Ревенант

Принесли нам пару краюх свежего хлеба, крынку сметаны, горшочек масла и рыбную похлебку. Сдается, дорогим гостям не пожалели собственного ужина. Затем уже нас попотчевали жареной форелью и печеным угрем, и у меня язык не повернулся бы сказать плохого слова о предложенной стряпне.

— К ночи будет пирог, — предупредил хозяин. — И вот еще: гостевых комнату у нас только две, но, если скажете — потеснимся!

— Не надо, — отказался я, чем заставил Уве испустить горестный вздох.

Я посмеялся про себя и, прежде чем хозяин успел отойти, небрежно обронил:

— Смотрю, у вас здесь немноголюдно…

На постоялом дворе и в самом деле ощущалось некоторое запустение, но Стин лишь криво улыбнулся.

— В полумиле к югу деревенька есть, Каллегайзе. Как ее староста велел мост поставить, так телеги на Лангенкомхен и пошли через них. Крюк, почитай, в почтовую милю выходит, но по весне да осенью здесь увязнуть в два счета, а там дорога получше будет. В этом году паводок сильный был, мост подчистую смыло. Теперича у нас дела на лад пойдут. — Он почесал затылок. — Пока его еще обратно отстроят! Но, глядишь, и не в этом году…

— Повезло вам! — пьяно улыбнулся Уве, навалился на стол грудью и, устроив подбородок на выставленных перед собой руках, осоловело уставился в огонь.

— А то ж! — согласился со школяром хозяин и отошел.

Марта осуждающе поглядела на школяра, ткнула двузубой деревянной вилкой в кусочек угря и отправила его себе в рот. После перевела взгляд на маэстро Салазара и покачала головой.

— Пропойца! — послышалось мне.

Микаэль и в самом деле был вдрызг пьян, при этом, в отличие от моего слуги, останавливаться не собирался и упорно вычерпывал из бочонка остатки грюйта. Я сильного опьянения не ощущал, просто приятно шумело в голове, да еще нисколько не хотелось идти спать. Лавка невесть с чего стала на удивление удобной; так и сидел на ней, откинувшись спиной на стену. Было тепло и хорошо, тело наполняла приятная расслабленность, сознание же оставалось предельно ясным.

Тильда начала убирать со стола и тихонько запела какую-то песенку. Голос кухарки оказался на диво мягким и чистым. Слов я не понимал, но интонации убаюкивали; в глаза словно сыпанули песка, веки начали слипаться сами собой. Уве так и вовсе, как полулежал на столе, так и заснул. Я решил, что по лестнице его точно не потащу. Проспится, сам поднимется. А продрыхнет в общем зале до самого утра, тоже не беда. Едва ли к нему кухарка приставать станет; тут, скорее, Микаэлю ночного визита опасаться стоит. К слову, маэстро Салазар и сам прикорнул в обнимку с пустым бочонком.

Я вознамерился растолкать Микаэля, но вместо этого зевнул и сонно моргнул, а когда кое-как разлепил веки. Марты за столом уже не было. Что-то резко стукнуло у кухонной двери, я повернул голову и не поверил собственным глазам: хозяин постоялого двора обхватил ведьму под руки, а его придурковатый племянник удерживал девичьи ноги. Мощная хватка бородача не оставляла Марте шансов извернуться, рот зажимала широкая ладонь. Миг — и похитители заволокли жертву на кухню.

Ангелы небесные! Я попытался вскочить, закричать, схватиться за оружие и ничего этого сделать не смог. Тело обмякло, расстояния и пропорции исказились, мысли текли вяло-вяло, словно все это происходило во сне.

Опоили?!

Но нет, дело было не только в грюйте — Тильда больше не шептала непонятную песенку себе под нос, ее голос повысился до крика, а ни Микаэль, ни Уве так и не проснулись. Да и на меня обрушилась очередная волна сонливости и расслабленности. Лихорадочным усилием воли я заставил сознание слиться с незримой стихией, только лучше бы этого не делал. Никакие силовые плетения не опутывали мое эфирное тело, кругом властвовал хаос. Верх и низ беспрестанно менялись местами со сторонами света и друг с другом, те и сами кружили, затягивая в истинный водоворот безумия. Травяное пиво самым пагубным образом сказалось на самоконтроле, меня крутило и мотало, словно щепку в бурном потоке. Удалось заметить лишь, что вблизи Тильды эфирное поле дрожало и колыхалось заметным муаром, а еще — ее прежде тусклые глаза сейчас сияли пронзительным зеленым огнем. Ведьма! Как есть ведьма!

