Рожденные в огне

Буквально задавив огнем попытку организованного сопротивления, штурмовики на удивление неплохо выполнили несвойственные им функции истребительного прикрытия, но именно этот момент и стал роковым. Записав на свой счет еще одного противника, Кольм начал разворот, уклоняясь от знакомства с чрезмерно настырной зениткой. Перегрузка вдавила его в кресло – и переполненный адреналином организм сбойнул. Буквально на пару секунд пилот отключился от реальности, а когда сознание вернулось, лоб в лоб ему летел вражеский истребитель, тоже, наверное, уклоняющийся от чего-то.

Кольм не зря считался асом. За оставшиеся у него мгновения он почти успел уклониться, но не хватило ни маневренности, ни мощности двигателей. Совсем чуть-чуть, на ту грань, которой так гордились конструкторы. Машины зацепили друг друга крыльями, и принесенная в жертву скорости прочность корпуса «Спидфайтера» сыграла с его пилотом злую шутку. Он так и умер, не успев ничего почувствовать, превратившись в кашу прямо внутри совершенно неповрежденного скафандра. Штурмовик встряхнуло, однако он все же был чуть покрепче…

«Катран» затрясло, как в лихорадке, и завыл сигнал – правый двигатель пошел вразнос, и автоматика отстрелила его быстрее, чем Кольм, еще не отошедший от столкновения, успел даже пальцами пошевелить. Перехватив управление, он отчаянно потянул штурвал на себя, шестым чувством понимая, что машина еще держится и ее можно вытащить. Но в этот момент все та же настырная зенитка поймала-таки в прицел лишившийся маневренности «Катран». И последнее, что успел увидеть рефлекторно вскинувший руку к глазам капитан третьего ранга Семен Петрович Кольм, было ослепительно желтое пламя, стремительно пожирающее фюзеляж его штурмовика…

Истекающая огнем и плюющаяся обломками свалка, кипящая в хвосте колонны карателей, была ярким, но всего лишь эпизодом сражения. Основные события разворачивались прямо по курсу, где почти одновременно с этим двинулись вперед основные силы Урала. Для Ландсбергиса это оказалось сюрпризом, причем крайне неприятным. Не ожидая сопротивления, он, согласно уставу, вел эскадру в походном строю, обеспечивающем наименьшую вероятность проблем во время корректировки курса, да и вообще любого маневрирования. Большинство кораблей даже атмосферу не стравливало – командующий оставил это неудобное действо на усмотрение своих капитанов. Какие возможности противостоять его армаде могут быть у тупых русских, да еще и на приличном удалении от их планеты? Не на самой окраине системы, но все же в нескольких световых часах от их планеты? Да никаких! А случись что, так программы давно в тактических компьютерах, нажми кнопку и не волнуйся, машина все сделает за тебя. И тот факт, что времени не то что перестроиться, а даже саму кнопку нажать у него не будет, в привычную конфедератам картину мира упорно не вписывался. Равно как и сама мысль о том, что радары его кораблей устарели минимум на поколение и обнаружить маскирующиеся корабли уральцев он не сумеет до того момента, как они ему это позволят, была Ландсбергисом великолепно проигнорирована.

Однако готовность сплясать на русских могилах – товар, который не только плохо продается, но и успеха не гарантирует. Сейчас адмирал пожинал плоды собственной некомпетентности, которая и породила то, что впоследствии на Урале называли «атакой клоунов». Рыхлый походный строй мало подходил для боя. А уральцы позволили себя обнаружить очень простым способом – дождались, когда противник вышел на дистанцию, с которой артиллерия современных кораблей с девяностопроцентной вероятностью пробивала защиту старых линкоров, и обрушили на голову колонны сосредоточенный залп. Идущий головным линкор «Бретань» в буквальном смысле слова вывернуло наизнанку. Секунду спустя взорвался, раскидав во все стороны пылающие обломки, линейный крейсер «Виктория». Флагману оторвало треть корпуса, а линкору «Прованс» как ножом распахало корпус от носа до кормы. И лишь пятый попавший под удар корабль, «Мария-Тереза», издали выглядел неповрежденным. Только почему-то окутался облаком газа – наверное, атмосферу стравливал… Уже после сражения выяснилось, что на корпусе старого линкора образовалось свыше двухсот пробоин, многие сквозные, что вызвало мгновенную разгерметизацию. К тому моменту, когда до него добрались спасательные партии, экипаж был давно уже мертв.

