Рассказчица

Я еще прибавила шагу. Из уголков глаз полились слезы, я сморгнула их. Резко свернула за дерево с толстым стволом, за которым можно спрятаться. Задержала дыхание и стала считать приближавшиеся шаги.

На поляне появилась олениха, повернула голову, посмотрела на меня и принялась обкусывать кору на березе в нескольких футах от меня.

От облегчения ноги у меня превратились в желе. Я прислонилась к дереву, все еще дрожа. Вот что случается, когда позволяешь пустой болтовне горожан ядом просочиться в твой разум. Ты видишь тени там, где их нет, слышишь мышиную возню и представляешь себе льва. Тряхнув головой и удивляясь собственной глупости, я отлепилась от дерева и снова направилась к дому.

На меня напали сзади, накрыли мне голову чем-то горячим и влажным, какой-то тканью или мешком, отчего я перестала видеть. Толчок – и я лежу, уткнувшись носом в снег. Меня схватили за запястья и придавили к земле в области поясницы, так что я не могла встать. Я попыталась закричать, но мою голову пригнули вниз, и рот забило снегом. Я чувствую жар, что-то острое полоснуло меня по горлу – когти или клыки, о, клыки впиваются в полумесяц моей шеи и колют, как тысяча игл, жалят, как пчелиный рой.

Я слышу стук копыт, и мою шею сзади обдает холодом, давление на спину и боль пропадают. Какая-то огромная птица с широкими крыльями спускается ко мне и окликает по имени. Это последнее, что я запомнила, а открыв глаза, поняла, что меня несет на руках Дамиан, он идет к дому.

Дверь открылась, на пороге стоял Алекс.

– Что случилось? – спросил он и быстро взглянул на меня.

– На нее напали, – ответил Дамиан. – Ей нужен врач.

– Ей нужен я, – сказал Алекс и забрал меня у Дамиана.

Я вскрикнула от толчка, когда меня передавали из рук в руки. Алекс ногой закрыл дверь.

Он отнес меня в спальню. Положил на постель. Я увидела кровь у него на рубашке, и голова у меня поплыла.

– Ш-ш-ш, – попытался он успокоить меня и повернул мою голову в сторону, чтобы осмотреть рану.

Я думала, с ним случится обморок.

– Все так плохо?

– Нет, – ответил Алекс, но я знала, что он меня обманывает. – Просто я не выношу вида крови.

Он оставил меня на несколько минут, пообещав вернуться, потом пришел, неся миску с теплой водой, тряпку и бутылку водки. Водку Алекс поднес к моим губам и приказал:

– Пей! – (Я отхлебнула немного, но сильно закашлялась.) – Еще! – велел он.

Наконец, когда огонь, обжегший мне горло, превратился в тепло в животе, Алекс принялся обмывать мою шею, а потом плеснул водку на рану. Я едва не выпрыгнула из кожи.

– Ничего, – сказал Алекс, – так будет лучше.

Я не понимала, о чем он говорит, пока не увидела, как Алекс вставляет нитку в иглу, и тут догадалась, что он собирается сделать. Когда он проткнул иглой кожу у меня на горле, я отключилась.

Очнулась я вечером. Алекс сидел на стуле рядом с моей кроватью, сложив руки домиком перед собой, будто в молитве. Заметив, что я шевельнулась, он издал вздох облегчения.

На лоб мне легла его теплая рука. Он погладил мою щеку, волосы:

– Если тебе что-нибудь от меня нужно, только попроси.





Джозеф




Когда мы были маленькие, мой брат все время просил собаку. У наших соседей был пес – ретривер, – и Франц часами возился с ним на соседском дворе, учил переворачиваться, сидеть, подавать голос. Но мой отец боялся запаршиветь от животных, и из-за этого, сколько бы Франц ни канючил, он не дождался исполнения своего заветного желания.

Одним осенним вечером, мне тогда было, наверное, лет десять, я лег спать в нашей с Францем комнате, и меня разбудил чей-то шепот. Брат сидел в кровати, между ног у него на одеяле лежал кусочек сыра, и его грызла маленькая мышь-полевка. Франц гладил ее по спинке.