Кухарка не использовала никаких стандартных формул, она попросту изменяла действительность одной своей волей. И совершенно точно была не в себе. Мир потерял стабильность, всякое движение могло обернуться потерей равновесия. Чарующая песня так и рвалась в голову, навевая сонливость, апатию и безразличие. Опьянение мешало отмести тлетворное воздействие ведьмовских чар, и только усиленные ментальные блоки удержали разум от падения в бездну забытья, да судорожно вцепившаяся в столешницу правая рука не дала завалиться на бок. Вот разожму ее — и упаду, не сумею обрести равновесия в этом море хаоса.

Начав проговаривать молитву о ниспослании ясности разума, я свободной левой рукой дотянулся до выложенной на лавку перевязи, но волшебную палочку хватать не стал. Нестабильность незримой стихии и опьянение предельно усложняли работу с эфирными плетениями, так что пальцы легли на рукоять пистоля. Я выдернул его и рывком устроил перед собой. Тело ощущалось бесчувственной деревянной колодой, но кухарка стояла от меня не далее чем в дюжине шагов, промахнуться на такой дистанции было решительно невозможно.

Когда онемевший палец потянул спусковой крючок, Тильда не попыталась ни броситься наутек, ни даже просто отступить в сторону, объятия хаоса держали ее на месте крепче стальных цепей. Голос ведьмы сорвался на истошный визг, акустическая волна ударила по ушам с такой силой, что в глазах вспыхнули искры, словно палкой по темечку приложили. Не важно! Сработал колесцовый замок, вспыхнул затравочный заряд. Миг спустя пистоль дрогнул… и с клубами дыма из дула выпала пуля, покатилась по столешнице, с явственным стуком упала на пол.

Я так и обмер, и лишь миг спустя невероятным облегчением накатило понимание, что просто отсырел порох и законы мироздания никуда не делись, верх и низ остаются на своих местах, а все это буйство хаоса — исключительно в моей голове. Ведьма извращала исключительно незримую стихию, если получится абстрагироваться от обезумевшего эфирного поля, мир вновь станет прежним и вернется контроль над собственным телом.

Продолжая цепляться за столешницу правой рукой, я вытянул из лежавшей на лавке перевязи второй пистоль, судорожным рывком выбросил его перед собой и не сумел удержать равновесия. Оружие утянуло вперед, меня кинуло грудью на край стола. Начал приподниматься, и тут на визг Тильды из кухни выглянул звероподобный Элуф.

Святые небеса! Ну что за напасть!

Закусив губу, я выровнял пистоль и вновь потянул спусковой крючок, мысленно заклиная ангелов небесных просушить порох, если вдруг до него добралась проклятущая влага. И сразу — грохнуло! Увы, за тот краткий миг, пока высекало из кремня искры стальное колесо, вспыхивал затравочный заряд и воспламенялся порох, дурачок Элуф успел промчаться через половину зала и закрыть собой кухарку. Пуля угодила ему в грудь, а ведьма лишь испуганно пискнула и оборвала наконец свои песнопения.

Сразу стало легче дышать, сознание перестало скользить по краю воронки, а мир обрел прежнюю целостность. Жаль только, прежним не стал я сам. Ментальные блоки и ангельская печать на спине защитили сознание, а вот тело налилось противоестественной слабостью, и совладать с ней оказалось куда как непросто. Попытка встать из-за стола успехом не увенчалась, колени подогнулись, и я плюхнулся обратно на лавку. А времени на раскачку уже не оставалось.

