Рутинер

Я подался назад, позволяя закрыться двери, и сказал:

— Убираемся отсюда!

А больше в ту ночь не вымолвил ни слова. Напился молча.





ЧАСТЬ ВТОРАЯ

РЕНМЕЛЬ




ГЛАВА 1




Ренмель — сердце цивилизованного мира; город святой, разделенный и… несуществующий.

Без малого восемь веков назад на его площадях проповедовал Пророк, и брусчатка узеньких улочек до сих пор помнит его шаги, а Сияющие Чертоги по-прежнему переполняет святость, но на западном берегу Рейга в те судьбоносные времена не было ничего, кроме причалов и сараев для рыбацких лодок, торговых складов и ремесленных мастерских да казарм, над которыми довлела цитадель, позднее названная Ангельской, а еще неизбежных спутников всякого крупного гарнизона — борделей, игорных домов, кабаков. Имелись амфитеатр, купальни и зиккурат — малое подобие огромной пирамиды, возвышавшейся в восточной части города. По итогам войн Веры, когда ортодоксы утвердили свою власть на этой стороне, им не досталось никаких святынь, город отстраивался с чистого листа.

А на том берегу не возводилось вообще ничего нового. Правобережная часть Ренмеля стала владением понтифика, и никто без соизволения отвечавшего за градостроительство кардинала не мог снести даже жалкой развалюхи, пусть та и была выстроена много позже воссияния Пророка. Исторический центр там замер, скованный строгостью норм и правил, прижатый к берегу городками, выросшими на его границах, но так и не ставшими окраинами.

Ренмель ортодоксов развивался и рос, давал приют бессчетному множеству жителей, стекавшихся туда со всей империи и сопредельных стран; Ренмель догматиков мало изменился со времен Пророка. Они бы прекрасно дополнили друг друга, да только разделяла их вовсе не река, сколь бы широка она ни была, а вера. Именно поэтому было два Ренмеля, два разных города. Один кичился славной историей и духовной властью, другой — нынешним могуществом и процветанием, и оба завидовали друг другу и друг друга ненавидели. А Ренмеля единого, пусть даже и разделенного по живому, никогда не существовало. И никогда, по моему скромному убеждению, что бы там ни вещали церковные иерархи и мирские властители с той или иной стороны Рейга, существовать не будет.



Благодаря удачному расположению на пересечении торных путей столица империи безмерно разрослась, свободных земель в ее окрестностях почти не осталось. В последний день пути Староимперский тракт шел вдоль небольших городишек и богатых сел, распаханных полей и дворянских имений, каменоломен, каналов, мельниц и редких лесков, вход в которые простолюдинам был заказан под угрозой усекновения руки.

Поначалу мы и не поняли, что въехали в пригород Ренмеля, просто застройка стала чаще, а людей кругом — больше. На обочинах же, как и прежде, вышагивали куры, в грязи сточных канав и переулков копошились свиньи, а на изредка попадавшихся пустырях паслись коровы. Но понемногу окруженные дощатыми заборами дома сменились двухэтажными особняками, а на смену вишневым и фруктовым садам пришли дворы на задах торговых лавок и мастерских. Всюду к небу поднимались жиденькие струйки дыма, вблизи кожевен и красилен и вовсе было нечем дышать, едкий запах резал глотку и заставлял слезиться глаза. Впрочем, у боен и скотных дворов вонь стояла и того хуже.

В столицу мы прибыли на исходе первого месяца лета, когда везде и всюду шла подготовка к Дню явления силы. Вывешивались гирлянды из белых флажков с золотыми семиконечными звездами, сметался в сточные канавы мусор, красились ставни, заборы и двери, подбеливались стены, а в пивных вовсю разливался летний эль, который в Виттене варили специально к этому светлому празднику.

Атмосфера казалась откровенно приподнятой, чего никак нельзя было сказать о моем настроении. На душе скреблись кошки, и отнюдь не из-за увиденного в монастыре Трех Святых, пусть случившееся там и не укладывалось в ведомые мне рамки мироздания. Смертным не постичь небесные законы, нечего даже ломать на этот счет голову. Беспокоило другое — с того самого момента, как я предъявил подорожную на таможенном пункте, время обратилось песком и неумолимой струйкой потекло из верхней колбы часов в нижнюю. Пространства для маневра больше не оставалось, пришел черед держать ответ и за содеянное, и за то, чего не совершал. И оставалось лишь уповать на доброе расположение канцлера и снисхождение дисциплинарного совета. Так себе надежда, если начистоту.

