Русская красавица

— Да потому, что хотел научить человечество женской красоте, раскрыть ему глаза. И сразу после этого возникла любовь, созидание, творчество, ибо творить может только влюбленная душа. В силу этого змий становится спасителем человечества, первым и основным символом бессмертия. И я преклоняюсь перед змеем! Что? Ты не согласна?

Нет. Оля и не собиралась противоречить. Она размышляла над тем, почему Оболенский ведет такой разговор. Он фанатик религиозной символики? Или философские разговоры для него — один из способов затащить женщину в постель? Странный способ. Не слишком ли сложный?.. Босс говорит, что нужно быть проще, и к тебе потянутся люди. Вот она и сидит, потягивает ликер — сама простота и наивность. Наверное, скоро Оболенский перестанет развивать теории и начнет переходить к практическим действиям: попросит раздвинуть ножки… Черт! И это тоже нужно будет записывать на диктофон?!

Ну нет, твердо решила Оля. Пусть Надька расхлебывается с ним сама. Ей это в кайф.

Ольга отхлебнула из рюмки и покосилась на коренастого типа, который стоял у стойки и уже минут десять не сводил с нее масляных глаз.

— Считается, что из-за Евы на род людской обрушились все беды и несчастья, — глухо говорил Оболенский. — Некоторые идут дальше и утверждают, что беды и несчастья обрушились на человека в момент создания самой Евы — женщины. И это уже не смешно. Хочется плакать.

Голос Оболенского стал мягче, бархатнее. Проникновеннее. «Началось», — подумала Ольга.

— Женщина… Без нее в сердце царит одиночество, чувства опустошены, и ты обречен на поиски пары. И только рядом с женщиной можно почувствовать себя мужчиной и ощутить свою силу. Символ Бога — круг, а символ женщины — перечеркнутый круг. Древние знали, что женщины ближе к Богу, потому что больше полагаются на чувство. Особенно те, которые пробуют творить из живого еще более живое: подруги, жены, возлюбленные… Особенно возлюбленные. Они дарят любовь и ведут к бессмертию. Это важнее всех условностей морали, которые тоже являются символами, но самого низкого порядка. Надеюсь, ты понимаешь, моя кошечка, о чем я?..

— Физкультпривет… кошечка!

Бохан уселся на стул рядом с Олей, схватил рюмку Оболенского и выпил ее залпом.

— Какая дрянь! — деланно возмутился он. — Разве можно пить это засахаренное пойло? Я должен… Нет, я просто обязан угостить тебя чем-нибудь более приличным. Эй, Майкл, неси сюда пузырек коньячку. Будем знакомиться. Такие красавицы нынче редкость, — он посмотрел на Оболенского. — Верно, боров носатый?

— У тебя плохие манеры, — холодно заметил Вадим.

Он потянулся к своей рюмке и выплеснул остатки ликера в лицо Бохана. Парень моментально среагировал, будто ждал нападения. Он уклонился в сторону, и брызги пролетели мимо, не оставив никаких следов.

— Что такое?! Дядя показывает свой норов? — осклабился Бохан. — Я и сам кое-что могу тебе показать. Только не думаю, что тебе это понравится!.. Не бережешь ты, дядя, свое здоровье. Не любишь ты себя.

«Нужно бы ударить его по губам, — подумал Оболенский. — С размаху, в кровь, пронзить окриком». Но на ум ничего не приходило, потому что слова знает только мудрость, а ненависть слов не знает.

— Вон отсюда! — прошипел Вадим Владимирович.

Бохан перестал улыбаться.

— А не пойти ли тебе самому?.. Пока не поздно, — с угрозой сказал он. — А то унесут на носилках, будешь потом всю жизнь ковылять на костылях. А то и вовсе с больничной койки не встанешь.

— Это он может. — Слева от Ольги уселся Патлатый Майкл. Он тоже уставился на Оболенского. — Бохан большой специалист по больничным койкам. — Парень перевел взгляд на девушку. — А также по кушеткам, кроватям, диванам, матрасам и просто коврам. Уникальный специалист. Все девушки так говорили. Сам слышал.

Вадим почувствовал страх. Нет, он не испугался угроз этих подвыпивших юнцов — просто отчетливо понял, что справиться с ситуацией не сможет. Это было унизительно. Ощущение было такое, будто его бросили в яму со связанными за спиной руками и все его попытки освободиться заканчиваются неудачей. А по краям ямы сотни зрителей, и все они смеются ему в лицо.

Вадим покосился на бармена. Конечно, можно было крикнуть, позвать на помощь, но это было унижением еще худшим, чем поражение в драке. Маленький мальчик просит о помощи… Зрители — взрослые дяди — спешат на выручку малышу. Катастрофа!

Больше всего на свете Оболенский боялся поражения при женщинах. Как теперь. И вместе со страхом в его сердце закипала ненависть к самому себе за трусость, за нерешительность, и вынести это было невозможно. Вадим привык быть победителем, у него были связи, деньги, влияние. Он знал, что в конце концов разберется с парнями, отыщет их: теплоход — не город. Но это будет потом, а не сейчас. А делать что-то нужно именно сейчас, иначе стыдно будет смотреть в зеркало.

Он поднялся со стула, красный как рак, кипящий от гнева, не знающий, что ему делать. Бохан тут же повернулся к нему и сквозь зубы процедил:

— Это правильно. Тебе действительно пора уходить.

— А он сейчас и уйдет, — с наглой веселостью хохотнул Патлатый. — Сейчас попрощается с дамой и уйдет. Что ему здесь делать? Он чужой на этом празднике жизни.

— Зря вы так, мальчики, — сказала Ольга. — Нельзя забывать о вежливости.

Она была совершенно спокойна, и это удивило Вадима. Мало того, она вроде была рада конфликту и, казалось, едва сдерживает улыбку.

— Мальчики, попросите бармена поставить музыку, да погромче, поживее. Мы потанцуем, — сказала Ольга. — Вы не против, Вадим Владимирович?

Оболенский в замешательстве пожал плечами, а Бохан уже кричал бармену, чтобы тот включил что-нибудь покруче. Дама, мол, желает потанцевать.

С потолка грянул ударник, захохотал саксофон. Мелодия закружила между столиками, в проходах, над барной стойкой, ударила в зеркала, становилась все гуще. Ей было тесно, и она расправляла тугие крылья, и казалось, бутафорские водоросли над барной стойкой колеблются под ее волнами. Ольга поднялась со стула, чуть заметно подмигнула Оболенскому.

Бохан протянул свою лапу, приглашая Олю на танец. Кисть мясистая, толстые пальцы, покрытые редкими рыжими волосками. По-хозяйски тянется к плечу девушки.

— Пляшут зайки на лужайке, — загнусавил он. — Веселятся наши зайки. Вот какие зайки, зайки-попрыгайки…

Дотронуться до Ольги он не успел, потому что та неуловимым рывком оказалась вдруг возле него и заехала ребром ладони по горлу. Тот взревел, схватился за шею, чтобы выплюнуть острую, как шило, боль, лишающую его воздуха. И пока Бохан захлебывался кровью, Ольга перехватила бутылку ликера за горлышко и, коротко размахнувшись, влепила со всего размаху Патлатому в лоб.

Музыка гремела, как шторм. Звуки вскипали цветной пеной, ранили, как края жемчужных раковин. Оля кружилась между противниками, будто танцевала. Она чувствовала себя в своей стихии. Тело само знало, что делать. Сказывались уроки, полученные от Ли. Сейчас бы он похвалил ее. Или, наоборот, отругал за то, что она так затянула схватку. «Включайся сразу на полные обороты, — говорил он. — Игра противника должна закончиться не начавшись». Но Оле было весело. Только так она могла снять напряжение последних дней.

А Патлатый обмяк — качался, как тряпичная кукла на ветру, но не падал. Бутылка разлетелась вдребезги. Остатки ликера залили его цветную майку замысловатыми пятнами. Осколки брызнули дождем, и в Олиной руке осталось только горлышко с острыми неровными краями. О, это было интереснее, чем игры с коброй. Легче. Не нужно напрягаться. Просто отдыхаешь.

— Ты что, девка?! Очумела? Мы ж просто пошутили…

Высокий не отрывал глаз от «розочки». Ольга услышала, как щелкнула пружина ножа. Блеснуло лезвие. Парень вытянул руку вперед, целясь ей в живот, выкрикнул нечто вроде боевого клича и пошел в атаку. Глупый мальчик… Ольга подбросила горлышко бутылки в воздух, и, когда парень поднял глаза, ударила его между ребрами. Высокий согнулся, закряхтел от боли. Теперь можно было достать до лица. Вот оно, с вытаращенными глазами, сведено судорогой страха, ясно обрисованы скулы и губы раскрылись, обнажая десны и зубы. А глаза широко раскрыты — смотрят на нее, но, кажется, не видят.

Пару дней ему придется провести в полной темноте, с повязкой на глазах. А что с Боханом?.. Ага… С Боханом все отлично! А Оболенский-то!.. Каков боец-молодец, а!

Вадим держал Бохана пальцами за ноздри и отвешивал тому затрещину за затрещиной.


— …Это тебе за рюмку ликера!.. Это тебе за борова носатого!.. Это тебе…

Из глаз Бохана сыпались крупные слезы, щеки покраснели от ударов, а рубашка была залита кровью. Он пытался что-то сказать, но из поврежденного горла вырывались только стоны.

— …Это тебе за хамство!.. Это тебе за…

Из глубины бара мчались официанты и бармен. Опоздали, — с холодной усмешкой подумала Оля. — Все самое интересное уже закончилось. Осталось прибрать».

— Это тебе за угрозы! А это тебе — просто так, на будущее!..

Последняя затрещина свалила Бохана на пол. Он откатился в сторону, прижимая руку к окровавленному лицу, и пополз на четвереньках между столиками к спасительному выходу. Оболенский не стал его преследовать. Он успокоил персонал бара — кончилась баталия, ребята, не волнуйтесь, все в порядке, — потом медленно, улыбаясь, подошел к Ольге, поклонился и поцеловал ей руку.

— Воительница! — сказал он. — Афина! Немезида! Я просто поражен.

Оболенский был словно в тумане. Мир вокруг него расплылся, и осталась только Ольга. В зале бегали какие-то люди, что-то говорили, о чем-то спрашивали… Среди мутных, расплывчатых пятен лиц Оболенский вдруг узнал Анну Измайлову и этого парня — ее визажиста. Они схватили Олю за руки и потащили к выходу, кричали о каких-то фотографиях, но чтобы немедленно. И еще о какой-то змее которую нужно забрать из каюты. На миг Оля вырвалась, схватила со стола свою пачку сигарет, а они опять захватили ее в плен и буквально понесли к выходу на руках.

В дверях Оля оглянулась и улыбнулась Оболенскому на прощанье.

— Мудрость и красота, — сказал Вадим Владимирович самому себе. — И сила. Единство в трех лицах. Богиня…





ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ




— …Мальчики, попросите бармена поставить музыку, да погромче, поживее. Мы потанцуем… Вы не против, Вадим Владимирович?

Дальше пошел такой шум и треск, что Иван поморщился и выключил диктофон.

— И что было дальше? — спросил он.

— Ничего особенного, — Оля отошла от иллюминатора и уселась на кровать. — Разметала их, как детей. Тут набежал народ… Измайлова эта… Это ты ей Сати подкинул? Зачем? Одурел совсем?!

— Не твое дело! — огрызнулся Моховчук. — Ошибочка вышла… Забудь.

— Вряд ли босс одобрит твои штучки, а? Это же надо, так меня подставить!.. О чем думал хоть?

— Заткнись! — Иван достал сигареты, закурил, по обыкновению пуская колечки к потолку. — Что говорила Измайлова по поводу м-м… змеи?

— Ничего. Она в шоке. Не сообразила еще. Но сообразит, что никакой ошибочки не было. Фотографировать меня хочет. Умоляет. Для выставки какой-то. — Оля наморщила лоб. — Или показа моделей. Не помню точно. Через полчаса зайдет. — Девушка достала из сумочки зеркальце, посмотрела на свое отражение. — А Оболенский втюрился в меня по уши! Вот мерин! Тошнит!

— Ай-яй-яй… Не нравится ей Оболенский! Вы только посмотрите!..

— Не нравится! Крыша у него поехала, — Оля кивнула на диктофон. — Сам же слышал. Добро, зло, красота, любовь, бессмертие… Молотит лишь бы что — мозги плавятся!

— Тебя босс не за мозги ценит, — усмехнулся Моховчук, — работай ножками, крути задницей — и помалкивай! Твое мнение никого не интересует!

— Все вы, мужики, сволочи. Ноли!

— Как это?

— Вот так, — объявила Оля. — Дырки от бублика! Полные ноли!

Она взобралась на кровать, скрестила ноги в позе лотоса, закинула руки за голову.

Иван насмешливо посмотрел на девушку. Ольга поменяла позу. Теперь она стояла на голове, вытянув ноги вдоль стенки каюты. Этакая тонкая индийская березка! Подружка решила не терять времени, но в этих гимнастических упражнениях Иван усмотрел глумливую насмешку. Тем не менее он промолчал, отвел взгляд.

Вообще Оля производила впечатление физически хрупкого, нежного создания. Казалось, дунет ветерок и унесет ее за тридевять земель в тридесятое царство. Только впечатление это было обманчивое. Внутри девчонки бурлил океан какой-то могучей внутренней энергии, готовой выплеснуться в любой момент шквалом ударов. А драться она умела, научилась у Ли. И этот внутренний жар, вечная готовность постоять за себя мешали Ивану относиться к Оле как к обыкновенной потаскухе, которую босс пригрел из сострадания. Хотя… Босс и сострадание!..

— Чем же плох Оболенский? Нам с ним работать и работать. Материал добротный, — возразил Иван.

— Ага. Один нос чего стоит!.. Будто и не нос это, а член… Жуткое зрелище!

— А ты хотела переспать с принцем. Да?

— Я не сплю с кем попало, болван!.. Надоело!

— Что тебе надоело?

— Все надоело. И ты тоже.