А теперь представьте, мать моя содержала дом в чистоте, тут не было места насекомым и грызунам. Она вечно скребла полы, вытирала пыль и все такое. На следующий день я увидел, что мать снимает белье с наших постелей, хотя это не был день стирки.

– Мерзкие мыши, как только на улице холодает, сразу лезут в дом. Я нашла какашки, – сказала она, и ее передернуло. – Завтра по пути из школы купишь несколько мышеловок.

Я подумал о Франце.

– Ты хочешь убить их?

Мать посмотрела на меня как-то странно:

– А что еще нам делать с вредителями?

В тот вечер, прежде чем мы легли спать, Франц снова положил рядом с собой на одеяло кусочек сыра, утащенный с кухни.

– Я назову его Эрнст, – сказал он мне.


– Откуда ты знаешь, что он не Эрма?

Франц не ответил и вскоре уснул.

А я-то как раз не спал. Я настороженно прислушивался и наконец услышал, как крошечные коготки скребут по деревянным половицам. Потом я увидел маленькую мышь, которая взбиралась вверх по одеялу, чтобы добраться до оставленного Францем сыра. Но я не дал ей этого сделать – схватил и швырнул о стену.

Шум разбудил Франца, и он, увидев своего маленького питомца мертвым на полу, заплакал.

Я уверен, мышь ничего не почувствовала. В конце концов, это была всего-навсего мышь. К тому же мать ясно сказала, как поступают с такими тварями.

Я сделал то, что рано или поздно сделала бы она.

Я всего лишь исполнил приказание.



Не знаю, смогу ли я объяснить, каково это – внезапно стать золотым ребенком. Это верно, мои родители мало что могли сказать о Гитлере и политике Германии, но они возгордились, когда герр Золлемах стал приводить меня в пример другим мальчикам в нашем маленьком товариществе. Они больше не ругали меня за плохие отметки, потому что теперь я каждые выходные возвращался домой с лентами победителя и благодарностями от герра Золлемаха.

Честно говоря, я не знаю, были ли мои родители убежденными нацистами. Мой отец не мог бы сражаться за Германию, даже если бы захотел; он повредил ногу в детстве, катаясь на санках, и потому хромал. И если мои родители испытывали сомнения по поводу того, какой Гитлеру виделась Германия, они ценили его оптимизм и надежды на то, что наша страна снова обретет свое величие. Как бы там ни было, я стал любимчиком герра Золлемаха, и это повышало их положение в обществе. Они были хорошими немцами, которые произвели на свет такого прекрасного мальчика. Ни один сварливый сосед не мог отпускать замечаний по поводу того, что мой отец не служит в армии, раз я был звездой местной ячейки Гитлерюгенда.

Каждую пятницу я обедал в доме герра Золлемаха. Я приносил цветы его дочери, и однажды летним вечером, когда мне было шестнадцать, потерял с ней девственность на старой попоне посреди кукурузного поля. Герр Золлемах стал называть меня Sohn – сын, как будто я уже член семьи. И вскоре после моего семнадцатилетия порекомендовал меня в HJ-Streifendienst. Это были подразделения патрульной службы в Гитлерюгенде. Мы должны были поддерживать порядок на собраниях, разоблачать предателей и доносить на тех, кто плохо отзывался о Гитлере, будь это даже наши родители. Я слышал об одном мальчике, Вальтере Гессе, который выдал своего отца гестапо.

Забавно, что нацисты не любили религию, но это самая близкая аналогия, которую я могу использовать, чтобы описать то, как нас обрабатывали в детстве. Официальная религия была прямой соперницей Третьего рейха в служении Германии, ведь кто может демонстрировать одинаковую верность фюреру и Господу Богу? Вместо празднования Рождества, к примеру, они отмечали Зимнее солнцестояние. Но ни один ребенок не выбирает сам свою религию; это дело случая, в покров какой веры вас обернут. Когда вы слишком юны, чтобы мыслить самостоятельно, вас крестят, водят в церковь, а там священники жужжат вам в уши, что Иисус умер за ваши грехи, при этом родители кивают головами и говорят, мол, да, верно. Разве вы можете им не поверить? Ровно такими же были для нас поучения герра Золлемаха и других наставников, которые говорили: «Плохое приносит вред, а хорошее – пользу». Все действительно звучало так просто. Когда учителя вешали на доску в классе карикатуру на еврея, указывая признаки, свидетельствующие о его принадлежности к низшим созданиям, мы верили им. Они были старшие, разумеется, им лучше знать. Какой ребенок не хочет, чтобы его страна стала самой лучшей, самой большой и сильнейшей в мире?