Пока позабывшая обо всем на свете Тильда билась в плаче над исходившим кровавой пеной дурачком, с кухни выскочил Стин. В руке бородач сжимал зловещего вида нож и шагал решительно и быстро, даром что прихрамывал из-за воткнутой в бедро деревянной вилки. Я напряг все свои силы и толкнул руками стол, желая не столько отгородиться им от хозяина постоялого двора, сколько растормошить Микаэля. Маэстро Салазар негромко посапывал, подложив под голову руку, и от толчка соскользнул с края столешницы. При падении на пол он невнятно выругался, и было не понять, проснулся или продолжал пребывать в навеянной чарами и грюйтом дремоте.

— Мик! Очнись! — рявкнул я и от безысходности потянулся за волшебной палочкой.

Пустое! Кисть едва ворочалась, да еще от выпитого перед глазами все так и плыло; прежде чем удалось сплести примитивную эфирную плеть, Стин резко скакнул вперед, толкнул стол обратно и придавил меня его краем к стене с такой силой, что воздух с сипом вырвался из легких. Жезл выскользнул из непослушных пальцев и упал куда-то под ноги.

— Живьем свиньям скормлю! — в бешенстве прорычал бородач, вздрогнул и медленно, словно через силу начал поворачиваться вправо.

Всаженный ему в бок клинок шпаги проскрежетал, царапая ребра; из страшной раны, пятная рубаху, обильно потекла кровь. Миг хозяин постоялого двора сверлил взглядом проткнувшего его маэстро Салазара, а затем Микаэль нанес пару стремительных ударов зажатой в левой руке дагой, и бородач осел на пол с раскроенной глоткой и пронзенным глазом.

«Ну наконец-то!» — сказал бы я, оставайся в легких хоть капля воздуха, но какое там!

По счастью, маэстро верно оценил мою гримасу и потянул стол на себя, дав возможность задышать полной грудью. Правда, сам он при этом едва не завалился на спину, поскольку хоть и пришел в себя, но из-за выпитого едва стоял на ногах. Тут-то я и осознал, что больше не слышу хрипов Элуфа и скулежа ведьмы, выглянул из-за плеча Микаэля и обомлел: кухарка прекратила биться в истерике и слепо смотрела на нас. Глаза ее залила мертвенная чернота, от сияющей зелени в них не осталось и следа.

По моему взгляду маэстро Салазар понял, что дело нечисто, начал оборачиваться, но в обеденную залу словно призрачный ураган ворвался. Незримая стихия забурлила, слилась с реальностью и привела ее в движение, начала своим напором сдвигать с мест массивную мебель и расшатывать стены. Дверь с грохотом распахнулась и закачалась на петлях, закрывавшие окна слюдяные пластины вынесло на улицу, обод-люстру сдернуло и зашвырнуло в угол. Пламя вырвалось из камина и затанцевало в воздухе россыпью огней и углей, закружились в воздухе кухонная утварь, поленья, тарелки и кружки.

И кровь! Натекшую из хозяина и застреленного мною дурачка кровь тоже захватило всеобщее движение, она алыми каплями взмыла в воздух, придав и без того сюрреалистичному действу оттенок откровенного безумства.

Микаэль покачнулся, едва удержавшись на ногах, тут же получил по голове взмывшим со стола бочонком и неловко завалился на спину. Незримый вихрь немедленно вцепился в него, протащил через половину зала и со всего маху приложил о стену. А стоило только маэстро Салазару приподняться, подброшенная эфирной волной лавка торцом шибанула его в грудь и отшвырнула обратно на пол, где бретер и остался лежать, вяло шевеля руками и ногами, будто перевернутый на спину жук. Валявшийся у стены Уве так и не очнулся, на него обрушился буфет, но уперся в каминную полку и застрял, лишь чудом не раздавив школяра и не переломав ему кости.

Мне под руки попался дорожный саквояж, инстинктивно я прикрыл им голову, и слетевшая со стола кружка отскочила от сумки и присоединилась к безумному хороводу. Сотрясавший незримую стихию шторм все усиливался и усиливался; со скрежетом отъехал в сторону неподъемный стол, начали выгибаться добротные доски пола, сорвало и разнесло в щепки один из подоконников. Перед лицом промелькнули сдернутые со стены оленьи рога, следом пронесся кухонный нож, но меня самого вихрь не закружил, словно щитом служил прижатый к груди саквояж.

