Русское

«Эти русские – дураки», – заключил он. Однако, поскольку он так или иначе придерживался такого мнения о большинстве людей, это не играло особой роли.

В январе Ченслер сказал ему, что, после того как они вернутся в Англию – этой весной, – он намеревается возглавить еще одну экспедицию в Московию, и спросил, не хочет ли Уилсон к ним присоединиться. Тот немедленно ответил «да».

Здесь он сделает состояние. Кроме того, у него была еще одна причина желать возвращения в Московию. У немецкого купца – протестанта, как и он, – была незамужняя дочь, а сыновей не было. Девица была полновата, но недурна собой. «Пригожая пышечка», – думал Уилсон.

Он вернется в Москву.



Елене казалось, что Борис медленно облекся новой кожей поверх своей собственной. По временам у нее возникало впечатление, что ее прежний Борис все еще содрогается – с каждым разом все слабее – в этом новом панцире, и если она только найдет способ пробить эту броню, то сумеет освободить его, пока он еще жив. Иногда ей, напротив, представлялось, что этот новый, с каждым днем растущий и утолщающийся панцирь окостенел, прирос к ее супругу и слился с ним навсегда в единое целое. В таких случаях, даже когда она делила с ним ложе, ей казалось, будто она сжимает в объятиях странное создание, мысли и чувства которого постичь не в силах.

А потом, она и вообще видела его нечасто.

Три года русские войска под командованием князя Курбского и других подавляли татарские мятежи в окрестностях Казани. Они двинулись дальше, перейдя Волгу в ее восточном течении, и дошли до земель ногайцев; даже татарский хан Западной Сибири, владения которого начинались далеко-далеко, за Уралом, признал царя Ивана своим повелителем. Дважды огромные флотилии спускались по могучей полноводной Волге на юг, к пустынным астраханским землям, и в конце концов была завоевана и Астрахань.

Новые экзотические титулы царя Казанского и царя Астраханского подчеркивали, что Ивану нет равных среди правителей. Монахи готовили длинные-предлинные летописи, прославляющие Ивана и его семейство, и там, где это было необходимо, переписывали историю так, чтобы всем сделалась понятна священная миссия русского царского дома. Все, даже беглые упоминания о прежнем сотрудничестве русских князей с их повелителями – татарскими ханами, вымарывались.

Именно тогда митрополит Московский приказал возвести на Красной площади сооружение с несколькими удивительными башнями, собранными воедино словно для того, чтобы подчеркнуть неповторимость, своеобразие, отныне присущее русским и отличающее их от прочих народов; впоследствии оно вошло в историю как собор Василия Блаженного.

Ивану очень хотелось бы победить и могущественного крымского хана, но пока этот орешек оказывался русским не по зубам.

Потому-то царь Иван, пытаясь распахнуть двери своей не имеющей выхода к морю темницы, обратил свой взор на север и стал грозить соседям на Балтике, вознамерившись напасть на богатые ливонские портовые города, в которых так остро нуждался.

Поначалу казалось, что ему может сопутствовать успех.

Поэтому неудивительно, что Елена так редко видела мужа. Жизнь государева человека исполнена лишений. Часто приходилось голодать, терпеть палящий зной или невыносимый холод – все это выпадало ему на долю. Прежде чем двинуться с войском на север, Борис вернулся из Астрахани со скромной добычей, стоимостью в несколько рублей, покрывшей часть долгов, но вернулся ожесточенным, огрубевшим.

В его отношениях с ее отцом, и всегда-то не особенно теплых, теперь воцарились отчужденность и холодность. И виной тому была не личная неприязнь, – напротив, Дмитрий был вполне доволен тем, как продвигается по службе его зять, – а политические пристрастия.

Трения между ними начались после Астраханского похода. Несмотря на новую непроницаемую броню отчуждения, которой он уже начал обрастать, Елена почувствовала, что супруг испытывает некий душевный подъем. Ведь пока русские войска усмиряли приволжские степи и пустыни, Иван и его ближайшие советники изо всех сил пытались одержать другую победу, на сей раз дома: провести реформу Московского царства.

