Русское

Все лето господин и смерд обихаживали драгоценный пчелиный лес. Теперь в нем было около тысячи деревьев: сотня дубов и девятьсот сосен. В общей сложности в нем обитало более сотни пчелиных роев, и Щек оставлял роиться примерно одну пчелиную семью из семи.

Кроме того, в Русском был построен прочный амбар для хранения пчелиного воска.

Щек уже нанял двоих охранников для защиты своего бесценного леса, ведь слухи о нем дошли даже до Переяславля, и Щек уверял Иванушку: «Если не будем его охранять, люди набегут и разграбят».

Иванушка уже убедился, что пчелиный лес обеспечит ему необходимый доход. Но как быть с самой девицей? Сможет ли он завоевать ее сердце?

По правде говоря, он и сам не знал.

При дворе ему неоднократно удавалось перемолвиться с нею несколькими словами, и он думал и даже, судя по ее ласковому взору, был уверен, что пришелся ей по душе. Однако он был вынужден признать, что она очаровала немало поклонников, в том числе Святополка, и все они представляли собой куда более завидную партию, чем он.

– А ты уверен, что хочешь взять ее в жены? – с любопытством спросил однажды Щек. Его всегда удивляло поведение этой знати.

– Еще как!

А почему он был в этом уверен? Он и сам не знал. Выбрал ли он ее только из-за ее волшебной красы? Нет, все было куда сложнее. В ее сияющих голубых глазах читалась доброта, в самой манере ее поведения, в ее осанке, в ее походке, когда она шествовала следом за своей госпожой, ощущалось что-то неуловимое, свидетельствующее о перенесенных страданиях. Именно это его и привлекало. Ему казалось, что он может рассказать всю ее жизнь – жизнь сироты, что отправилась в изгнание вместе со своей изгнанницей-госпожой; судьбу гордой знатной девицы, которой, подобно всем попавшим в зависимость от сильных мира сего, пришлось выучиться смирению. Во время их кратких и редких бесед он почувствовал, что она лучше понимает жизнь со всеми ее сложностями, чем большинство надменных, но оберегаемых своими семьями боярских дочек, которых случалось ему видеть при дворе.

– Да, она – моя суженая, – кивнул он.

Урожай в этом году выдался на славу. Меда собрали куда больше, чем ожидалось. Иванушке был обеспечен немалый доход. За осень ему удалось еще несколько раз перемолвиться с чужеземкой. Однако приближалось Рождество, а он до сих пор не знал, как примет она его сватовство.



И вот, когда наступил решающий день, перед Владимиром Мономахом предстали четверо претендентов на руку благородной саксонки. Двое из них были сыновья Игоря.

Весь двор удивила его несказанная удача.

– Пока его брат сражается, этот молоденький хитрец собирает медок, – заметил какой-то язвительный шутник.

Однако он и вправду выполнил условие князя.

Но более всего придворных удивило решение Эммы: вежливо поблагодарив всех четверых искателей за оказанную честь, она прошептала на ухо князю, что выбирает Иванушку.

– Как знаешь, – ответил князь, и все же, отдавая должное Святополку и его преданности, счел себя обязанным добавить: – Но его старший брат – один из моих храбрейших воинов, а Иванушку многие считают дурачком.

– Сие мне ведомо, – откликнулась она, прибавив с улыбкой: – Однако мне кажется, у него доброе сердце.

Так и случилось, что на следующий день Иван, сын Игоря, и Эмма, дочь саксонского аристократа, обвенчались.

Владимир дал в честь новобрачных роскошный пир, на котором молодым супругам подавали жареного петуха, а когда они удалялись в отведенный им покой, веселые гости осыпали их хмелем. Если Святополк и затаил на брата злобу и по-прежнему злоумышлял против него, то скрывал свои коварные намерения под маской достоинства и невозмутимости.



Пока происходили эти житейские, незначительные события, столь важные для Иванушки, всеобщее внимание при дворе было приковано к политическим переменам.

Двадцать седьмого декабря умер князь киевский, и власть над стольным городом перешла к Всеволоду переяславльскому.

«Великая удача выпала твоему отцу, – повторяли все Иванушке. – Отныне Игорь – боярин в свите великого князя киевского».