Стоящий в рубке своего корабля Лурье не надевал скафандра. Смысл? Воздух стравили только из внешних отсеков, а здесь было нормальное давление. Он стоял, расставив ноги на ширину плеч, руки сцеплены за спиной, лицо каменно-спокойное, что для импульсивного француза совершенно несвойственно. Только желваки на скулах играли. С командиром «Бретани» они когда-то вместе учились, а уж сколько вина выпили… Да и на других кораблях наверняка хватало тех, кого он знал – флот организация не то чтобы маленькая, а, скорее, узкая. Сказать, что все друг друга знают, нельзя, но вот общие знакомые у тех офицеров, кто успел хоть немного послужить, всегда найдутся. А ведь служил Лурье далеко не первый год. Он сжал челюсти так, что заскрипели зубы, почувствовал на языке противное крошево эмали и, потратив несколько секунд на то, чтобы справиться с эмоциями, коротко бросил:

– Всем кораблям эскадры! Огонь по готовности. Если сдаются… Пленных брать.

Это было единственное, что он мог сейчас сделать для тех, кого бросили на убой ради непонятных целей…

Сражение продолжалось еще около часа. Правда, большая часть времени ушла на то, чтобы переловить разбегающиеся корабли конфедератов. Транспорты захватывать никто и не пытался, хотя они-то как раз не против были сдаться. Но «нечего всякую дрянь в свой порт тащить», а потом еще и кормить уродов, которые шли сюда, чтобы убить тебя и твою семью. Поэтому транспорты расстреливали сразу и безжалостно, наплевав на то, какую репутацию это создает Уралу. «Мы их сюда не звали…»

Зато когда мониторы единодушно заявили о своей сдаче (видать, на экипажи штурмовых кораблей произвели неизгладимое впечатление быстрота и жестокость расправы с теми, кто пытался сопротивляться), их капитуляцию приняли сразу. Эти корабли представляли для флота Урала немалую ценность, и народ это понимал. Еще сдалось около десятка кораблей эскорта, которые, пусть их возможности и были весьма ограниченными, еще можно было как-то использовать. Ну и чуть позже аварийные партии, разыскивающие пилотов, сбитых во время атак на авианосцы, подобрали в космосе около сотни тех, кто выбросился из гибнущих кораблей в спасательных шлюпках или просто в скафандрах, хотя многие и считали, что спасенные не стоят затраченных на них усилий.

Адмиралу Ландсбергису не хватило мужества на то, чтобы погибнуть вместе со своим флагманом. Когда «Аризона» начала рассыпаться на части, шансов спастись у него было немного, однако адмирал, проявив умения изворотливости и выживаемости, натренированные в его роду еще со времен крестовых походов, в которых немцы старательно вычищали генофонд прибалтов мечами по шеям нерасторопных, первым успел добраться до шкафа с аварийными скафандрами. Второй уже не успел, а первый, сам адмирал, захлопнул забрало гермошлема за миг до того, как переборка оторвалась и улетела в неведомые дали космоса, а следом за ней все, кто находился в тот момент на мостике гибнущего линкора.

Как он не сошел с ума, несколько часов болтаясь в космосе? Да хрен его знает. Хрен – он вообще все знает… Тут и более закаленные люди ломались и с катушек съезжали. Но адмирал оказался не то чтобы храбр – скорее, толстокож. И, когда его бренное тело зацепил силовой захват спасательного бота «Пилигрим» (вообще-то ботам названия не полагаются, только буквенно-цифровой код, но для спасателей закон не писан), Ландсбергис пребывал во вполне приличном состоянии. И моральном, и физическом. Обоссался, конечно, все же аварийный скафандр – штука донельзя примитивная, без системы отведения выделений, но по сравнению со всем остальным это такая мелочь…

Более всего Ландсбергиса возмутило то, что когда его выловили из космоса, то не стали смотреть на его адмиральские регалии. Почему-то он был свято убежден, что в любой заднице мира они гарантируют ему почет и уважение. Однако спасатели на них даже не взглянули. Точнее, даже не увидели, поскольку из скафандра выбраться не дали, а на вопли обращали внимания не больше, чем на свист воздуха в разрегулировавшейся вентиляции. Взяли за шкирку, отвели в трюм, где нашлись длинные ряды одинаковых кресел, равно функциональных и неудобных. К одному из таких кресел и пристегнули, заблокировав замок таким образом, что открыть его не смог бы и сам Гудини.

