает и мысли, что я могу ослушаться, иначе посадил бы меня под замок. Вполне возможно, он именно это и хотел сделать, но воспротивилась Расима-апа, которая тогда осталась бы одна с хозяйством и семью детьми, старшим из которых едва сравнялось по четыре года.

Мешкать нельзя, не сегодня-завтра Загид приведет в дом сговорчивого муллу, и тогда мне уже никто не поможет. При мысли, что пасынок станет прикасаться ко мне, к горлу подступает тошнота. Может, все-таки рассказать отцу? Не говорить ему, что Джамалутдин умер, а сказать, что тот надолго в отъезде, а Загид решился на такое, о чем даже и думать грех, а не то что вслух произносить. Если я при живом муже (о, Аллах, пусть это и правда будет так!..) стану второй раз замужней, позор падет и на моего отца. Неужто он останется в стороне? Пусть отец меня не любит, но страх, что Джамалутдин вернется и призовет его к ответу, а то и потребует назад свои деньги, должен пересилить в нем остальные чувства. Да, пойду к отцу!

Вот только как выйти за ворота незамеченной? Загид и раньше-то почти никуда не отлучался, а теперь и подавно не станет. Расиме-апа приказано следить за мной. Надо набраться терпения и подождать, возможно, они на минутку отвлекутся, и вот тогда мне нужно бежать быстро, очень быстро.

Решив так, я немного успокаиваюсь. Когда Расима-апа вносит чай, на ее лице удивление: видимо, не ожидала от меня такой безучастности. Пусть лучше думает, что я помешалась от горя, чем станет подозревать в планировании побега. Я выпиваю чай и снова ложусь, попросив разрешения поспать. Расима-апа с готовностью соглашается, забирает поднос и уходит. А я думаю о том, что теперь вовсе не смогу спать, пока под одной крышей со мной находится такое чудовище, как Загид.





* * *


Случай выпадает только через два дня.

Сразу после обеда прибежала соседская девочка за Расимой-апа: позвать к своей умирающей бабушке, которая частенько заходила к тетке Джамалутдина, покуда не заболела. Расстроенная Расима-апа тут же стала собираться. Прежде чем уйти, она какое-то время колебалась, раздумывая, может ли оставить меня на время без пригляда, но эти два дня я вела себя спокойно, даже равнодушно, да и Загид был дома.

– Идите, – сказала я ей. – Все хорошо.

Когда за Расимой-апа захлопнулась дверь, я перевела дух и пошла на мужскую половину. Распорядок дня Загида мне давно известен, надо было только убедиться, что сегодня по каким-то причинам он не изменил своей дневной привычке. Едва я подошла к комнате Загида, как поняла, что все в порядке: из-за двери раздавался громкий храп, пасынок, как всегда, лег вздремнуть после сытной еды. «Дремал» он обычно не меньше двух часов, и этого времени должно было хватить.

Я спешно оделась, не забыв про теплый платок и вязаную кофту под осеннее пальто (на улице было ветрено и пасмурно), обняла и поцеловала всех детей по очереди, но сыновей приласкала особенно, хотя и была уверена, что скоро вернусь. Наказав им, чтобы вели себя хорошо, я вышла из дома и быстро пересекла двор, ежесекундно ожидая за спиной грозного окрика Загида – вдруг ему вздумалось проснуться раньше времени и выглянуть в окно? Вжав голову в плечи, я почти бегом достигла ворот, открыла калитку и спустя мгновение оказалась по ту сторону.

Не разбирая дороги, надвинув платок по самые брови и подняв воротник пальто, я припустила к дому отца. По счастью, улица была почти пустынна, если не считать нескольких детей да стариков, которые сидят на своих лавочках в любую погоду. Я так боялась, что меня хватятся и вернут назад, что совсем не думала о том, как примет меня отец. Все, чего я хотела – поскорее оказаться в его доме.

На кухне Жубаржат изумленно глядит на меня, неспособная произнести хоть слово.