Вот только менее опасной ситуация от этого не становилась. Ведьма окончательно потеряла контроль над собственным даром и лишь визжала, визжала и визжала, а вливавшаяся в нее невесть откуда призрачным серым вихрем сила тут же выплескивалась наружу и разъедала окружающую действительность, стирала грань между реальным и нереальным. Не требовалось даже прибегать к истинному зрению, чтобы видеть беснование эфира, а еще я вполне отчетливо слышал гул осиного роя и шепотки явившихся из запределья неприкаянных духов. Полупрозрачные фигуры пока что таились по углам, но понемногу смелели и, что хуже всего набирались материальности.


Маэстро Салазар вдруг дернулся и начал подниматься в воздух, словно невидимый великан ухватил его за ноги и потянул с пола. Микаэль вцепился в поваленный шкаф с такой силой, что побелели пальцы, но бушевавший в зале вихрь в любой миг мог оторвать его, закружить, измочалить о стены и разорвать на куски. Брошенный мной в кухарку кинжал снесло в сторону, будто бумажный, и я ухватил с пола волшебную палочку. Но стоило лишь попытаться сотворить простейший волнолом, как запястье вывернуло, и жезл пролетел через весь зал и воткнулся в бревенчатую стену подобно пущенному из арбалета болту.

Отдача от несостоявшейся волшбы расколола слаженное движение силы, Микаэля перестало тянуть вверх, и он рухнул на доски, а реальность приобрела дополнительное измерение. Кружившие под потолком вещи начали то исчезать, то возвращаться обратно, как если бы вихрь забрасывал их прямиком в запределье, а миг спустя выдергивал в реальность, но не все и не всегда. Накатило ощущение неминуемой гибели, показалось, что пол вот-вот провалится и мы рухнем прямиком в бездонную пропасть потустороннего. Свет померк, заметно похолодало, по саквояжу стала расползаться изморозь, а неприкаянные духи сделались четче и теперь буквально лучились злой яростью. Шторм трепал их, срывал всякую индивидуальность и превращал в безликие силуэты, но так было даже хуже. Их голод от этого ощущался лишь сильней. И что делать?!

Уве так и валялся, зажатый перекошенным буфетом с беспрестанно хлопавшими дверцами, Микаэля перекатило по полу и вновь приложило о стену, лишь чудом не размозжило голову. Надеяться на их помощь не стоило, а сам я был сейчас мало на что способен. Напор взбесившейся незримой стихии качал и мотал, несмотря даже на прижатый к груди саквояж.

Стоп! А с чего это саквояж вообще прикрывает меня от магического шторма?!

Я распахнул дорожную сумку и охнул от изумления. Ангелы небесные! Внутри все покрывала изморозь, а шар алхимического стекла слепил глаза мертвенным блеском, пусть и был завернут в лоскут. Я зарычал от досады, сообразив, что всплески незримой стихии проникают через зачарованное стекло, и заточенное внутри отродье впитывает в себя эфирные волны. Это и превращало саквояж, а точнее, лежавший внутри шар, в столь действенный якорь! Но если захваченная мной тень сумеет разрушить узилище…

О таком исходе не хотелось даже думать; я отодрал заиндевевший лоскут, размахнулся и метнул заметно потяжелевший шар в голову Тильды. Бешенство незримой стихии не сумело повлиять на импровизированный метательный снаряд, но ведьму поразить не удалось. Слепота Тильды оказалась мнимой, руки ведьмы взметнулись и перехватили шар, поднесли его к лицу. И… все закончилось.

Воронка призрачного вихря, бешено кружившегося над головой кухарки, никуда не делась, просто сила прекратила выплескиваться из Тильды, незримую стихию вмиг перестал рвать жесточайший шторм, и с бешеной скоростью кружившие под потолком обломки кухонной утвари, черепки и разломанная в щепы мебель посыпались на пол. Миг спустя к ним присоединились капли крови, они пролились жутким дождем, запятнали алыми брызгами столы и доски.

