Русское

– До свидания, дорогой мой Бык, Бог с тобой!

Андрей был уверен, что прощается с другом навсегда.





1653


В это холодное ясное утро весной 1653 года молодой Андрей направлялся на северо-запад в составе казацкого посольства. Они ехали к русскому царю.

С того дня, когда он расстался со Степаном, его карьера уверенно шла в гору. Он дослужился до положения личного доверенного Хмельницкого, и гетман, человек с длинным лукавым лицом, не раз давал ему поручения, выполнение которых требовало от Андрея немалых хитроумия и смекалки.

Старый Остап умер – но не обильные возлияния свели его в могилу, чего всегда опасались они с матерью, а эпидемия черной смерти, последовавшая за крестьянским восстанием. Смерть отца опечалила Андрея и напомнила ему, что и сам он не бессмертен.

– Пора бы тебе жениться, – сказал ему гетман. Но Андрей, хотя и не упускал случая вскружить голову красавице, где бы он ни оказался, не торопился выбрать себе невесту. Мог ли он сказать, что до сих пор не забыл Анну? А если так, на что он мог надеяться? Этого он не знал. Да и некогда ему было думать об этом.

Как сам он прекрасно сознавал, едва ли когда-нибудь случится в его жизни что-либо важнее нынешнего поручения. Письма, которые везли несколько посланников московскому царю, должны были помочь разрешить кризис и тем самым определить будущую судьбу Украины.

Речь Посполитая видела для себя угрозу в казачьем государстве, пусть даже не вполне самостоятельном. Католическую церковь, равно как и униатов, тревожила влиятельность православия в киевских землях. Магнаты требовали возвращения своих земель. Не только шляхту, но и простых граждан податных сословий возмущало расширение реестра, ибо одной из привилегий реестровых казаков было жалованье, которое должна была выплачивать им за их службу Речь Посполитая.

Последовали новые битвы. Поляки усилили свои ряды большим количеством немецких наемников, и теперь победы стали даваться Хмельницкому все тяжелее и случались все реже. Его войско слабело. Евреи стали возвращаться на украинские земли. И уже дважды большие группы казаков и крестьян, отколовшиеся от его войска, бежали и находили убежище в землях московского царя.

Что мог поделать со всем этим гетман?

«А все-таки он хитрая лиса», – думал Андрей.

И это действительно было так. Хмельницкий одновременно вел дела с султаном, татарами, царем московитов и поляками, он даже сумел женить своего сына на дочери молдавского господаря. Но главное, он как никто понимал, и с каждым годом все яснее, что единственная надежда казаков – это союз с русским царем. Только там исповедуют православие, лишь он достаточно силен, чтобы защитить Украину от могущественной Речи Посполитой.

Беда была в том, что Россия не расположена была к союзу, поскольку принятие запорожцев в московское подданство грозило конфликтом, а может, и войной с сильной и решительной Речью Посполитой. Гетман Хмельницкий направлял царю послания, грозил сдаться под власть турецкого султана и даже держал при себе авантюриста Анкудинова, выдававшего себя за царя Василия IV, – лишь бы завладеть вниманием царя московитов.

Этой весной поляки послали новое большое войско для усмирения Украины. И снова гетман Хмельницкий направил послов в Москву. Но теперь дело могло обернуться иначе.

– Нам по-прежнему нечего предложить московитам, – говорил гетман Хмельницкий, вручая Андрею очередное послание. – Но есть одно, что может склонить их к нам.

Андрей кивнул:

– Православная вера.

– Именно так. – Гетман откинулся в кресле, полуприкрыв глаза. – Святая Русь, так они видят Московию. Москва – Третий Рим. И в самой церкви, и среди бояр есть немало влиятельных людей, кто считает, что нужно защитить православных братьев на Украине. И более того, голоса их крепчают. – Он вдруг открыл глаза и ухмыльнулся. – Нужно ли говорить тебе еще что-нибудь? Думаю, Московская патриархия не возражала бы против сотрудничества с ученым киевским духовенством. – Богдан снова смежил веки. – Раз я уже писал царю, что готов сдаться под власть Османской империи. Разумеется, нашим людям это придется не по нраву, ведь турки – мусульмане; но православной Руси это придется не по нраву еще сильнее.

Богдан передал послам три письма: первое было адресовано царю, второе – его главному советнику боярину Морозову, третье – патриарху.

– Пошли мне с гонцом весть, как вас примут. Если прием вас обнадежит – оставайтесь в Москве, смотрите, слушайте и примечайте.

С таким напутствием отбыл Андрей в Москву выполнять свое важное поручение.



Московия. Во главе посольства стояли Кондрат Бурляй и Силуан Мужиловский. Андрей был придан им помощником. Они быстро продвигались на восток от Днепра, минуя редеющие леса, пока наконец, оставив позади последние деревья, не выехали на широкие степные просторы. День спустя они повернули на север. Здесь еще царила зима, и промерзшая земля была покрытая кое-где островками снега.