Ангелы небесные! Не будь ко мне предвзят вице-канцлер вон Бальгон — и это еще слабо сказано! — дело могли бы замять, ну а теперь придется юлить и выкручиваться. Слишком уж паршивый расклад на руках для открытого противостояния. И вылазка в монастырь Трех Святых исправить ситуацию ничем не смогла. До отъезда из Вильмштадта мы доподлинно установили, что архиепископы Ренмеля и Миены прислали своих людей в Зарьину пустынь только на третий день после того, как обитель закрыла ворота для паломников, и значит, никакого касательства к причинам случившегося не имели. А если исключить политические резоны, Вселенской комиссии не было никакого дела до святых мест. Не наша епархия…

— Это императорский дворец, магистр? — спросил вдруг Уве, заметив высившуюся вдалеке громаду мрачной твердыни.

— Нет, цитадель Ангела, — ответил я.

Впрочем, ошибся школяр не так уж и сильно. Прежде крепость на скале в месте впадения в Рейг его протекавшего по городу притока и в самом деле занимали несколько поколений предков светлейшего государя, которые жили там еще в статусе королей Виттена.

— А императорский дворец? — расстроился Уве. — Мы будем проезжать мимо него? И я бы хотел взглянуть на кафедральный собор!

— Непременно взглянешь. А сейчас лучше по сторонам смотри!

Мы двигались в плотном потоке верховых, карет, телег и паланкинов, кто-то беспрестанно выезжал с соседних улочек и вклинивался перед нами, да еще через дорогу то и дело перебегали пешие горожане. Нужно было смотреть в оба, чтобы не растоптать какого-нибудь раззяву и не оказаться выбитым из седла самому.

Дома стали выше и полностью каменными, совсем пропали бревенчатые верхние этажи. Фасады были либо оштукатурены, либо покрыты затейливыми барельефами. Крыши покрывала оранжевая и коричневая черепица, купола церквей и замков то блистали позолотой, то зеленели окислами меди; местами к небу взмывали мрачные каменные шпили, лишенные каких-либо украшений, за исключением резных завитков и горгулий-водостоков.

Мы въехали в монументальную арку и очутились на круглой площади, посреди которой высился конный памятник одному из прославившихся ратными подвигами предков светлейшего государя.

— Где остановимся? — обратился я за советом к маэстро Салазару и высказался на эту тему сам: — Думаю, имеет смысл снять апартаменты в университетском округе.

— Есть идея получше, — немало удивил ответом Микаэль. — Пристроим этих, — он указал на Уве и Марту, — к одному моему другу.

— У тебя есть друзья? — не поверил школяр.

— Не надо меня никуда пристраивать! — возмутилась ведьма. — Куда Филипп, туда и я!

— У меня есть друзья, — с нажимом произнес маэстро Салазар и ухмыльнулся, — даже если они об этом не знают.

Уве фыркнул, но бретер проигнорировал его усмешку, поскреб подбородок и уставился на Марту:

— Что касается тебя… Предпочтешь днями напролет зубрить грамматику и упражняться в чистописании или ассистировать практикующему целителю?

Девчонка открыла рот, закрыла его и посмотрела на меня, затем спросила:


— А мы не можем жить у твоего друга все вместе?

Микаэль покачал головой:

— Боюсь, это будет не слишком удобно.

— Мы остановимся где-нибудь поблизости, — успокоил я ведьму.

Та тяжко вздохнула и кивнула:

— Твоя взяла, усатый.

Маэстро Салазар с довольной ухмылкой расправил усы и сжал коленями бока жеребца, направляя его через площадь.

— Мое мнение никого не интересует? — злобно пробурчал Уве.

— Ты наемный работник, — осадил я школяра и напомнил: — Два талера в месяц, проживание и харчи!

Возражений на этот раз не последовало, и мы вывернули на широкий проспект, именовавшийся Коронным. Верхние этажи домов там повсеместно выдвигались вперед, но не просто нависали над мостовой, а образовывали галереи, по которым могли перемещаться пешеходы, не опасаясь ни лошадей, ни дождя или солнцепека. Подобного рода галереи, где шире, где уже, тянулись по всему центру Ренмеля, и при желании всякий мог пересечь его из одного конца в другой, лишь время от времени выходя под открытое небо.