Тильда замерла посреди всего этого бардака, ее взгляд прикипел к шару алхимического стекла, а пальцы с обломанными ногтями примерзли к его гладким бокам. Ведьма не предпринимала никаких попыток отбросить артефакт, хоть тот и покрылся толстой коркой льда, а вокруг то и дело вспыхивали короткие разряды молний.

Ангелы небесные! Порождение запределья умудрилось заворожить кухарку!

Маэстро Салазар поднялся на четвереньки, затем вытянул из голенища засапожный нож и выпрямился. Покачнулся, устоял на ногах и оскалился.

— Не убивай! — спешно крикнул я, когда он шагнул к ведьме.

В самый последний миг бретер вывернул кисть и ударил не клинком, а врезал кулаком. Тычок в скулу должен был сбить кухарку с ног, но вместо этого в сторону отлетел мой подручный. Пороховую гарь перебила вонь паленых волос, шевелюра бретера встала дыбом, сам он согнулся в три погибели, яростно ругаясь и тряся обожженной рукой.

А призрачный вихрь так и продолжал вливать в Тильду свою противоестественную серость! И вся эта сила — вся до последней капли! — поглощалась тенью князя запределья, заточенной в шаре.

Святые небеса! Что я натворил?!

Тело уже почти отошло от навеянного ведьмовскими чарами оцепенения, со второй попытки мне все же удалось подняться на ноги и доковылять до Тильды. Ошибки Микаэля я повторять не стал и оружием не воспользовался, вместо этого стянул с левого запястья четки святого Мартина и разорвал их, а дабы янтарные бусины не полетели на пол, накрутил концы нити на пальцы. Получилась импровизированная удавка.

Шагнув за спину Тильде, я через голову накинул четки на шею ведьмы и наскоро затянул на единственный узелок. Святая реликвия не подвела: призрачный вихрь в тот же миг рассыпался ворохом серости и прекратил накачивать кухарку силой, та покачнулась и рухнула на пол, со всего маху приложившись затылком о залитые кровью доски. Вот только обледенелый шар из рук не выпустила и даже взгляда от него не оторвала! Лежала и пялилась безумными черными глазками на примерзший к пальцам артефакт, а тот искрил и потрескивал из-за переполнявшей его энергии, лед расчертило сразу несколько трещин. Времени оставалось в обрез, и я резко бросил Микаэлю:

— Потащили!

Маэстро Салазар, страшный как черт, яростно оскалился, но все же ухватил Тильду под руку и помог мне выволочь ее на крыльцо. Без всякого почтения мы стащили кухарку по ступеням, и там Микаэль охнул:

— Сиськи святой Берты!

Я повернул голову, проследил за его взглядом и обмер. Свиньи в загоне для скота сгрудились у забора и буквально пожирали нас своими мертвыми глазами. Именно что мертвыми. Твари сдохли все до одной и уже распухли, на шкурах темнели трупные пятна, по двору расходилась нестерпимая вонь падали. А еще в загоне клубились, медленно истаивая, клочья знакомой серости, из-за которой все виделось нечетким и смазанным. Впервые на моей памяти истинное зрение мешало, а не помогало разглядеть детали, но и так было видно, что помимо язв и гнойников на свиньях хватает и символов, нанесенных рукой человека.

— Если вырвутся, на куски порвут! — предупредил Микаэль, словно я сам этого не понимал.

Но дохлые отродья не дергались, просто не сводили с нас взглядов черных глаз. Для бесноватых тварей они вели себя на редкость смирно, и я шикнул на подручного:

— Тащим!

И вот тут все свиньи разом, будто единое разумное существо, прыгнули на ограду! Послышался треск дерева, но загородка выдержала, и тогда дохлые твари повторили рывок. Одна из жердей с хрустом переломилась, и Микаэль потянул нашу пленницу обратно на крыльцо.

— В дом! — крикнул он, и я последовал за бретером без сомнений и колебаний, лишь схватил прислоненные к стене вилы.

Вновь затрещал забор, переломилась очередная доска, и через двор к нам ринулась свора бесноватых свиней. Именно свора! Назвать эту жуть стадом не повернулся язык.