Для Владимира Мономаха это означало, что он сделался правителем Переяславля вместо своего отца, и теперь Иванушка и Святополк служили куда более богатому и могущественному повелителю. И уж окончательно все возликовали, когда саксонская принцесса родила сына.

Однако Иванушке было не до таких мелочей.

Он был женат и открыл для себя глухой зимой радость, настолько превосходящую все, какие приходилось ему испытывать до сих пор, что по временам, глядя на прелестную белоликую женщину, отныне делившую с ним жизнь, дивился, уж не приснилось ли ему все это. Но проходила неделя за неделей, и блаженство его не только не умалялось, но возрастало. Так Иванушка наконец обрел не только счастье, но и ощущение цельности, полноты бытия, которое столь долго искал, не ведая о том.

– Мальчиком, – поведал он Эмме, – я хотел увидеть великую реку Дон. А сейчас я хочу только быть с тобой. Ты – все, чего я хочу в жизни.

Она улыбнулась, но спросила у него:

– Ты уверен, Иванушка? Вправду ли я – все, чего ты хочешь в жизни?

Он удивленно глядел на нее. Конечно, как же иначе?

В марте она сказала ему, что ждет ребенка.

– Вот теперь мне точно нечего больше желать! – шутливо откликнулся он.

Спустя несколько дней он уехал в Русское.



Ранним утром, через три дня после приезда, Иванушка вышел из крепости вскоре после того, как солнце взошло над деревьями, и сел на голый камень над широко раскинувшейся равниной, устремив взгляд на юг.

Как тихо было вокруг. Небо над головой было бледно-голубое, столь прозрачное, что, казалось, можно без помех вознестись в воздух и достичь края небосвода. Заснеженная равнина простиралась, насколько хватало глаз, а темные линии лесов тянулись и тянулись бесконечно, пока не сливались со снежным покровом где-то далеко-далеко за горизонтом в бескрайней степи.


Ближе к берегам на реке недавно стал подтаивать лед. Снег сходил повсюду. Понемногу, тихо-тихо, так, что почти и различить это было невозможно, но неумолимо. Если очень внимательно вслушаться, можно было уловить тихий треск ломающегося льда, шепот тающего по всей земле снега, с каждым часом доносящийся все чаще.

А подобно тому, как солнце растапливало снег и лед, некие подземные, невидимые силы вели свою потаенную работу, и Иванушка почти физически мог ощущать их мощное подспудное движение. Весь гигантский континент, в глазах Иванушки – целый мир, тихо таял со своим снегом, землей и воздухом – и вдруг словно замер в сиянии солнца, на миг приостановив вечное круговращение.

И внезапно Иванушка осознал, что все-все в мире необходимо: чернозем, плодородный настолько, что крестьянам почти не надобно было его пахать; крепость с ее прочными деревянными стенами; подземные пещеры, в которых предпочли жить и, уж конечно, умирать монахи вроде отца Луки; он не в силах был постичь, отчего все это было необходимо, но уверился в том, что это было необходимо. «А значит, необходимы были и те извилистые пути, которыми блуждал я, безумец», – подумал он. И без них нельзя было обойтись. Отец Лука, наверное, много лет тому назад провидел все это, когда сказал, что всякий смертный идет к Господу своей стезей.

Какой нежности преисполнился мир, какого неземного света! Как он любил не только свою жену, но и все, что его окружает! «Даже себя самого, сколь бы недостоин я ни был, – размышлял он, – я даже могу любить себя самого, ведь и я есть частица творения» – так думал он, переживая некое подобие просветления.





1111


Темные тучи безмолвно пролетали над опустевшей равниной. Медленно двинулось могучее войско вдоль опушки леса, вдоль плотной стены высоких деревьев, составлявших одну линию с чередой маленьких крепостей, из которых открывался вид на широко раскинувшуюся равнину; войско вышло в степь и развернулось. Весеннее солнце, точно мощными клинками прорвав покров туч, кое-где осветило стан, в его лучах тускло заблестели наконечники копий.