Движение на столичных улицах было на редкость интенсивным и сумбурным; на большинстве перекрестков надрывали глотки стражники, но даже их вмешательство далеко не всегда помогало избежать свар и столкновений. Тогда в ход шли плетки и палки, этим особенно злоупотребляли кучера карет с дворянскими гербами на дверцах. Доставалось, разумеется, преимущественно простолюдинам; с верховыми эта вздорная публика обычно связываться не рисковала. Нам же и вовсе предпочитали по возможности уступать дорогу, очень уж воинственный вид был у маэстро Салазара, да и мы с Уве внушали простецам почтение своими магическими жезлами. Пистоли, опять же…

Дома на Коронном проспекте были выстроены по одной линии, ни одно здание не выступало вперед и не отодвигалось от проезжей части дальше других, лишь изредка фасады расходились, открывая небольшие площади. Обычно посреди тех стояли церкви, чаще — неказистые и древние, сложенные из грубо обработанных камней. Но бывало, что небольшие часовенки подпирались соседними особняками или даже имели общие с ними стены. Встречались и редкие скверы, и храмы не столь давних годов постройки, облицованные мрамором и гранитом, да еще время от времени меж домов проглядывали набережные каналов, коих в столице было превеликое множество, равно как и перекинутых через них мостов.

Тут и там стояли стелы, посвященные славным победам императорских войск, мрачными громадами высились чумные столбы. Хватало и памятников — святым, ученым, полководцам. Как небезосновательно шутили острословы, мертвых героев в Ренмеле чтили куда больше, нежели живых.

Людей в центре столицы оказалось превеликое множество, то и дело кто-то перебегал через дорогу перед самыми мордами лошадей, но большинство горожан благоразумно под копыта не лезли и шагали по галереям. Среди прохожих было непривычно много монахов и монахинь, тут и там мелькали сутаны священников. А в остальном — совершеннейшее разнообразие: в толпе при желании можно было отыскать одеяния жителей большинства обитаемых уголков цивилизованного мира. Совсем уж роскошные наряды на глаза не попадались, их обладатели предпочитали перемещаться по столице на каретах и в паланкинах. Да и откровенной бедноте в центральных районах делать было нечего, разве что на папертях церквей выпрашивали милостыню нищие.

На одном из шумных перекрестков скакавший первым Микаэль повернул налево, я нагнал его и спросил:

— Хочешь провести наших юных спутников по улице Дворцов?

— Хочу-хочу, — с довольным видом осклабился маэстро Салазар. — Полюбуюсь на выражение лиц этой парочки провинциалов…

Было на редкость шумно — стучали по мостовой копыта лошадей, кричали уличные торговцы, переругивались кучера и возницы телег, да еще начал отбивать четверть часа колокол на ближайшей башне, — но Уве последнее слово все же расслышал и возмутился:

— Ты сам-то кто?!

Микаэль только улыбнулся в усы и поскакал дальше. Вскоре улица, по которой мы ехали, начала плавно изгибаться, и одновременно пропали галереи и проходы между домами, а на смену неровной брусчатке пришли гладкие мраморные плиты — белые, с алыми разводами или наоборот, это как посмотреть. Проезжая часть не стала уже, но впечатление создалось именно такое, поскольку ее стиснули с обеих сторон фасады высоченных дворцов, каждый — в пять-шесть этажей. Стены, карнизы и крыши украшали барельефы, скульптуры и горгульи, лепниной выделялись родовые гербы, едва-едва колыхались на флагштоках вымпелы и знамена, а высоченные створки полностью перекрывавших арки ворот топорщились мощными железными шипами. Попробуешь выбить — мигом бревно измочалят, а то и расщепят.

На улице Дворцов располагались резиденции наиболее влиятельных дворянских семейств, здесь же традиционно останавливались, приезжая в столицу, герцоги Лоранийские и короли Западной Чезии. Помимо слуг в цветастых ливреях и замерших с алебардами у дверей охранников в надраенных до зеркального блеска кирасах и шлемах, хватало тут и частной охраны. Стало немноголюдно; большинство прохожих попросту заворачивали назад, подчас не делая исключений даже для духовных лиц. У остальных выспрашивали цель визита, но мы проехали беспрепятственно — магистр Вселенской комиссии по этике не обязан ни перед кем держать отчет.

С мраморной мостовой пропали конские яблоки и прочий мусор, она блистала, словно была выдраена не далее пяти минут назад. Гомон и крики смолкли, слышался лишь перестук подков. Изредка навстречу попадались богато украшенные кареты, обычно сопровождаемые кавалькадами, но и только. Парадные входы не предназначались ни для слуг, ни для поставщиков провизии.