Как это было свойственно всем правителям той эпохи, стремившимся укрепить центральную власть в своих странах, Иван тоже преисполнился решимости сокрушить вельмож и их приспешников. Издавна раздаваемые награды за службу, хотя они и так уже уменьшились по сравнению с прежними временами, были еще более сокращены. Боярину или князю, состоявшему на царской службе, уже не отдавали на кормление целый город; вместо этого во главе каждого города ставили его жителей, избиравшихся мелкопоместной знатью и купцами. Но важнее всего было то, что новым царским указом владельцам имений, будь то полученные за службу поместья или наследственные вотчины, отныне предписывалось служить в войске, когда их призывал царь.

– Что ж, теперь эти черти ленивые узнают, кто хозяин, – мрачно заметил Борис в разговоре с тестем. – А ты знал, что половина всех землевладельцев в Твери никому не служили?

– Тогда скажи мне, – язвительно откликнулся Дмитрий Иванов, – в чем именно заключается разница между твоей вотчиной, которую ты унаследовал от отца, и простым поместьем? Ведь царь обычно не отбирает у сына поместья, дарованные за службу отцу.

Борис задумался.

– По закону разница между ними есть, но на деле ты прав. Разницы нет никакой. Если не служишь, царь отберет твое имение.

– И тебе это по нраву?

– Да. Зачем бы мне уклоняться от царской службы? Ты разве не хочешь служить?

Это был коварный вопрос, ведь Борис знал, что семья его жены владеет несколькими имениями – и сейчас никто из Ивановых не служит.

Дмитрий промолчал, но провел ладонью по лысине в явном раздражении.

– Если кто не хочет служить царю, – невозмутимо продолжал Борис, – то лично я бы сделал вывод, что царю он враг.

– Не надо делать таких выводов, юноша, – загремел Дмитрий.

– Рад это слышать, – холодно ответил Борис.

После этого матери Елены удалось развести мужчин. Но сказанного было уже не вернуть.

И дело не ограничивалось простой размолвкой. Елена хорошо знала, что дело не в обидах и непонимании, столь частых между тестем и зятем. Многим, слишком многим из старой знати было не по душе то, что творит молодой царь, претило это странное и тревожное царствование. Более того, в доме ее отца перешептывались, передавая слухи столь страшные и крамольные, что она не решилась бы повторить их при муже; однако, внимая им, гадала, много ли отпущено молодому царю.

Так они и жили, встречаясь изредка – в нечастые приезды Бориса, а в воздухе вокруг них тем временем роились и множились подозрения.

Если бы только, приезжая к ней, он не держался столь отчужденно. Если бы только ей удалось пробить непроницаемую броню его холодности.

Существовал лишь один способ добиться этого, лишь один способ сделать супруга счастливым. Если бы только она могла родить ему сына! Почему же ей в этом отказано? Она родила мальчика, Давыда, но он прожил всего неделю и умер, когда Борис ушел с войском на Ливонскую войну. А после этого, как ни старалась, ей не удавалось забеременеть. Вот если бы они одержали большую победу на севере! Если бы подписан был мирный договор, Борис вернулся бы домой и пробыл с ней подольше, и тогда она, возможно, и родила бы сына – ведь она еще не стара. Елена молилась о наступлении более счастливых и радостных дней. Но после начальных успехов положение русских на севере стало ухудшаться. Прибалтийские города искали защиты у Швеции, Литвы, Дании. Казалось, что кампания будет длиться вечно.

И тут, в августе 1560 года, умерла Анастасия, возлюбленная супруга царя, свет очей его.

Когда Елена узнала об этом, сердце у нее на миг оборвалось: со свойственной женщинам чуткостью она ощутила, как неумолимо сгущается вокруг тьма.