Однажды герр Золлемах устроил для нашего Kameradschaft[21] особую экскурсию. Вместо того чтобы пешком отправиться за город, как мы делали часто, он повел нас коротким путем к замку Вевельсбург, который Генрих Гиммлер реквизировал под церемониальный штаб СС.

Этот замок был всем нам хорошо знаком, мы выросли рядом с ним. Три его башни, возвышавшиеся на скале над долиной Альме, охраняли треугольный двор; все это было частью истории нашего края. Но никто из нас не был внутри замка, с тех пор как СС занялись его реконструкцией. Теперь никто не играл в футбол во дворе; туда пускали только избранных.

– Кто может сказать мне, почему этот замок так важен? – спросил герр Золлемах, когда мы тащились вверх по холму.

Мой брат, умник, ответил первым:

– Он важен с исторической точки зрения, потому что расположен недалеко от места самой первой победы германцев, где Германн Херускер одержал верх над римлянами в девятом году новой эры.

Остальные мальчики захихикали. В отличие от гимназии, здесь Франц не получал похвал за знание истории.

– Но чем он важен для нас? – напирал на свое герр Золлемах.

Мальчик по имени Лукас, который тоже был членом HJ-Streifendienst, как и я, поднял руку и сказал:

– Он теперь принадлежит рейхсфюреру СС.

Гиммлер, будучи шефом СС, возглавил полицию Германии и концентрационные лагеря, он посетил замок в 1933 году и взял его в аренду на сто лет, планируя отреставрировать для СС. В 1938 году северная башня все еще находилась на реконструкции – мы видели это, подходя к замку.

– Гиммлер говорит, что Obergruppenführersaal[22] будет центром мира после окончательной победы, – заявил герр Золлемах. – Он уже углубил рвы и пытается украсить интерьер. Ходят слухи, он сегодня лично будет здесь, чтобы проверить, как идут работы. Вы слышите? Мальчики? Рейхсфюрер СС лично, прямо в Вевельсбурге!

Я не представлял, как герр Золлемах получит доступ в замок, ведь его охраняли, и даже лидер местного Kameradschaft не был вхож в высшие эшелоны офицерства Национал-социалистической партии. Но когда мы приблизились, герр Золлемах отдал нацистское приветствие, и охранник ему ответил.

– Вернер, – сказал герр Золлемах, – исключительный денек, а?

– Вы как раз вовремя, – ответил солдат. – Скажите, как Мария? И девочки?

Я вдруг понял, что герр Золлемах ничего не пускает на самотек.

Брат дернул меня за руку, чтобы привлечь мое внимание к мужчине, который стоял посреди двора и обращался к группе офицеров.

– Кровь сказывается, – говорил он. – Законы арийского отбора благоприятствуют тем, кто сильнее, умнее, тверже характером, чем те, кто уступает им в этих качествах. Преданность. Послушание. Честность. Долг. Товарищество. Вот краеугольные камни рыцарства старых и будущих эсэсовцев.

Я не понимал его слов, но, судя по тому, с каким уважением внимали ему офицеры, догадался, что это, наверное, и был сам Гиммлер. Правда, этот тщедушный, напыщенный человек походил скорее на банковского служащего, чем на шефа германской полиции.

Потом я заметил, что он указывает на меня:

– Ты, мальчик.

Я вышел вперед и отдал ему честь, как нас учили на собраниях Гитлерюгенда.

– Ты местный?

– Да, рейхсфюрер. Я член патрульного отряда Гитлерюгенда.

– Скажи, мальчик, почему страна, которая стремится к расовой чистоте и грядущему новому миру, выбрала полуразрушенный замок тренировочным центром?

Это был хитрый вопрос. Разумеется, такой большой человек, как Гиммлер, не мог ошибиться в выборе места вроде Вевельсбурга. У меня пересохло во рту.

Стоявший рядом со мной брат кашлянул и шепнул: