Русское

Только когда дед юноши, Жидовин, отправился лично поговорить с Иванушкой, тот сдался и согласился взять его с собой в поход.

«Не отпускайте от себя молодого хазара», – ворчливо велел он двоим своим сыновьям. «А сейчас, – обратился он ко всем своим людям, – мы наголову разобьем половцев, так что они больше не поднимутся!»

Борьба русских с половцами продолжалась на протяжении всей его жизни.

На юге, на границе со степью, укрепили маленькие передовые крепости и соорудили огромные крепостные валы из земли и дерева, и теперь почти непрерывная стена защищала южные владения русских от набегов кочевников. Однако те до сих пор либо прорывали оборону, либо заходили по степи в тыл русским укреплениям, делая гигантский крюк где-то далеко-далеко за горизонтом, чтобы обойти защитные сооружения и внезапно напасть с севера.

Десять лет тому назад Русь предприняла против кочевников успешный поход, уничтожив двадцать половецких князей. Четыре года спустя половцы под предводительством хана Боняка Шелудивого нанесли ответный удар и даже сожгли несколько церквей в самом Киеве. А теперь русские вознамерились разбить их раз и навсегда. Иванушка не сомневался, что такова воля Божия.

«Нам ведомо, где располагаются пастбища: туда они обыкновенно выгоняют скот и там становятся лагерем на зиму, – сказал Иванушка детям. – Мы их выследим». Предстояла жестокая битва, и, оглядываясь вокруг, на своих сильных сыновей и на могучее войско троих князей, он ощущал уверенность в победе.

Но, даже наконец дожив до осуществления мечты всей своей жизни – увидеть Дон, он невольно чувствовал смутную грусть. Причиной тому был его отец. По крайней мере, здесь все было понятно. А другая причина неуловимой, загадочной тревоги была не столь определенна. И она стала терзать Иванушку еще сильнее с того дня, как они выехали в степь и Мономах, обернувшись к нему, негромко заметил: «Говорят, мой Иванушка, что-то томит и гнетет твоего брата Святополка».



День за днем они двигались в юго-восточном направлении по степи. Землю покрывала зеленая трава, весеннее половодье прекращалось. По необозримой холмистой равнине на сотни и тысячи верст вокруг подсыхала напоенная влагой земля – от плодородной степи до гор и пустынь, где даже сейчас солнце сжигало нежные весенние цветы, обреченные без следа исчезнуть в песке.

Всего за несколько дней расцвел бледный ковыль – его белый блеск разлился, насколько хватало глаз, словно бесконечной туманной дымкой скрыв плодородную черную почву. Там, где трава эта выросла высокой, кони и люди раздвигали ее – и шелест травы напоминал змеиное шипение; где она еще оставалась низкой, конский и людской топот гулко разносился над землей. Птицы, чуть не касаясь поверхности ковыльных волн, улетали в тревоге при приближении этого гигантского войска. Иногда орел сине-серой точкой замирал в воздухе над колышущимся травяным морем.

Иванушка медленно ехал на своем лучшем сером скакуне Трояне. В полдень солнце над головой стало светить так ярко, что Иванушке показалось, будто все войско, его конь, сам день на фоне этих лучей потемнели. Твердым шагом, в ровном темпе двигались вперед кони и люди.

Мономах был бодр. Часто он легким галопом обгонял войско, держа на запястье любимого сокола, и охотился в степи. А по вечерам отдыхал возле шатра вместе со своими боярами, пока сказитель перебирал струны гуслей и напевал им:

Пусть умру я, люди русские,

Коли не омочу рукав

Свой бобровый

Или не почерпну воды шеломом,

Что из батюшки из Дона-реки.



Понесемся ж, люди русские,

Быстрей волка серого,

Проворней соколов, —

Да насытятся стервятники

Телами половецкими

Что у батюшки у Дона-реки.





Именно после таких вечеров, когда огонь догорал в кострах и все войско, кроме часовых, спало, Иванушка ощущал особую грусть, ибо был уверен, что не увидит более своего отца.

Перед походом он ездил в Киев попрощаться с ним и увидел, что тот сделался почти совершенно беспомощным. За год до того внезапный недуг сразил его, оставив частично расслабленным: Игорь с трудом мог улыбнуться одним уголком рта, но речь его сделалась невнятной.

«Не печалься, – сказала ему мать. – Он скоро уйдет, а вместе с ним и я. Но вспомни, сколько лет даровал нам Господь, и возблагодари Его за это».

Старик до сих пор был хорош собой, его седые волосы по-прежнему густы, он сохранил большую часть зубов. Устремив взгляд на его удлиненное, благородное лицо, Иванушка задумался, стоит ли ему покидать отца, но Игорь, угадав его мысли, собравшись с силами, улыбнулся и прошептал: «Иди на войну, сын».

Он поцеловал отца тепло и искренне, надолго прижавшись губами к его щеке, а потом вышел.