Хряк, огромная свиноматка и три не столь крупных подсвинка влетели на крыльцо с необычайным проворством, нам за это время удалось лишь захлопнуть болтавшуюся на одной петле дверь да подпереть ее уцелевшим столом.

— Держим! — скомандовал Микаэль и навалился на край столешницы, но без толку — хоть мощный удар дохлых тварей и не сдвинул нашей баррикады, дверное полотно окончательно перекосилось, и в образовавшееся отверстие тут же влез дохлый хряк. Его шкуру украшали гниющие порезы; те складывались в магические формулы, но смысл их от меня ускользал. Проклятье! Да сейчас просто не до того!

Щерясь черной пастью, хряк выскочил из-под стола, и маэстро Салазар рубанул шпагой по тронутой гниением голове. Клинок необычайно легко рассек мертвую плоть и кости, острие прошло через тело и засело в доске, так что Микаэлю пришлось потратить драгоценное мгновение, высвобождая его из пола. Пробравшегося в дом поросенка он отшвырнул в сторону мощным пинком, второго подсвинка ткнул вилами я. Опрокинутая набок тварь задергалась, стремясь освободиться, пришлось навалиться на черенок, дабы посильнее вогнать зубья в доски и окончательно обездвижить зверюгу.

Пока возился, последний из этой дохлой троицы благополучно прошмыгнул мимо, впился зубами в лодыжку лежавшей на полу Тильды и затряс головой, стремясь вырвать кусок плоти побольше. Микаэль разрубил его надвое и развернулся к отброшенному пинком, но я опередил бретера и броском массивного табурета переломал бесноватому подсвинку хребет.

Покрывавшую алхимический шар корку льда расчертило еще несколько трещин, засиявших ядовито-синим огнем, и оставалось все меньше времени до момента, когда тень князя запределья сумеет вырваться из заточения и пожрет наши души. А из-под стола по-прежнему доносился хриплый сип; отверстие оказалось слишком узким для свиноматки, и та застряла. Вместо крови из ее ран сочилась зловонная жижа, вонь стояла такая, что у меня перехватило дыхание, а к горлу подкатил комок тошноты.

— Займись ведьмой! Она не должна умереть! — крикнул я маэстро и бросился на поиски своей шпаги. Когда отыскал оружие и вернулся к бретеру, тот уже отрезал подол платья, наложил на бедро Тильды ремень и крепко-накрепко его затянул. Помимо рваной раны голые ноги ведьмы пестрели застарелыми ссадинами и пожелтевшими синяками.

— Быстрее! — поторопил меня маэстро Салазар, пытаясь остановить кровотечение свернутой в несколько раз тканью. — Тварь прокусила артерию!

Попутно Микаэль сапогом отпихивал упорно подбиравшегося к нему подсвинка с перебитым табуретом хребтом. Отродье яростно клацало челюстью, и пришлось сначала упокоить его несколькими ударами шпаги, а уже после подступать к свиноматке. С ней оказалось так просто не совладать: слишком уж мощной была дохлая тварь. Оставляя на краях досок клочья гниющей шкуры, она упорно рвалась в дом, а клинок лишь кромсал сало и соскальзывал с черепа, пробить его никак не удавалось; примериться для решительного удара мешал стол.

— Брось девку! Помогай! — позвал я Микаэля, а стоило тому вооружиться шпагой, разблокировал дверь.

Свинья перевалилась через порог, и мы принялись кромсать ее шпагами. Третий или четвертый замах раскроил череп, по доскам растеклась зловонная черная жижа, и только тогда тварь прекратила бесноваться и неподвижно замерла на полу.

— Какого… — начал было маэстро Салазар, но я не стал ничего слушать и перебежал к Тильде, которая все так же бездумно пялилась на обледенелый шар, примерзший к ее рукам.

Жгут замедлил кровотечение, но не остановил его вовсе, поскольку оставленная зубами поросенка рана оказалась слишком обширной. Кухарка цветом лица сравнялась с мукой, губы и ногти посинели, глаза ввалились в череп, да еще начались судороги, изо рта потекла пена, а дыхание сделалось прерывистым и неровным.