Уве и Марта ехали с открытыми ртами; выставленное напоказ великолепие их откровенно подавляло, и в себя эта парочка пришла только на Дворцовой площади. Императорский дворец раскинулся на другом ее краю высоченными стенами с мощными башнями и полотнищами черно-золотых цветов правящей династии, внутрь вел перекинутый через ров подвесной мост. За оборонительными сооружениями проглядывали крыши и шпили внутренних строений, и вид их впечатлял ничуть не менее дворцов знати, но обилие открытого пространства наконец-то позволило школяру и ведьме перевести дух.

К истинному зрению они прибегнуть не догадались, и напрасно: резиденция императора была укрыта столь сложным эфирным плетением, что незримая стихия в окрестностях дворца явственно подрагивала, искаженная близостью мощного заклинания, да и сам его силуэт нет-нет да и слегка смазывался, будто приходилось смотреть через искривленное стекло. И даже огромная стая сновавших над площадью скворцов, со стороны казавшаяся единым живым существом, не пересекала границы охранного периметра.

Сил на поддержание столь внушительной защиты уходила целая прорва, но в этом отношении император себя не ограничивал, поскольку, помимо магов-телохранителей из Черной дюжины, в его распоряжении находились и многочисленные колдуны лейб-гвардии.

— Вот это да! — только и протянул Уве, вертя головой по сторонам. Он даже шляпу на затылок сдвинул. — Милость небесная, вот это размах!

Микаэль усмехнулся и направил жеребца к замку — туда, где от его стен отходила широкая и высокая каменная стена, по верху которой тянулась крытая галерея. Для проезда под этим грандиозным сооружением были устроены арки, а само оно связывало резиденцию светлейшего государя с цитаделью Ангела, считавшейся неприступной. Именно там в случае мятежа, народных волнений или вторжения догматиков должно было найти убежище ближайшее окружение императора и он сам.

Нас Микаэль повел в объезд высившейся над округой крепости, но и так удалось во всех подробностях разглядеть опоясывавшие верхушку скалы стены с темными провалами бойниц и центральную башню с позолоченной фигурой ангела на шпиле.

Оставив цитадель справа, мы по широкому каменному мосту перебрались на другой берег впадавшего в Рейг притока, проехали несколько кварталов и переправились через канал. Улицы постепенно сузились, верхние этажи домов и скаты крыш сдвинулись, перекрывая небосвод. Ладно хоть еще галереи никуда не делись и прохожие не шагали в одном потоке с телегами и верховыми. Нормальной брусчатки здесь не было и в помине; и проезжую часть, и тротуары заместили речными голышами, округлыми и неровными.

Походишь по таким — и мигом намозолишь подушечки больших пальцев ног, но местные привыкли. Все лучше, чем по колено в грязи пробираться или с одной прогнившей доски на другую прыгать.

Район Уве не понравился, он завертел головой по сторонам и спросил:

— Куда мы едем?

— Увидишь, — отмахнулся от него Микаэль.

— Может, хоть перекусим? — вздохнул школяр, глянув на харчевню, из которой одуряюще пахло жареной рыбой.

— Там покормят, — отрезал маэстро Салазар.

Мы поехали дальше, и на смену аромату жареной рыбы пришел запах рыбы свежей. Улица вывернула к рынку — рыбному, разумеется. Басовито загудел гомон голосов, растеклась между торговых рядов толпа покупателей, брусчатку усеяла серебристая чешуя, начали попадаться кухарки и домохозяйки, уносившие покупки в выложенных травой корзинах.

В толпу мы не полезли, поскакали по самому краю, но очень скоро оказались вынуждены придержать лошадей, когда впереди случилось небольшое столпотворение. Как оказалось зеваки собрались послушать какого-то вполне приличного вида бюргера, высокую тулью шляпы которого отмечала броская белая лента. Тот взгромоздился на бочонок и орал, размахивая руками:

— Про-о-одался! Узурпатору власти небесной про-о-одался, проклятому догматику! Лжецу, клятвопреступнику и мздоимцу! И сам таким стал! Душа его теперь суть выгребная яма смердящая, нечистотами наполненная! И всякий, кто идет за ним… Всякий, кто исполняет приказы, — ничуть не лучше! Закрыт им отныне вход на небеса обетованные!