Что все это не стоящие внимания мелочи, адмирал понял, когда его вместе с еще двумя десятками пленных доставили на флагманский линкор уральцев, громаду с массой покоя, в полтора раза большей, чем у несчастной «Аризоны». Корабль, кстати, явно заслуженный, побывавший в боях – все же послужить Ландсбергис успел, и опытным взглядом сразу оценил и следы ремонта, и качество, с которым были наложены броневые плиты взамен поврежденных. Но это, откровенно говоря, его не смутило. Ну, корабль, ну, большой… Хорошо, пускай самый большой из тех линкоров, на которых Ландсбергису приходилось бывать, хотя совсем недалеко, как он успел заметить в иллюминатор бота, в космосе бултыхалась еще одна дура, уже совершенно неприличных размеров. И откуда у этих варваров такая современная техника? Однако из состояния равновесия его вывело нечто совсем другое.

Лицо командующего вражеской эскадрой было знакомым. Неудивительно – русских вообще и уральцев в частности на флоте хватало. Не слишком благонадежны, но как солдаты хороши! Главное, не продвигать их наверх… Естественно, Ландсбергис не помнил, кто перед ним – адмирал вообще относился к младшим по званию с пренебрежением, а этот еще и молодой. Слишком молодой для своих контр-адмиральских погон. Из всех, с кем он мог столкнуться здесь, Ландсбергис запомнил только Александрова, и то не по необходимости даже – какое ему дело до вожака сепаратистов? Просто один момент имя Александрова, одержавшего несколько заметных побед, гремело. Тот же человек, который здесь и сейчас командовал эскадрой, прошел мимо внимания Ландсбергиса. Мало ли на свете русских, пускай даже и с Урала? Однако, когда он заговорил…

Перед тем как лететь сюда, Ландсбергис прошел курс мнемообучения языку – так, на всякий случай, для собственного удобства. А так как он, достигнув определенного положения, стал ненавидеть все дешевое, то заказал себе наиболее продвинутый из доступных курсов, по итогам которого (три часа сна и двадцать минут головной боли после) владел русским даже лучше многих из тех, кто говорил на нем с детства. И, уж конечно, разбирался в акцентах. Так вот, незнакомый контр-адмирал говорил по-русски, но акцент у него был самый что ни на есть европейский. Французский, похоже… И требовал он немедленно найти какого-то человека с немецкой фамилией!

И тут до Ландсбергиса дошло наконец, как его подставили. Это не русские воевали с ним. Точнее, русские, но не только они. Все намного страшнее. На Урале затевается заговор, который уже внес раскол в семью цивилизованных народов. Наверняка они и поставили дикарям оружие. А значит…

Что значит, додумать он не успел. Контр-адмирал Лурье наконец отвлекся от дел, чтобы обратить внимание на пленных. Взгляд его безразлично скользнул по их лицам, зацепился за что-то, вернулся, и глаза блеснули узнаванием.

– Этого – в карцер, – голос француза был вроде бы спокоен, но где-то в глубине его мерцало торжество. – И глаз не спускать. По дороге можете уронить его, но пару раз, не больше. До Урала он должен долететь живым и не сильно помятым. А там… Там мы с тобой пообщаемся.



Планета Урал. Через четыре дня

Капитана третьего ранга Кольма хоронили на рассвете, в закрытом гробу. Уж больно изувечено было тело, его и опознали-то лишь по нагрудной пластинке из вольфрама, погнувшейся, но не расплавившейся. Ничего удивительного – для этого идентификаторы, в том числе, и делали.

Было солнечно, однако осень уже медленно и неотвратимо вступала в свои права. Трава еще зеленела, но лужи по ночам уже подергивались ледком. Все это создавало какую-то очень светлую, чуть сюрреалистичную картину. День обещал быть красивым. Семену бы понравилось…

Место тоже было красивое. На краю обрыва, под которым на стометровой глубине несла свои воды река, могучая, но с такой высоты не столь уж и впечатляющая. Могилу не копали – выжигали дезинтегратором в темно-красном граните. Не совсем по канонам, но Кольму всегда нравилось это место.

Людей собралось немного – в основном родственники и сослуживцы. Но последних было совсем мало – кто-то ушел на авианосце в рейд, кто-то наглухо застрял на своих базах. После рейда конфедератов война как-то резко перестала казаться злом обыденным и привычным. Все же предательство сюзерена вассалу, даже самому вздорному, крайне неприятно и вызывает желание отплатить той же монетой. Пожалуй, столь ожесточенной боевой подготовки не велось даже после недавнего нашествия нигерийцев.

Татьяна стояла, чуть прислонившись к стволу уральской сосны – дерева местного, но на земных собратьев очень похожего. Чуть прикрыв глаза, она наблюдала за собравшимися. Хоть какой-то способ себя отвлечь. На душе было пусто…

Вон стоят дядя и тетя Хелен. Их сюда вроде бы приходить никто не обязывал, но вот пришли. Очень похоже, к ее мужу они относились неоднозначно, но совсем не безразлично. Рядом с ними несколько человек из тех, кто служил вместе с Семеном и шел с ним в ту, последнюю атаку. Те, кто дрался с ним плечом к плечу, и те, кого он спас. Еще дальше семья Хепбёрн. Одори вытирает глаза… Да, Татьяна с ней говорила. Девчонка и впрямь была влюблена в Семена без памяти. Наверное, потому и отошла без боя – не хотела портить ему жизнь. Татьяне тогда ее стало искренне жаль, но отказаться от Семена было выше ее сил. И что теперь? Вчера они вдвоем сидели чуть ли не до полуночи. Просто сидели – и все. И понимали друг друга без слов.

А Семен… Он не говорил, но Татьяна знала – ему всегда хотелось уйти ярко, за штурвалом. Он ведь так и остался пилотом до мозга костей. И, можно не сомневаться, так и лез бы до конца в самое пекло. Для него это было естественно, как жить, и грань, отделяющая пилота от смерти, тонка, как волос. Только почему так хочется выть?..

От воспоминаний ее отвлекла Ирина, тронувшая молодую вдову за рукав. Татьяна повернулась, увидела усталое, осунувшееся лицо. Николаева ведь не дома сидела эти дни – у нее эскадра, работы выше крыши. Могла и вовсе не приходить – с Кольмом она никогда в друзьях не ходила. Так, знакомство, не более, в основном через Татьяну, ну и, конечно, как порученца Александрова его знала, не более. Но, и Татьяна это знала точно, она винит себя в том, что поддержала пилота, когда он ломился через комиссию медиков. Чего ей стоило запретить ему этот полет?

Не могла она ему запретить, это Татьяна знала точно. Для таких, как ее муж, сидеть в кресле, когда товарищи идут в атаку, хуже смерти. Он бы себя уважать перестал. И она не винила Николаеву. В конце концов, это был его выбор.

Маячившая позади Ирины Камова выглядела как обычно – чуть отрешенной и в то же время сосредоточенной. Незаметно было, переживает ли она. Да переживает, конечно, просто у нее другой характер, и эмоции она предпочитает сдерживать. Тем не менее заговорила именно она.

– Пойдем, Тань, помянем.

Чуть в стороне, на столах, по русскому обычаю лежала немудреная закуска, стояли бутылки… Татьяна покачала головой:

– Нет. Извините.

– Почему?

– Мне это сейчас противопоказано.

– Вот как? – Николаева скользнула быстрым, цепким взглядом по ее фигуре. – И…


– Еще никто не знает. Лучше, если и не узнают. Послезавтра я вылетаю на Нигерию, а там уж видно будет. Но вначале нужно успокоиться, а это проще сделать, когда работы много, и она подальше отсюда.

– Ну, смотри, – кивнула Николаева. – Если что…

– Не волнуйся, все будет нормально. Жизнь продолжается.

Николаева посмотрела на нее, медленно кивнула. Сильная женщина. Стыдно сказать, в первую встречу она показалась ей вертихвосткой-мажором. Возможно, и впрямь такой была – до того момента, как прошла сквозь огонь. А сейчас, всего несколько месяцев спустя, и впрямь сильная, на многое способная и еще больше умеющая женщина. Не кланявшаяся пулями, потерявшая мужа… Огонь закаляет, и характер у нее стальной. Но, пожалуй, стоит приставить к ней пару лбов из десанта – не хватало еще, чтобы ее сила переросла в безразличие к собственной жизни и привычку первой лезть, куда не нужно.

Неудобно, конечно, Ирину саму первое время раздражало, что когда она на планете, рядом с нею постоянно двое орлов из личной гвардии Александрова. Потом привыкла – в конце концов, она хорошо помнила, как ее били в полиции. И Татьяна привыкнет. А подобрать людей несложно, в конце концов, у Николаевой сейчас уже тоже есть лично ей преданные люди, которых она не раз водила в бой. Кивнув своим мыслям, она повернулась и отошла. Нет времени предаваться меланхолии – работать надо. Это и впрямь лучшее лекарство от депрессии.

После похорон Ирина отправилась на свой флагман. Так уж получилось, что на борту линкора ей в последнее время стало привычнее и уютнее, чем дома. Но на полпути ее перехватил вызов от Лурье с просьбой заглянуть к нему. Пришлось подчиниться – хотя Ирина и не была ему подчинена, но француз все же оставался контр-адмиралом… Хотя что сейчас значат звания Конфедерации?

Тем не менее Александров Лурье уважал. Не любил, но француз и не красна девица, чтоб его любить. А вот уважать – да, уважал. Ирина была в курсе его истории. Врагу не пожелаешь… И раз Александров столь уверенно ставил Лурье на одну из ключевых точек, то и ей стоит вести себя по отношению к нему соответственно.

«Суворов» выглядел, как обычно. Мрачная, утыканная куполами антенн и кажущимися бесформенными, но на самом деле идеально выверенными буграми орудийных башен громада металла с матово блестящими чашами отражателей в кормовой части. Самоходная космическая крепость, один на один способная оторвать голову кому и где угодно. По одной башне вовсю ползали фигурки в скафандрах вперемешку с монтажными роботами, блестели острые иглы сварки. Опять какие-то недоделки устраняют, с неудовольствием подумала Николаева. Какие проблемы доставляет порой сделанный в спешке ремонт, она знала не понаслышке.

Бот мигнул ходовыми огнями, переключил их на посадочные и мягко скользнул в гостеприимно распахнувший створки (вылетело белесое облачко пара – опять, паразиты, не подготовились толком и стравили давление в аварийном режиме!) причальный шлюз. Крошечная в сравнении с бронированным гигантом машина мягко опустилась на палубу, и позади нее, будто челюсти доисторического хищника, сомкнулись ворота шлюза. Две минуты на выравнивание давления. Все. Ирина отстегнула ремни, сняла шлем и вылезла из пилотского кресла. Интересно, зачем ее пригласили?

У Лурье заметно добавилось седых волос. Первое самостоятельно проведенное сражение как-никак, пускай и с заведомо слабейшим противником. А он – не Александров, снимающий нагрузку с нервов толикой здорового пофигизма, ему тяжелее. То-то на людях предпочитает в фуражке ходить – не привык еще к изменению облика. Даму, конечно, поприветствовал стоя, но потом махнул рукой в сторону кофейного автомата – садись, мол, да сама себе наливай. Похоже, обстановка Урала способна была в кратчайшие сроки испортить любого ревнителя уставов.

– С похорон? – спросил Лурье без лишних экивоков. Дождался кивка, вздохнул. – Жаль парня. Далеко мог пойти. Владимир Семенович вернется – всем по шапке даст.

– Не даст. Вы его плохо знаете. И нас плохо знаете. Сражаться за свой народ – честь.

– Наши предки были такими же, – вздохнул Лурье. – А теперь выродились.

– Не все.

– Да, не все, но многие. Века с двадцатого началось, примерно… Впрочем, ладно. Я не для того хотел с вами поговорить. Что вы скажете о самом сражении?

– А чего сказать? Грамотно проведенная операция. Еще раз доказывающая, что человеческая выдумка переигрывает расчеты компьютера. Если, конечно, думающий сам разбирается в вопросе. Вы отработали совершенно правильно, я считаю. Было несколько равнозначных вариантов, вы выбрали один из них. Судя по результату, правильный. Ну или один из правильных.

– Спасибо. Просто не идет у меня из головы один момент. Зачем посылать против нас такое старье? Они ведь были обречены. Или нас совсем за людей не держат, или…

– Или тут большая и дурно пахнущая политика, – закончила за него Ирина.

– Во-во. И я бы предпочел держаться от нее подальше.

– Не получится. Вы в нее вмешались уже трижды. Когда согласились принять управление эскадрой… не сейчас, а когда вам Владимир предложил. Когда размазали по космосу этих идиотов. И вчера, когда приказали вздернуть их адмирала. За что, кстати, вы его так невзлюбили?

– Этот идиот… В общем, из-за него в свое время погибли очень хорошие люди. Угробил он их не по злому умыслу, а в силу собственной некомпетентности, но мне от этого не легче. Там были мои друзья. И раз уж подвернулась такая возможность… Вы, русские, иной раз чересчур мягкосердечны, могли и простить.

