Речной бог

– Благодарю вас, ваше величество. Я рад, что смог услужить вам. – Я начал собирать свитки и письменные принадлежности перед тем, как попрощаться и уйти. Было уже очень поздно. В темноте за стенами дворца кричали первые петухи.

– Подожди, Таита, я еще не отпустил тебя. Ты не сказал мне то, что я действительно хочу узнать. Будет ли у меня сын и продлится ли моя династия?

– Увы, фараон, звезды не могут предсказывать такое. Они могут только указывать общее направление своего влияния или общее течение вашей жизни, но не проясняют подобных деталей…

– Да, – оборвал он меня, – но есть другие способы заглянуть в будущее, не так ли? – Меня встревожила новая тема разговора, и я попытался отвлечь его, но Мамос упрямо стоял на своем. – Ты заинтересовал меня, Таита, и я навел о тебе справки. Ты ведь один из адептов лабиринтов Амона-Ра.

Меня расстроили его слова. Как он узнал об этом? Очень немногие знали об эзотерическом даре, которым я обладал, и я не хотел, чтобы весть о нем распространялась. Однако не мог открыто отрицать и промолчал.

– Я видел лабиринты на дне твоего сундучка с лекарскими принадлежностями, – сказал фараон, и я почувствовал облегчение. Хорошо, что не попытался отрицать свой дар и не был пойман на открытой лжи. Я смиренно пожал плечами, потому что знал, что сейчас произойдет. – Обратись к лабиринтам и скажи, будет ли у меня наследник и не оборвется ли моя династия, – приказал он.

Гороскоп – это одно, тут требуется только знание расположения звезд и их свойств. Немного терпения, и правильная процедура поможет получить довольно точное предсказание. Однако ясновидение в лабиринтах Амона-Ра – совершенно иное дело. Оно требует расхода жизненных сил, при этом сжигается нечто, находящееся глубоко в существе видящего, и истощение и усталость долго не покидают его после путешествия в мир видений.

Уже в те дни я всячески старался избегать обращения к этому дару. Правда, в редких случаях меня еще можно было уговорить обратиться к лабиринтам, но затем многие дни после этого я чувствовал себя истощенным и духовно, и физически. Госпожа Лостра, которая знала об этих странных силах моей души и о том, как они действуют на меня, запретила, ради моего же блага, обращаться к ним, за исключением тех случаев, когда она сама просит об этом.

Однако раб не может отказать царю, и я со вздохом достал со дна сундучка кожаный мешочек с лабиринтами. Я отложил его в сторону и приготовил смесь сушеных трав, которые открывают глаза души, чтобы она могла заглянуть в будущее. Выпил смесь этих трав и подождал, пока знакомое ужасное ощущение, будто я поднимаюсь из собственного тела, не охватило меня. Я чувствовал сонливость, реальность казалась далекой, когда наконец достал из кожаного мешочка лабиринты.

Лабиринты Амона-Ра состояли из десяти кружков слоновой кости. Десять – таинственное число величайшей силы. Каждый кружок представляет одну из сторон человеческой жизни от рождения до смерти и после нее. Собственными руками я вырезал знаки на плоской стороне каждого лабиринта. Каждый из них был маленьким шедевром. Постоянными обращениями к ним, прикосновениями и своим дыханием за многие годы я сумел вдохнуть в них часть собственной жизненной силы.

Я высыпал их из мешочка и начал ласкать, сконцентрировав на них всю свою энергию. Очень скоро они стали теплыми на ощупь, как живая плоть, и я почувствовал знакомое состояние опустошения, когда моя собственная сила стала перетекать в кружки слоновой кости. Я расставил лабиринты лицевой стороной вниз двумя стопками и предложил фараону взять по очереди каждую стопку и тереть диски пальцами, сосредоточив на них все свое внимание и повторяя одновременно вслух свои вопросы: «Будет ли у меня сын? Выживет ли моя династия?»

Я полностью расслабился и раскрыл свою душу, чтобы духи пророчества вошли в нее. Звук голоса фараона начал проникать в мою душу все глубже и глубже, как камни, выпущенные из пращи, когда они бьют в одну и ту же точку.

Я начал раскачиваться, сидя на полу, как кобра качается под флейту факира. Зелье подействовало всей своей силой. Я почувствовал, будто тело мое не имеет веса, а сам я парю в воздухе. Заговорил, и голос мой раздался где-то далеко и странным эхом откликнулся в моей собственной голове, как будто я сидел в пещере глубоко под землей.

Я приказал царю подышать на каждую стопку, а потом поделить их на две половины, отставив в сторону одну часть и взяв себе другую. Я снова и снова заставлял его делить стопки пополам и снова складывать остатки до тех пор, пока у него в руках не осталось два кружка лабиринтов.

Он последний раз подышал на них, а затем по моему указанию вложил кружки в мои ладони. Я стиснул пальцы и прижал кулаки с лабиринтами к груди. Почувствовал, как сердце мое забилось, ударяясь о сжатые кулаки и поглощая влияние лабиринта.

Я закрыл глаза, и в темноте начали появляться тени, странные звуки наполняли мои уши. Ни в звуках, ни в тенях не было ни формы, ни связности – только смятение. Голова моя кружилась, чувства притупились. Я ощутил, что стал еще легче и поплыл в пространстве. Позволил себе улететь вверх, словно превратился в стебелек сухой травы, подхваченный смерчем, песчаным демоном летней Сахары.

Звуки в моей голове прояснились, и темные образы стали приобретать формы.

– Я слышу крик новорожденного. – Голос мой звучал искаженно, словно нёбо мое было разодрано при рождении.

– Это мальчик? – Вопрос фараона забился, запульсировал у меня в голове так, что я скорее почувствовал, чем услышал его.

Затем видение начало укрепляться и твердеть, и я увидел себя в длинном черном тоннеле, в конце которого сиял свет. Кружки из слоновой кости, сжатые в моих руках, обжигали кожу, как головешки.

И вот в конце тоннеля в нимбе света я увидел ребенка, лежащего в кровавой луже родовых вод, а на животе у него свернулся питон плаценты.

– Я вижу ребенка, – прохрипел я.

– Это мальчик? – спросил фараон из окружающей меня темноты.

Ребенок заорал и вскинул ножки вверх, и я увидел между пухлыми бедрами маленький пальчик плоти, увенчанный колпачком из сморщенной кожи.

– Мальчик, – подтвердил я и почувствовал вдруг неожиданную нежность к этому призраку, рожденному в моем сознании, как будто он был реальным существом из плоти и крови. Сердце мое потянулось к нему, но образ уже угас, и крик новорожденного затих в темноте.

– А династия? Что станет с моей породой? Выдержит ли она испытания?

Голос царя достиг меня и снова затерялся в какофонии других звуков, заполнивших голову, – он затерялся в звуках боевых рогов, криках людей в смертельном бою и звоне бронзовых клинков. Я увидел небо над своей головой: оно было темным от стрел, пролетавших надо мной.

– Война! Я вижу огромную битву, которая изменит этот мир! – прокричал я, чтобы перекрыть звуки сражения, заполнявшие мое сознание.

– Выживет ли моя династия?

В голосе царя слышалась лихорадочная тревога, но я не обращал на него внимания, потому что в ушах у меня стоял могучий рев, подобный самуму пустыни или же водам Нила, прорывающимся через скалистые пороги. Я увидел странную желтую тучу, которая закрыла горизонт, в туче то и дело вспыхивали огоньки, и я понял, что это солнце отражается в доспехах и оружии.

– Как же моя династия?

Голос фараона снова притягивал меня, и видение это угасло. В голове наступила тишина, и я увидел дерево на берегу реки. Это была огромная акация в полном расцвете сил, ветви ее клонились под тяжестью плодов. На самой верхней ветке сидел царский сокол. На моих глазах сокол изменился, превратился в двойную красно-белую корону обоих царств Египта, в которой сплелись папирус и лотос – символы Верхнего и Нижнего царств. Затем перед моими глазами воды Нила поднялись и спали. И так пять раз наступало половодье Нила.

Я смотрел до боли в глазах. Вдруг небо над деревом потемнело, и плотная туча саранчи опустилась на него. Саранча полностью скрыла дерево. Когда стая поднялась, оно было объедено, не осталось ни следа зелени. Ни листочка не было на сухих коричневых прутьях. Затем мертвое дерево наклонилось и тяжело рухнуло на землю. Падение раздробило ствол, и корона разлетелась на кусочки. Осколки ее превратились в пыль, и ветер пустыни унес их. Ничего не осталось на том месте, кроме ветра и сыпучих песков.

– Что ты видишь? – спросил фараон. Видение угасло, и я снова ощутил себя на полу царской спальни. Я задыхался, словно пробежал огромное расстояние, соленый пот жег глаза и ручьями тек по моему телу, на полу подо мной образовалась лужа. Меня трясла лихорадка, я чувствовал знакомое подташнивание и тяжесть в животе. Знал, что буду испытывать их еще много дней.

Фараон смотрел, широко раскрыв глаза, и я понял, какой страшный и осунувшийся у меня вид.

– Что ты видел? – прошептал он. – Выживет ли моя династия?

Я не мог правдиво рассказать ему свое видение, поэтому придумал другое, чтобы удовлетворить его.

– Я видел лес могучих деревьев, который простирался до самого горизонта. Деревьям этим не было числа, и на вершине каждого из них сияла корона. Красно-белая корона обоих царств.


Фараон вздохнул и на некоторое время закрыл ладонями глаза. Мы сидели молча, и я понимал, что моя ложь принесла ему облегчение. Я даже исполнился сочувствием к нему.

Потом я снова солгал.

– Лес, который я видел, представлял ваших потомков, – прошептал я, пожалев его. – Он простирался до конца веков, и на каждом из них была корона Египта.

Он убрал ладони с глаз, и на лице засияла такая благодарность, что сердце мое наполнилось жалостью.

– Благодарю тебя, Таита. Я вижу теперь, как ясновидение сказалось на твоих силах. Ты можешь пойти отдохнуть. Завтра двор отплывает в мой дворец на острове Элефантина. Я отведу тебе и твоей госпоже отдельную ладью, чтобы вы путешествовали в полной безопасности. Храни ее! Ты отвечаешь за нее жизнью, потому что она – тот самый сосуд, в котором зреют семена моего бессмертия.

Я так ослаб, что мне пришлось опереться на спинку кровати, когда вставал на ноги. Доковылял до двери и оперся о косяк. Однако я не настолько ослаб, чтобы забыть свои обязанности по отношению к госпоже.

– Нужно позаботиться о брачной простыне. Жители города будут ждать ее, – напомнил я ему. – И ваша репутация, и репутация моей госпожи зависят от этого.

– Что ты предлагаешь, Таита? – Он уже целиком полагался на меня.

Я сказал, что нужно сделать, и он кивнул:

– Позаботься об этом!

Я осторожно свернул простыню, покрывавшую царскую кровать. Она была сделана из тончайшего полотна, белого, как кучевые облака летом, и вышита тончайшей шелковой нитью, которую лишь изредка доставляют караваны с Востока. Унося с собой сложенную простыню, я покинул спальню царя и отправился по спящему дворцу на женскую половину.

Госпожа моя спала как мертвая. Я дал ей столько отвара красного шепена, что она проспит целый день и проснется, скорее всего, только к вечеру. Я посидел немного рядом с ней на кровати. Чувствовал себя усталым и подавленным, потому что лабиринты истощили мои силы. Образы, рожденные ими, еще тревожили меня. Я был уверен в том, что ребенок этот был рожден моей госпожой, но как объяснить остальную часть видения? У этой загадки, казалось, не было ответа, и я отложил ее в сторону, потому что у меня была другая, более срочная работа.

Усевшись на корточки перед кроватью Лостры, я расправил вышитую простыню. Кинжал у меня был такой острый, что мог сбрить волосы с руки. Я выбрал одну из голубых рек крови на запястье и проткнул ее кончиком кинжала, а затем посмотрел, как тоненькая струйка крови потекла на простыню. Когда размеры пятна удовлетворили меня, я обмотал запястье полоской полотна, чтобы остановить кровь, и связал запачканную простыню в узел.

Рабыня все еще оставалась в прихожей. Я приказал, чтобы никто не смел беспокоить сон Лостры. Зная, что о ней хорошо позаботятся, я мог оставить ее здесь и забраться по лестнице на внешнюю стену гарема.

День только начинался, но толпа любопытных, в основном состоявшая из старух и зевак, уже собралась под стенами дворца. Они все с любопытством посмотрели вверх, когда я появился на стене.

Я картинно встряхнул простыню перед тем, как разложить ее по краю стены. Пятно крови в середине имело форму цветка, и толпа тут же загудела, обсуждая этот знак девственности моей госпожи и мужской силы жениха.

Позади толпы я заметил человека, который был намного выше остальных. Голову его скрывал полосатый шерстяной платок. Только когда он откинул его и открыл лицо и голову с копной горящих красно-золотых полос, я узнал его.

– Тан! – закричал я. – Мне нужно поговорить с тобой.

Он посмотрел вверх, и в глазах его я увидел такую боль, какую не хотел бы увидеть еще раз. Это пятно крови на простыне разбило его жизнь. Я знал муки потерянной любви и до сих пор помнил их во всех подробностях, хотя прошло столько лет. Рана в сердце Тана была свежей, она кровоточила и мучила его гораздо сильнее, чем любая другая, нанесенная бронзовым клинком на поле брани.

Ему не выжить без моей помощи.

– Тан! Подожди меня.

Он снова набросил платок на голову, скрыв лицо, и отвернулся. Шатаясь, как пьяный, пошел прочь.

– Тан! Вернись! Мне нужно поговорить с тобой.

Он не оглянулся, но ускорил шаг.

К тому времени, когда я слез со стены и выбежал из главных ворот дворца, он уже исчез в лабиринте узких улочек и глинобитных хижин города.



Почти все утро я потратил на поиски Тана, но в отряде и дома его не было, как не было и в других обычных местах.