Это были странные приграничные земли. Андрей никогда прежде не бывал здесь, однако знал, что именно сюда бежали многие казаки и крестьяне, чтобы хотя бы формально пользоваться защитой московского царя.

– Да и сам царь хочет сделать свое присутствие в этих землях ощутимым, – говорил ему Бурляй. – В былые дни русские крепости тянулись отсюда на север почти до самой Оки. Что ж, теперь у них уже почти готова новая линия укреплений. – Он ухмыльнулся. – Увидишь. Там есть на что взглянуть.

И все же Андрей не был готов к тому, что ему предстояло увидеть день спустя.

Он просто ахнул. Так вот какая она, великая Московия!

Белгородская засечная черта была поистине грандиозным строительным проектом. Уже завершенная оборонительная линия брала начало неподалеку от Белгородского острога и тянулась до самой Волги, где она сворачивает к Каспийскому морю. Могучие земляные стены, окруженные рвами и увенчанные частоколом, основательные башни, ощетинившиеся заостренными кольями, – непроходимый барьер против крымского хана, который даже теперь, спустя век после взятия Иваном IV Казани, время от времени вторгался в границы России, вновь доказывая свою силу. Победитель однажды никогда не становился здесь победителем навек.

Оглядывая эту колоссальную стену, молодой казак впервые задумался о характере северных соседей.

«Они совсем не похожи на поляков, – неожиданно пришло ему в голову. – Поляки никогда не выстроили бы ничего подобного. Поляки лишь проложили несколько широких трактов до Украины, предоставив нескольким влиятельным магнатам распоряжаться ими по своему усмотрению. Да, они организовали посты, чтобы обеспечить охрану своих владений и наняли казаков, чтобы держать в страхе непрошеных гостей. Но сами они не более чем сообщество надменных дворян, озабоченных лишь тем, как собрать побольше дани с плодородных приграничных земель да жить в роскоши в своих обустроенных по европейской моде дворцах».

Но эту грандиозную фортификацию не под силу было бы породить никаким аристократам, она могла возникнуть, лишь подчиняясь воле могущественного, полновластного правителя, наполовину славянского, наполовину татарского свойства.

«Будто татарский город посреди степи», – думал Андрей, глядя на острые пики высокого – и бесконечного – частокола.

Казалось, будто сама эта стена говорит ему от лица своих строителей: «Мы знаем тебя, всадник из бескрайней степи, – мы и сами частью твоих кровей. Смотри же: мы умеем строить так, как тебе не по силам, и мы будем привозить сюда, в самое сердце степи, деревья из наших необъятных лесов и высить здесь частоколы до тех пор, пока сам крымский хан не склонится перед величием Руси».

Бурляй, ехавший рядом, вдруг произнес:


– Так-то, Андрей, если хочешь понять русских, всегда держи в уме: когда их что-то страшит, они пытаются превзойти это размером.

Так маленькая группа посланников вступила в пределы великой крепости Русского государства.

Сперва Андрей не замечал ничего для себя нового: леса очень напоминали те, что окружали Киев; деревни, с их крытыми соломой домами и рядами частоколов, также выглядели вполне привычно. Но вскоре он стал отмечать различия. Соломенные крыши постепенно сошли на нет, уступив место крытым тесом. Стало холоднее, земля здесь еще была укрыта слоем снега. И деревья, и поля имели какой-то общий сероватый оттенок.

Было еще кое-что.

Он привык к русским: в Сечи их было множество. Язык их хоть и отличался, но понять его было нетрудно. Однако теперь, оказавшись в их стране, он с удивлением признался себе, что постоянно скован некой необъяснимой тревогой, угнетаем каким-то давящим чувством, которому и названия не мог найти.

Леса становились все гуще и темнее. Иногда прямо посреди леса им встречались небольшие поселения, жители которых были заняты пережиганием древесины в золу и изготовлением из нее поташа. Эти, заметили казаки, выглядели достаточно преуспевающими. Но в обычных деревнях неизменно встречали они совсем иную картину.

– Третий год подряд зима никак не хочет уходить, – говорили местные. – И в хорошие-то годы мы никогда не снимаем урожая с избытком, а с этакой бедой будущей зимой снова придется затянуть пояса.

Андрей, слушая их печальные истории, не скрывал удивления.

– Но ведь ваши поля так обширны, – восклицал он. – Вы должны иметь с них немало урожая и в плохие годы.

– Нет, у нас не так, – отвечали ему.

Лишь в третьей встреченной ими деревне Андрей понял причину.

– С каждого семени получаем мы лишь втрое, – услышал он здесь.

Втрое! Скудный прибыток, немыслимый для плодородных земель, где он рос.

– Земля наша бедна, – печально отвечали ему.

Но если местные деревни поразили Андрея нищетой, совсем скоро ему предстояло увидеть нечто совершенно противоположное. Посольство миновало еще одну линию пограничных укреплений, выстроенных в прежние времена. Они не были столь внушительными, как сооружения Белгородской черты, но то был еще один знак грозной силы государства московитов. Основательные бревенчатые крепости и частоколы до сих пор имели неприступный вид.