– Могли… – кивнула, соглашаясь, Ирина. – Хотя и не факт. Ваши предки, извините, Поль, не только лично ваши, а всех европейцев, научили нас, случись нужда, быть и жестокими, и безжалостными. Но это так, к слову. Поль, фокус в том, что мы, возможно, действовали неправильно. Все, изначально. Точнее, может, правильно, а может, и нет. Будущее покажет.

– Аргументируйте, – взгляд Лурье стал холодным и острым, как отблеск света на кончике шпаги. Ирина кивнула, соглашаясь:

– Вот смотрите. Кто подбросил нам сведения о карателях, мы не знаем. Кто сумел заставить послать против нас вместо нормальной эскадры это барахло – тоже…

– Ну, там и без гениальных союзников идиотов хватает. Уж поверьте моему слову, точно знаю.

– И что, вы еще скажите, что посыл сюда такого старья можно обосновать чем-то, кроме желания избавиться от металлолома?

– Ну, при некоторых обстоятельствах они имели шансы попортить нам крови. Мониторы у них, к примеру, неплохие.

– Ха! Их погнали на убой. А мониторы нам, похоже, банально подарили. Не зря в состав рассыпающейся на ходу эскадры включили вполне приличные кораблики, которые практически не приспособлены для космического боя, только для штурма. Нет, тот, кто посылал сюда мониторы, знал, что они достанутся нам. А мы не знаем, зачем им это нужно. Кто-то ведет свою игру, и мы не знаем не только ее правил, но и своего места на шахматной доске.

Лурье задумался. Несмотря на то, что он был далеко не глуп – а дураки адмиралами не становятся и у истоков нового государства не стоят, – и жизнью терт, мышление француз имел прямолинейное и немного поверхностное. Ни разу не стратег. А главное, у него, несмотря на галльскую заносчивость, хватало ума это понять. Именно потому он, как бы ни фрондировал периодически по отношению к Александрову, в глубине души всегда его уважал. Пожалуй, те, кто назначал его на флагман ненадежного адмирала, крупно просчитались. Или, в свете сказанного Николаевой, наоборот, так и задумывали? Неизвестно ведь, когда начала сжиматься пружина этой интриги.

Отчасти из-за уважения к адмиралу, отчасти из осознания того, что сопля-ученица умеет мыслить так же, как он, уважение Лурье как-то незаметно распространилось и на Николаеву. Естественно, не в полной мере, все же она была и впрямь чересчур молода, да еще и женщина (как бы ни буйствовал в Конфедерации феминизм, офицеры-мужчины в глубине души упорно отказывались признавать лиц противоположного пола равными себе), однако достаточно, чтобы не отмахиваться от ее слов. В конце концов, воевать девчонка и впрямь умела, что уже не раз продемонстрировала. Поэтому думал он долго и серьезно, а потом зло рубанул рукой:

– Надо довести это до остальных.

– До Вассермана – обязательно. Хотя он наверняка и сам догадался. Может, он и призван из резерва, но мозгов у него хватить на десятерых таких, как мы. До остальных – не факт.

– Почему? – Лурье посмотрел на девушку с неподдельным интересом, в очередной раз убедившись при этом, что Александров не промахнулся ни с ученицей, ни с женщиной. – Мы все в одной лодке.

– Мы – да. Вы двое – потому что вместе воевали и рисковали шкурами. И не имели серьезных зацепок на планете. Даже не знали, что здесь окажетесь. И даже что сражение у Шелленберга переживете – тоже не знали. Я – потому, что до момента знакомства с вами не значила ничего. А вот остальные… Мы не знаем, представляют они только собственные интересы, интересы планеты, или… еще кого-то.

– Знаешь, ты мне Пушкина напоминаешь, – вздохнул Лурье. После слов Николаевой усталость опустилась на его плечи, словно тюк с ватой, мягко, но абсолютно неподъемно.

– Стихами? – удивилась Ирина. Она даже не предполагала, что об ее тайном увлечении знает хоть кто-нибудь, даже Александрову не признавалась.

– Нет. Застрелить тебя хочется. Так уметь переставлять все с ног на голову…

– А что делать? – философски пожала плечами Ирина. – Ладно, теперь главное продержаться до возвращения флота. А дальше уж найдется, кому поиграть с кукловодами.