1566


Октябрь. Холодный, сырой, ветреный день в маленьком городке Русском; прозрачные облака так низки, что порой едва ли не касаются шатровой крыши дозорной башни.

Приближается одинокий всадник, медленно подъезжающий к воротам. Конь под ним вороной, к седлу привязаны песья голова, ибо сам он подобен сторожевому псу, и метла, ибо он готов вымести из государства врагов своего господина. Всадник тоже облачен в черное. Он без боязни бросает взгляд то туда, то сюда, ибо властвует над всей этой местностью. Монах в монастырских воротах, завидев его, быстро скрывается, вжав голову в плечи. Даже настоятелю не по себе в его присутствии. В самом городке и в близлежащем Грязном одно его имя внушает ужас.

Прошло более года с тех пор, как он принес клятву. Обеты эти своей суровостью напоминали библейские, ибо он поклялся любить своего повелителя более, нежели мать или отца, сына или дочь. Он также принес клятву тотчас же донести на всякого, кого заподозрит в измене своему повелителю.

Всадник в черном могуществен и устрашающ. Да, он несчастен, и об этом знает его жена. Однако самому ему никогда не приходило в голову, что он несчастен.

А теперь он как раз и приехал навестить свою жену, ибо это его дом. А зовут его Борис Бобров.



Наконец-то Иван обрушился на всех врагов своих. Он нанес им сокрушительный удар, который совершенно застал их врасплох.

В декабре 1564 года, ни словом никому не обмолвившись заранее, зачем это делает, царь выехал из Москвы с огромным обозом и к Николину дню прибыл в укрепленную загородную резиденцию, известную под названием Александровская слобода и расположенную примерно в шестидесяти верстах к северо-востоку от столицы. Никто не понимал, что означает этот поспешный отъезд. А потом, в январе, по Москве прошел слух, что царь отрекся от престола.

Или это была просто какая-то хитроумная уловка?

«По-моему, – сказал Елене отец, – царь повредился умом с тех пор, как умерла Анастасия. Он решил, что ее отравили бояре, и хочет с ними поквитаться. Все равно, – мрачно добавил он, – его замысел не лишен коварства».

Так все и было. Бояре, опасаясь гнева народа, вынуждены были просить Ивана вернуться. А возвратившись, он сам поставил им условия.

Условия эти поражали воображение. Ни один правитель, может быть, за всю мировую историю не совершал ничего подобного, ведь, заручившись торжественной клятвой бояр и духовенства, что он вправе властвовать, как ему заблагорассудится, и карать кого пожелает, он поделил свое царство пополам. Большую часть он передал под власть тех бояр, которым доверял, чтобы те правили ею от его имени. А меньшую часть превратил в гигантское личное имение и провозгласил, что будет править ею сам и населит своими избранными слугами.

Эту личную вотчину он с мрачной иронией назвал опричниной, то есть вдовьей долей, землей, которая доставалась вдове после смерти мужа. Его служители получили наименование опричников. Они составили сплоченный орден вроде старинных Ливонского и Тевтонского орденов, основанных немецкими рыцарями; их отличительным знаком стали черные одежды.

Получилось государство в государстве. И государство это было полицейское. Опричников можно было судить только их собственным судом, – в сущности, они стояли над законом. В опричнину входила часть Москвы, а также Суздаль и земли к северу от Оки и к юго-западу от Москвы. Однако большая часть опричнины располагалась на севере, на огромных, поросших лесом территориях, простиравшихся над образуемой Волгой «петлей» вплоть до того далекого северного порта, где высадились английские мореплаватели. Земля заточенных в ледяном плену монастырей, мехов, огромных солончаков и богатых северных торговцев, она находилась вдали от старинных княжеских владений. Могущественные Строгановы, семейство бывших крестьян, превратившееся в династию крупных торговцев, никогда не упускавших своего шанса, немедленно ходатайствовали перед царем о включении в его личную область.