– Где отец? – спрашиваю я, развязывая платок и расстегивая пуговицы; от спешки мне стало жарко в кофте и пальто.

– Вай, Салихат, случилось что? – К Жубаржат возвращается голос: – С детьми, да?

Я качаю головой и обессиленно опускаюсь на стул. Вот сейчас, услышав наши голоса, в кухню войдет отец… Что он скажет? Что я ему скажу? Как объясню, что творится в доме Джамалутдина последние дни?

– Дома он? – повторяю настойчиво, хотя где ему еще быть, наверное, спит после обеда.

– Нет. – Жубаржат растерянно смотрит на меня, потом наливает в стакан воды. – На вот, выпей. Белая совсем…

– Когда вернется? Мне срочно…

– Да ведь он только вчера уехал. Не знаю, когда вернется…

– Уехал? Куда уехал?

– В Махачкалу. Джанисат с собой в машину взял. К врачу ее повез, тому, который по детям. Детей-то у них так и нету. Ну, это он только говорит, что врач для Джанисат, стал бы он с ней возиться, как же! Сам не может ничего, перед соседями стыдно, что жена пустая ходит, вот и решил потратиться, все свои сбережения вынул, представляешь? Детям лишнее пальто не купит, говорит – пусть старое донашивают, а как приспичило еще одного родить, так…

– Ай, погоди. – Я не слышу, что еще говорит Жубаржат, устало прижимаюсь лбом к коленям и, обхватив себя руками, раскачиваюсь от безысходности и отчаяния.

В этот момент в кухню вбегают дети. Их всего семеро, но кажется, будто налетел школьный класс – такие они шумные. Мои младшие братья и сестры кричат, смеются и норовят меня обнять, так соскучились. Да и я по ним тоже, и в другое время обязательно стала бы их целовать и тормошить, но сейчас не могу.

Жубаржат строго говорит детям всего несколько слов, и в кухне вновь наступает тишина. Когда я поднимаю голову, их уже и след простыл. Только в приоткрытую дверь заглянуло любопытное личико Алибулата, но его кто-то потянул сзади, и малыш исчез.

– Давай-ка рассказывай, – говорит мачеха, берет стул и садится рядом.

Я рассказываю ей все: с момента, как узнала от Агабаджи правду о том, чем занимались эти годы наши мужья. Рассказываю про раненого боевика и про Загида, как он с самого начала со мной обращался, про наш последний разговор с Джамалутдином и про то, что скоро уже полгода, как он уехал. Заканчиваю я тем, что сказал Загид два дня назад: мой муж мертв, а сам Загид хочет на мне жениться. Мой рассказ затягивается на добрых полчаса, потому что Жубаржат прерывает его недоверчивыми возгласами, уточняющими вопросами, проклятиями в адрес Загида и жалобными охами.

– Вот я и пришла к отцу просить помощи, откуда мне было знать, что он уехал…

– Ты подожди! – говорит Жубаржат, ее глаза сверкают решительностью и гневом. – Что мы, без Абдулжамала не управимся? Это где ж такое видано, чтобы пасынки своих мачех насильно брали? И это еще доказать надо, что Джамалутдина убили. Пусть тело покажут, да! Так что сейчас все решим, дай только немного времени подумать.

– Кто еще мне поможет, кроме отца? Кровные родственники все по району разбросаны, мамины братья в России на заработках…

Вдруг звонит телефон. Мы вздрагиваем, услышав его настойчивую трель в гостевой зале.

– Пусть, – машет рукой Жубаржат. – Абдулжамал не велит отвечать, когда его дома нет.

Телефон умолкает, но через минуту снова начинает трезвонить. Мы с мачехой переглядываемся, и я понимаю: она думает о том же, о чем и я.

– Ответь, – одними губами говорю ей.

Она идет в залу, я слышу «Але, да?», потом молчание, потом удивленное: «Что вы! Нет, и мужа нет дома. Уехал, говорю. А? Конечно. Если вдруг что, сразу позвоню». Со злостью кинув трубку на рычаг, Жубаржат возвращается.