Войско рассредоточилось по степи на протяжении примерно пяти верст. Если посмотреть сверху, теперь, когда тучи на время рассеялись, а полуденное солнце слабо осветило ряды ратников, войско могло показаться тенью гигантской птицы с распростертыми крыльями, неторопливо парящей над степными травами.

На земле стоял непрерывный звон и бряцанье бесчисленных кольчуг, копий и мечей, словно всю степь огласило пение множества стальных цикад.

Святополк был мрачен. Когда лицо его время от времени озарял свет, можно было заметить, что взор его глаз, ясных и жестоких, устремлен на горизонт. Но дух его все еще пребывал во тьме.

Дружинник князя киевского, он тем не менее ехал сам по себе. По временам, втайне от окружающих, его черные глаза искали брата, который скакал чуть поодаль. Но всякий раз, остановив на нем взор, он тотчас же вновь отводил его, словно в страхе или терзаемый виной, а виноватый гордец – опасный враг.

Было это в 1111 году, и земля Русская предприняла один из крупнейших военных походов на восток. Возглавлял его князь киевский вместе со своими родичами – князем черниговским и великим Владимиром Мономахом, князем переяславским, а целью его было – нанести поражение половцам.

Огромное войско дожидалось только установления теплой погоды, когда прекращалась весенняя распутица. Всадникам и пехотинцам, с их длинными мечами и саблями, изогнутыми луками и длинными копьями, в меховых шапках и кольчужных рубахах, казалось, нет числа. Во главе войска шли скоморохи с бубнами и трубами, дудками и барабанами, певцы и плясуны, священники, несущие иконы; огромная эта евразийская орда выдвинулась из златоглавого Киева на восток, в бескрайнюю степь.

Святополк окинул взглядом тех ратников, что оказались рядом с ним. Это было типичное русское войско, составленное из людей самого разного происхождения. Справа скакали двое молодых воинов, принятых в дружину: они были чистокровными варягами, хотя один взял в жены половчанку. Слева ехали немецкий наемник и польский рыцарь. Святополк уважал поляков, одновременно порицая за то, что они, с его точки зрения, напрасно почитают папу римского, но полагал их независимыми и гордыми. А уж как чудесен парчовый наряд у этого поляка!

Прямо позади него шагал большой отряд славянских пехотинцев. Он поглядел на них с презрением. Храбрецы, проворные, в битве ни за что не отступят; он и сам не знал, за что именно их презирает, – может быть, просто по привычке.

Впереди скакали семеро аланских всадников, рядом с ними – несколько волжских булгар, странных людей с восточными чертами и черными жидкими волосами, отдаленных потомков ужасных гуннов. Теперь они приняли ислам и с радостью выступили из своего укрепленного обиталища на Волге, чтобы поучаствовать в разгроме назойливых степных налетчиков, исповедовавших язычество.

«Вот будь я половцем, – заметил он своему гридю, – то больше всего боялся бы черных клобуков – каракалпаков».

Русские князья издавна поощряли степных воинов, если те желали осесть вдоль южной границы русских земель, где могли бы при необходимости первыми принять на себя удар половцев. Но черные клобуки отличались от этих степняков. Это объединение нескольких тюркских племен имело свой собственный военный кадровый состав и даже держало гарнизон в Киеве; оно ненавидело половцев и подчинялось железной дисциплине. Со своими особыми луками и копьями, верхом на вороных конях, сплошь в черных колпаках, они обращали на себя внимание выражением бесстрастной жестокости, застывшим на их лицах. Святополка восхищала их ожесточенность и решительность. Они воистину были могучи и сильны.

Он снова бросил взгляд на своего брата Ивана, который ехал рядом с Мономахом.

Ивану было уже более пятидесяти, он несколько располнел и покраснел лицом, но сохранял бодрость и прямую осанку. «Почему глаза других людей выдают их грехи и преступления, совершенные на протяжении всей жизни, почему глаза их бегают, ни на чем не в силах остановиться, почему в них читается хитрость, коварство, гордыня или хотя бы опаска, – размышлял Святополк, – а глаза Иванушки сохраняют то же выражение бесхитростной честности, что и в юности? А ведь он далеко не глуп, ведь сейчас того, кого прозвали Иванушкой-дурачком в молодые годы, величают Иваном Мудрым. А еще он богат, чтоб его, – думал Святополк. – Ему на долю выпала несказанная удача».