Теперь, скача по степи и ощущая какую-то нежную грусть, он часто возвращался в воспоминаниях к тому утру, когда он, двенадцатилетний мальчик, плыл вместе с отцом по великой реке Днепр, исполненный радужных надежд на будущее. Он словно чувствовал на плече руку отца, чувствовал, как бьется позади него могучее отцовское сердце, и спрашивал себя: «Со мной ли еще отец, жив ли он еще в Киеве, не вспоминает ли он тот самый день, не посещает ли его тот же сон, что и меня, не ощущает ли он мое плечо под своими перстами? Или он навсегда ушел, сокрылся в безжалостной, холодной зиме?»

И, сидя у походного костра, он вспоминал, как отец простил его, а мать одним своим присутствием исцелила от недуга и вернула к жизни.

А потом он ощущал тревогу за Святополка. Хотя тот скакал чуть поодаль, в войске князя киевского, его нетрудно было узнать по знамени с трезубцем, которое нес перед ним гридь. Его беспокоило не то, что на лице Святополка застыло выражение жестокости и горечи, – таким оно было всегда, – а какой-то новый, отрешенный взгляд: его Иванушка, сам познавший в юности отчаяние, тотчас узнал. И в отношении Святополка к брату, хотя оно и всегда было холодным, теперь чувствовалась непривычная, незнакомая прежде напряженность, и те, кто знали Святополка, немедленно истолковали ее как угрозу.

Иванушка дважды пытался заговорить с ним. В первый раз он спросил: «Я чем-то тебя обидел?» Во второй раз он, не без некоторых опасений, задал брату вопрос: «Что тебя гнетет, что не так?» Но каждый раз Святополк лишь холодно кланялся ему и с саркастической вежливостью осведомлялся о его здоровье.

Святополк жил в Киеве в богатстве и в чести. Сыновья его добились успеха. «Что же мучает его?» – гадал Иванушка.




Чудовища терзали Святополка во сне.

Днем он отгонял их, мысленно погружаясь в расчеты, хотя и приходил всегда к одному и тому же результату. Но во сне они набрасывались на него.

Как случилось, что он по горло увяз в долгах? Даже теперь он и сам не верил, что это произошло.

«Если бы он допустил меня в свое ближайшее окружение, – говорил он себе, – то сейчас я был бы богат. Вот в чем все дело», – повторял он себе по нескольку раз в день.

Рискованные дела вели в Киеве все, уж по крайней мере большинство купцов и бояр. Даже мелкие торговцы и ремесленники, если могли, скупали товары, чтобы потом перепродать с выгодой. Но больше всех наживался на подобных спекуляциях сам князь.

А самой вожделенной целью этих сделок была соль. В старые добрые дни, когда пребывал в расцвете сил его отец Игорь, соль привозили караванами по степи с Черного моря. Но теперь, когда южный торговый путь перерезали половцы, доставить соль, не подвергая себя опасности, можно было только с запада – из Галиции или из королевств Польского или Венгерского. А князь киевский намеревался создать торговый союз, который бы контролировал всю продажу соли в земле Русской.

Это предприятие было даже милее сердцу князя, чем поход против половцев. Почву для него он подготавливал много лет, выдав одну дочь за короля Венгерского, а другую – за короля Польского.

«Его ничто не остановит, – часто заявлял Святополк. – Тогда они поднимут цену и сделают целое состояние». Даже сейчас при мысли об изяществе этого плана он преисполнялся какой-то холодной радости.

Но его самого вступить в этот торговый союз не пригласили. Хотя он верно служил князю киевскому и никто не мог бы упрекнуть его в том, что он пренебрегает своими обязанностями, ему не предлагали войти в ближайшее окружение князя, и со временем он стал осознавать, что его влияние ослабевает. «Ему далеко до отца, каким тот был когда-то», – судачили люди. А нередко прибавляли: «И до брата». Услышав последнее замечание, он особенно терзался, стараясь не выдавать своих душевных мук, и особенно жаждал добиться всеобщего признания. Если князь не дарует ему богатства, то он найдет другие способы разбогатеть.

Так он начал вкладывать деньги в различные торговые предприятия, которые сплошь приносили одни убытки. Сначала он безуспешно пытался возить соль на Русь с Черного моря. Но хазарские купцы, согласившиеся участвовать в этом предприятии, вместе со своими верблюжьими караванами пропали в южной степи. Пытался он и добывать железо в болотах, которые ему принадлежали. Два года упрямо понукал и подгонял он своих людей, но потом обнаружил, что за горстку железа, которую нашел, выручит меньше, чем затратил на ее добычу. Все его начинания провалились; однако чем беднее он становился, тем роскошнее жил в Киеве. «Пусть все увидят, каков Святополк Игоревич», – так решил он.

Ему удавалось скрывать свои убытки. Благодаря своей репутации и доброму имени отца он получал займы от купцов даже в далеком Константинополе. А теперь его долги выросли многократно, но о размере их не догадывался никто: ни его отец, ни брат, ни собственные дети.

Так он стал жертвой чудовищ, приходивших терзать его во сне.

Иногда в сновидениях его долг представал ему орлом, могучей птицей, которая прилетала из-за Кавказских гор, стремительно проносилась над выбеленными степным солнцем костями его верблюдов, парила над лесом в поисках своей жертвы и наконец, выпустив когти, заслонив своими огромными крылами небо, в ярости обрушивалась на него, и он просыпался с криком.

Другой ночью ему приснилось, будто он заблудился в лесу и набрел на нагую девицу, лежащую на земле. Подойдя поближе, он, к своему восторгу, увидел, что она – самое прекрасное создание в мире, пригожее даже саксонки, которую когда-то отнял у него брат. Но когда он потянулся к ней, желая прикоснуться, она обернулась слитком чистого золота.

Охваченный еще большей радостью, он поднял ее, погрузил на своего коня и вез, пока не добрался до какой-то маленькой лесной избушки, где решил остановиться на отдых.

В избушке было пусто. Он внес ее в горницу и положил на стол возле печи. «Привезу тебя в Киев и расплавлю», – прошептал он, отвернувшись в поисках воды. Но когда вновь обратил на нее взор, золотая девица исчезла.

А вместо нее на столе со злобной ухмылкой на морщинистом лице расположилась Баба-яга.

Он почувствовал, что бледнеет и холодеет. Она протянула к нему руки.

«Отпусти!» – пронзительно вскрикнул он.

Но Баба-яга только рассмеялась сухим, отрывистым смехом, и ему показалось, будто кто-то колет орехи. Горница наполнилась едким запахом гниющих старых грибов, и Баба-яга проскрипела: «Сначала должок заплати!»

Потом она повернулась, отворила печную заслонку, длинной костлявой рукой схватила его и медленно повлекла в огонь, а он тем временем плакал и стенал во сне, точно испуганное дитя.

Но самым страшным кошмаром был третий. Именно он и не давал Святополку житья. Он всегда начинался в каком-то здании, но что это было: церковь ли, сарай, княжеский чертог, – он сказать не мог, потому что там царила тьма. Он тщился найти выход, беспомощно шаря в поисках хотя бы признаков окна или двери в этом пещерном мраке. Но, насколько хватало глаз, казалось, будто это пустынное, с высоким потолком помещение тянется и тянется без конца.

А вскоре он начинал ощущать его приближение.

Его тяжелые шаги гулким рокотом отдавались от железного пола, а эхо их терялось где-то высоко-высоко под неразличимой во тьме крышей. Если он поворачивался и бросался бежать, то понимал, что ужасные шаги внезапно начинали доноситься с той стороны, куда он в ужасе несся.

И он догадывался, что преследующее его чудовище – его долг. Оно придвигалось все ближе и ближе. От него не было спасения.

А потом чудище представало его взору. Оно было вышиной с дом и такое же широкое. Оно было облачено в длинную темную рясу, наподобие монашеской, и потому Святополк не мог разглядеть его ног, явно железных. Но еще больший страх внушало его лицо, ибо лица у этого существа не было. На том месте, где надлежит быть лицу, росла лишь огромная, густая, седая борода; у призрака не было ни глаз, ни рта. Он был глух и незряч. Однако он неизменно, безошибочно, в точности знал, где скрывается его жертва, медленно, не разбирая дороги, сотрясая стены, наступал на нее – и Святополк беспомощно падал на железный пол, не в силах двинуться с места, и просыпался в холодном поту с криком ужаса.

«Есть только один способ спастись», – решил он.

Его отец Игорь составил весьма простое завещание. По обычаю наследования, принятому в княжеских домах, он не думал о внуках, а передавал все, что имеет, сыновьям.

Нажитое Игорем состояние, под старость его сделавшееся довольно внушительным, предстояло поделить на равные доли между двумя его оставшимися в живых сыновьями, а те, в свою очередь, должны были заботиться о матери на протяжении всей ее жизни. Этим все и ограничивалось. Если один из двоих сыновей умрет, прежде чем вступят в силу условия завещания, то оставшийся унаследует обе доли. Подобное завещание соответствовало духу времени.

Святополк примерно представлял себе, сколько стоит имение Игоря. Половины этих денег не хватит уплатить его долги. А если он получит все, то не только расплатится с долгами, у него даже останется скромный доход.



Щеку было не по себе, он и сам не знал почему.

В этот вечер разведчики вернулись с добрыми вестями. Они обнаружили зимний лагерь половцев. Большая часть половецкой орды перебралась на летние пастбища, где будет жить в шатрах. Постоянный зимний лагерь, обнесенный стенами небольшой городок, находился прямо перед ними. «Он наполовину опустел, – донесли разведчики, – там остался только малый отряд».

«Мы нападем на них завтра», – объявил князь.

Весь русский лагерь возликовал. Большинству казалось, что с тех пор, как их окружила пустая степь, прошла целая вечность, а теперь наконец это однообразие будет прервано, и им предстоит битва за половецкий городок. Если посчастливится, они возьмут немалую добычу. Теплой ночью от каждого походного костра доносилось негромкое пение.

Однако Щеку было не по себе. Возможно, его всего-навсего тревожила предстоящая битва, однако накануне его томили дурные сны, и потому, когда на счастливый лагерь опустилась ночь, он отозвал в сторону молодого хазара.

– Не отходи от боярина Ивана, – предупредил он, – береги его как зеницу ока.

– Когда? Сегодня ночью?