А там имели право жить только те, кто присягнул на верность Ивану. В каждом имении вершили суд царские дознаватели. Если хозяин земель был сочтен верным слугой царя, то ему дозволяли остаться; но если состоял в родстве с каким-нибудь вельможей или с одним из многочисленных княжеских семейств, его почти наверняка изгоняли из его владений и, если посчастливится, давали вместо них имение победнее, за пределами опричнины. Таким образом, опричникам можно было даровать освободившиеся вотчины в награду за службу – конечно, на правах поместья.

Городок Русское входил в опричнину. Когда царские дознаватели прибыли допрашивать молодого хозяина Русского, тот очень обрадовался.

– Я служил и служу царю, – сказал он им, – во всех войнах. Умоляю, примите меня в опричнину. Могу ли я желать большего? – А увидев, что они внесли его просьбу в свои записи, добавил: – Может быть, царь и сам меня вспомнит. Скажите ему, что он говорил со мной однажды утром, на рассвете, когда мы возвращались из Казани.

На это дознаватель мрачно улыбнулся:

– Если это так, Борис Давыдов, царь о тебе вспомнит. Царь ничего не забывает.

Затем они тщательно исследовали его родословную и его деяния. Среди его предков не было никого, кто запятнал бы себя хоть чем-то. Пусть семейство его и принадлежало к числу древних, оно не могло похвастаться связями с вельможами, а значит, не попадало под подозрение. Но была одна загвоздка.

– А как же семья твоей жены? – стали допытываться они. – У твоего тестя есть друзья в тех кругах, верность которых внушает сомнения. Что ты можешь рассказать нам о нем?

И тут Борис осознал, что судьба дает ему шанс.

– Что вы хотите знать? – тихо спросил он.



Спустя неделю Бориса призвали в Москву и после краткой беседы сообщили, что он может оставить себе имение, если будет служить царю в войске, и что он принят в опричнину.

– Царь вспомнил тебя, – сказали ему.

Вскоре после этого Елена услышала, что отец ее очень встревожен, хотя и не знала, чем именно.



Вечерело, и ветер стих, когда Борису подали ужин.

Как только он уселся, старый слуга поставил перед ним блюдо с ржаным хлебом и маленький сосудец с вином. Глядя прямо перед собой, Борис твердой рукой налил себе одну за другой три чарки и, закинув голову, осушил залпом. Елена промолчала. Ей эта привычка представлялась довольно грубой; без сомнения, он перенял ее у других опричников.

Ел он в почти полном молчании. Елена сидела напротив, отделенная от него тяжелым деревянным столом, нехотя ковыряя овощи. Казалось, ни он, ни она не решаются начать разговор, и в этом не было ничего удивительного, если вспомнить, что им надо было говорить о деле, судя по доходившим из Москвы слухам – слишком ужасном, чтобы вымолвить о нем хоть слово.

Тягостное молчание длилось. Время от времени Борис бросал на нее настороженный взгляд, словно производя в уме какие-то сложные подсчеты, частью которых она могла являться. Один раз он обратился к ней и тихо осведомился о здоровье Льва-купца. Услышав, что тот пребывает в добром здравии, Борис кивнул, но ничего не сказал. Льва теперь назначили местным сборщиком податей, а значит, он вошел в состав опричнины вместе с Борисом. Все распоряжения властей они выполняли сообща.

– Все ли хорошо у нашей дочери? – спросила она.

Девицу в начале года отдали за молодого боярина; он не жил в опричнине, но мог похвастаться скромным достатком, и Бориса вполне удовлетворяло, что семейство его сватов присягнуло на верность царю. Елена подозревала, что он рад был избавиться от дочери, которой исполнилось всего двенадцать, сбыл ее с глаз долой из родительского дома в мужнин. Хотя он всегда обращался с дочерью мягко, Елена знала, что он так и не смирился с ее существованием: в глазах Бориса она словно вытеснила того сына, о котором он мечтал.

– Она здорова и благополучна, – кратко ответил он. – Я говорил с ее свекром.

А поскольку он явно думал о другом, Елена не стала более задавать вопросов.