Теперь они виделись редко. Без малого двадцать лет тому назад, когда умер князь киевский и в очередной раз на трон взошел следующий по старшинству царственный брат, Святополк перешел от Мономаха к новому князю киевскому. Он рассчитывал, что этот шаг принесет ему большую выгоду, но прогадал. Иванушка остался у Владимира Мономаха в Переяславле.

И вот они вновь оказались вместе, в одном войске.

«И только один из нас, – втайне поклялся он, – вернется живым».



«Так значит, – сказал Иванушка сыновьям, – я увижу великую реку Дон». Странно было сознавать, что только теперь, на пятьдесят седьмом году жизни, Господь даровал ему исполнение его детской мечты. Однако Господь и без того щедро вознаградил его.

Имение Русское сделало его богатым, ведь, хотя половецкие набеги и разрушали неоднократно деревню, «пчелиный» лес ни разу не пострадал. А были у него теперь и другие вотчины.

Дело в том, что границы земель русских все еще расширялись. Торгуя и воюя на юге, русские князья продолжали колонизировать огромные неведомые области на северо-востоке, вторгаясь в бескрайние леса у истоков могучей Волги, где издавна проживали первобытные финно-угорские племена. Русь основала там много поселений, начиная от крупных городов вроде Твери, Суздаля, Рязани и Мурома – до маленьких укрепленных сел, наподобие Москвы.

Князь переяславльский владел частью этих земель вокруг городов Ростов и Суздаль, и в этих-то отдаленных краях он и пожаловал Ивана второй большой вотчиной.

Хотя почвы здесь по сравнению с южным черноземом были скудные, в северо-восточных лесах в изобилии добывали меха, воск и мед. А самое главное, сюда не добирались степные налетчики. «Помните, – повторял Иванушка своим троим сыновьям, – ваши предки были сияющими аланами, повелителями степи, но богатством своим мы обязаны северу, север защищает нас».

Господь был милостив к Ивану; а еще Он даровал ему прекрасного повелителя – Владимира Мономаха.

Как можно было не любить Мономаха? Ведь по любым меркам князь этот, грек по матери, был личностью выдающейся. Его отличала не только храбрость на поле брани и безудержное удальство в погоне за врагом; он был воистину смиренным христианином. Вот уже несколько десятилетий Мономах тратил огромные усилия на то, чтобы сохранить единство правящего дома. Снова и снова созывал он съезды князей, ведущих междоусобные войны, и умолял их простить друг другу все прошлые обиды, вместе владеть землей и объединиться перед лицом половцев, которые жаждут посеять меж русскими раздор.

Иванушка молился о том, чтобы когда-нибудь пришел черед Владимира править Киевом.

Тем временем расцвел Переяславль, город Мономаха. За двадцать лет до того славный митрополит Ефрем приказал возвести вокруг города гигантскую каменную стену. Переяславль мог теперь похвастаться еще несколькими кирпичными церквями и даже выстроенной из камня баней, и потому Иван мог с гордостью заявить: «Такую баню нигде больше не сыскать, разве что в Царьграде».

Двое из троих сыновей Иванушки служили Мономаху, третий – сыну князя от саксонской принцессы, который правил ныне в северном Новгороде.

Иванушка привел с собой весьма многочисленное войско. Из Русского пришла горстка славян под началом Щека, который, несмотря на преклонный возраст, настоял на том, что будет сопровождать своего господина. Из северных поместий Иванушки пришли лучники – кто конный, кто пеший, – представители финно-угорского племени мордвинов. Тихие и хмурые, с высокими монгольскими скулами и смугловатой кожей, они держались особняком, а по вечерам собирались вокруг своего прорицателя, без которого решительно отказывались странствовать.

Кроме двоих его сыновей, в его войско вступил красивый молодой хазар из Киева. Иванушка не хотел брать его с собой, хотя отец юноши, давний деловой партнер, всячески упрашивал Иванушку. «Он не обучен ратному делу, – твердо сказал Иванушка, – а кроме того, – наконец признался он, – я боюсь, что с ним что-нибудь случится».