В конце концов мне пришлось оставить поиски и отправиться к себе на половину мальчиков-рабов. Царская флотилия готовилась отбыть на юг. Мне надо было собрать вещи и упаковать их, чтобы быть готовым к отплытию вместе с госпожой. Я отбросил тяжелые мысли, навеянные образами лабиринтов, и воспоминания о Тане и занялся увязыванием своих вещей. Я покидал единственный дом, который мог назвать своим на этом свете.

Мои зверюшки, казалось, почувствовали, что происходит что-то неладное. Они волновались, чирикали и скулили, и каждый из них старался по-своему привлечь мое внимание. Дикие птицы прыгали и порхали на мощенной каменными плитами террасе, а в углу, около моей кровати, сидели два моих любимых сокола сапсана; они расправляли крылья, ерошили перья на спинах, кричали на меня со своих насестов. Собаки, кошки и ручные газели толпились вокруг, стараясь потереться об меня, и мешали увязывать вещи. В отчаянии я обвел глазами комнату, пытаясь чем-нибудь отвлечь их внимание.

Мой взгляд упал на кувшин с кислым козьим молоком у кровати. Кислое молоко – один из любимейших моих напитков, и мальчики всегда стараются проследить, чтобы кувшин этот никогда не был пуст. Зверюшки тоже обожают свернувшееся молоко. Поэтому, чтобы отвлечь их, я вынес кувшин на террасу и наполнил глиняные чашки кислым козьим молоком. Питомцы столпились возле чашек, стараясь отпихнуть друг друга. Там я их и оставил и вернулся к своим занятиям, загородив вход в комнату плетеным щитом.

Удивительно, сколько может накопиться вещей даже у обыкновенного раба. Задолго до того, как я кончил увязывать свои вещи, у стены выросла высокая гора сундучков и узлов. К этому времени от усталости и подавленного настроения я едва держался на ногах. Однако не настолько потерял бдительность, чтобы не обратить внимания на странную тишину. Остановился на мгновение посередине комнаты и беспокойно прислушался. Тишину нарушал только звон бубенчиков на лапах самки сокола, сидевшей в заднем углу комнаты и смотревшей на меня безжалостным взором хищника. Самец, который был меньше ростом, но красивее ее, спал на своем месте в противоположном углу комнаты, так как голова его была накрыта мягким колпачком. Никто из моих любимчиков не издавал ни звука. Кошки не мяукали и не шипели на собак, дикие птицы не чирикали и не пели, щенки не рычали и не прыгали по полу, играя друг с другом.

Я подошел к плетеному щиту, закрывавшему вход, и отодвинул его. Солнечный свет хлынул в комнату и на мгновение ослепил меня. Потом зрение вернулось, и я закричал от ужаса. Тела моих зверюшек усеяли террасу и сад.

Они лежали, скрючившись, повсюду, там, где смерть застала их. Я выбежал к ним, звал моих любимчиков, становился на колени, брал их на руки и прижимал к себе бессильные теплые тела в поисках признаков жизни, но не мог найти даже искорки, хотя потрогал каждого. Птицы лежали у меня в руках маленькими комочками, смерть еще не успела лишить их оперение ярких красок.

Мне показалось, что сердце мое, и так перегруженное горем, вот-вот сломается под тяжестью новой беды. Я опустился на колени посередине террасы. Мое семейство лежало вокруг меня.

Прошло довольно много времени, прежде чем я смог заставить себя подумать о причине этой трагедии. Тогда встал и подошел к пустым чашкам, лежавшим на каменных плитах. Они чисто вылизали их, но я понюхал каждую, стараясь уловить запах, по которому можно узнать яд, предназначенный для меня. Запах кислого молока перебивал все. Я узнал только, что этот смертоносный яд действует быстро.

Я задумался было о том, кто же поставил кувшин у моей кровати, но разыскивать этого человека не имело смысла, так как я знал наверняка, кто приказал сделать это. «Прощай, мой милый. Ты уже мертв», – сказал мне вельможа Интеф. И он не стал долго ждать.

Гнев, который охватил меня, походил на безумие. Последствия обращения к лабиринтам и переживания предыдущей ночи только усилили мою ярость. Меня вдруг затрясло от такой злобы, какой я еще никогда не испытывал. Я вытащил из-за пояса свой кинжал и, не понимая, что делаю, бросился по ступенькам террасы с обнаженным клинком в руке. Знал, что Интеф сейчас находится в своем водном саду. Я не мог больше думать о нем как о своем господине. В памяти возникли все те оскорбления, которые он нанес мне, вся боль и унижения, которые он заставил меня испытать. Я собирался убить его, вонзив стократно свой маленький кинжал, и поразить это жестокое, злобное сердце.