– Протянулись до самой Рязани, – бросил Бурляй.

Вдоль линии оборонительных построек были устроены обширные площади, очищенные от леса, либо попросту выжженые широкие полосы – все для того, чтобы татарин, вздумавший подойти незамеченным, не нашел себе укрытия.

Миновав эту грандиозную линию укреплений, они прибыли в Тулу – большой город, славный оружейным промыслом. Андрей никогда не видел ничего подобного. Это был город, и все-таки не совсем город. Длинные кирпичные или бревенчатые здания, из которых доносился раскатистый стук молота по наковальне встречались здесь, казалось, на каждом шагу – словно половину строений в городе составляли кузницы.

– Целый город словно огромная оружейная! – невольно воскликнул Андрей.

Особенно поразила его большая мрачная постройка, где постоянно курился дым над трубами доменных печей – первых в России. Они принадлежали железоделательному предприятию голландского семейства Виниус, основанному здесь после обнаружения под Тулой «доброй руды». Виниусу принадлежало также процветающее оружейное производство – бесчисленное множество оружейных мастерских.

– Только в Москве делают больше оружия, – рассказывал Бурляй. – Царь Романов, говорят, пригласил на Русь многих чужеземцев, чтобы управляться с этими хитрыми затеями.

Пушки, пищали, пики, клинки – такого изобилия Андрею еще видеть не доводилось. Будучи солдатом, он был изрядно впечатлен; однако сам этот большой, заполненный дымом кузнечных труб город произвел на него скорее гнетущее впечатление, а потому он был рад вновь отправиться в путь.

Семь дней спустя они прибыли в Москву.



Здесь все еще царила зима, и вся Москва была укрыта снегом. Было время Великого поста.

Над заснеженным городом низко нависло скучное, серое тяжелое небо. Улицы с неубранным снегом также казались серыми, словно вместо снежинок эти серые тучи сеяли смесь золы и пыли.

Но общую картину, представшую глазам молодого казака и его спутников, нельзя было назвать бесцветной. Повсюду белели крыши домов, над которыми возвышались сверкающие золотом, серебром или выкрашенные в яркие цвета главы церквей. Изредка на улице можно было видеть боярина в длинной шубе, крытой синей или красной тканью, встречались стрелецкие патрули в красных кафтанах со сверкающими бердышами, и даже простые горожанки повязывали голову цветным платком.

Нетрудно представить себе, что, пообвыкшись в Москве, Андрей постоянно пребывал в радостном возбуждении. В конце концов, возможность пожить в великой столице была для молодого казака увлекательным приключением, а теплый прием, им оказанный, льстил самолюбию.

А прием им был оказан поистине теплый. В Кремле, куда они направились, чтобы передать вверенные письма, им дали понять, что царь и бояре настроены положительно. Когда же сразу вслед за тем они направились на Ильинку к Патриаршему подворью, там их также ожидала обнадеживающая весть: патриарх намерен был принять их самолично через несколько дней.

Андрей был полон надежд. После многомесячных боев и раздумий о зыбкой своей будущности он чувствовал себя здесь, как школьник на нежданной вакации.

Если Тулу он нашел удивительным городом, Москва потрясла его до глубины души. С наслаждением прошелся он по обширной Красной площади, чтобы полюбоваться высившимся на ней невероятным храмом – собором Покрова Пресвятой Богородицы, тогда уже носившим в народе имя Василия Блаженного. Поскольку площадь имела некоторый уклон, человеку, поднимающемуся к храму казалось, будто тот стремительно вырастает из земли. Пройдя три четверти пути, Андрей остановился у Лобного места, со смесью изумления и восхищения разглядывая этот удивительный, причудливый, словно творение азиатов, собор. По соседству высились стены Кремля, глухие, не знающие жалости, одновременно угрожающие и сулящие защиту. На одной из башен Кремля отмеряли время часы-куранты работы английского мастера, словно напоминая, что Кремль, вопреки своей мрачной, могильной молчаливости, всегда бдит и всегда присутствует в настоящем.

Побродил Андрей и по окраинным улицам, застроенным темными бревенчатыми домами, крыши которых по-прежнему были укрыты снегом. Церкви встречались едва ли не на каждом углу: многие были деревянные, с высокими шатровыми крышами, однако часто, возвышаясь над домами, виднелись и каменные, нарядно украшенные собранными горкой рядками кокошников, с мягко мерцающими главами, – их беленые стены и массивные очертания словно подчиняли себе все окружающие строения.

В воздухе плыл, казалось Андрею, неумолчный колокольный звон. Сколько же здесь церквей?

«Они говорят – „сорок сороков“. Да, похоже, так оно и есть», – заключил молодой казак.

– Короткими летними ночами звон монастырских колоколов, бывает, слышен всю ночь напролет. Будто соловьиное пение, – сказал Андрею, смеясь, один священник.

Поистине то был оплот и северная твердыня православного христианства.

Но видел Андрей и многое другое. Он не раз слышал, что московиты любят выпить и погулять.

– Напиваются пьяны, как казак после победы, – говаривал отец.