Раскопки

К счастью, дожди прекратились и земля вскоре высохла. Пока мои помощники разгребали и просеивали землю, я переходил от одного участка розового песка к другому. Вместо того чтобы продолжать рыть траншею в центре насыпи, я решил идти по заклепкам, спускаясь к каждой из них сверху. Таким образом я окажусь внутри корабля, а не буду прорывать тоннель в его середине. Зачерпывая землю, я надеялся сохранить песчаную корку корпуса нетронутой.

Таков был расчет. Не то чтобы у меня не было сомнений на этот счет, но, к моему облегчению, ребра корабля хорошо проглядывались, отпечатанные на песке. Все, что мне оставалось, – это разгребать песок, пока не дойду до твердой корки, а затем следовать по линиям от одного ребра к другому.

По ходу дела кое-что прояснялось. Начнем с того, что ладья лежит под наклоном. Один конец направлен вниз. Возможно, ее так поставили или с годами она просела. Трудно сказать. Судя по тому, как распределяются заклепки – они расположены линиями примерно по семь на каждые три фута, – мы, видимо, вплотную вышли на один конец корабля. Я до сих пор не понимаю, корма это или нос. Не могу сказать, почему именно, но у меня есть предчувствие, что корма.

Чем глубже я погружаюсь, тем шире становится корабль. Ясное дело, что никто и не предполагал, что мы найдем что-то подобное. В ответ на мое письмо Мэйнард прислал мне несколько полезных подробностей о захоронении корабля в Снейпе. Тот корабль был сорок шесть футов в длину, девять футов девять дюймов в ширину и четыре фута в глубину. Судя по ширине, этот корабль, возможно, такого же размера. Может, даже больше. Однако об этом я молчал. Я не сказал даже миссис Претти. Мне кажется, нет смысла кого-то особенно обнадеживать. По крайней мере, не сейчас.

Я начинал работать в пять утра – как только появлялось достаточно света. Сначала выкуривал трубку, проходился по кругу, обдумывая, что делать дальше, и только затем спускался по лестнице на дно траншеи. Благодаря росе расслоения в почве видны хорошо. Да и потом, так хорошо начинать рано, когда весь день еще впереди.

В восемь часов приезжают Джон и Уилл. Затем в зависимости от погоды миссис Претти и Роберт приходят понаблюдать за нашими успехами. По ходу дела я указываю на заклепки и сообщаю обо всем, что обнаружил. Пока что я нашел пять маленьких кусочков бирюзово-голубого стекла и одну глазурованную керамическую бусину, тоже голубую. Немного, знаю. Я ожидал большего, даже на этой стадии. Но нельзя исключать возможность, что курган все-таки разграбили. Хотя грабители могли копать не в том месте или поменяли направление раскопок. Тем не менее пока нет никаких признаков того, что расположение заклепок как-то менялось. И это явно доброе предзнаменование.

Когда Джон и Уилл расходятся по домам, я еще пару часов работаю в одиночку. Из-за того, как падает свет, нежелтый песок особенно хорошо виден на закате. Поэтому я стою у входа в траншею и вижу, как розовые линии пробегают передо мной, а затем исчезают в глубине насыпи.



Всякий раз, когда миссис Претти остается дома или едет в Вудбридж, к нам приходит ее сын. Роберт – весьма милый ребенок, он любит играть и, как я подозреваю, рад нашему обществу. Они с Уиллом Спунером придумали игру, в которую играют во время перерывов на чай. У Уилла под кожей осколки шрапнели. Он получил их во Франции, когда солдат, стоявший рядом с ним, подорвался на гранате. Видимо, смысла их вытаскивать нет. Они видны на запястье и на тыльной стороне правой руки – темно-синие очертания, похожие на раздавленных мух.

Эти кусочки металла под кожей перемещаются – Уилл уверен, что происходит это, когда в воздухе повышенная влажность. И иногда они опускаются к костяшкам пальцев. Их игра с Робертом заключается в том, что мальчик закрывает глаза и показывает, где, по его мнению, находится один из кусочков. Затем они проверяют, прав ли он. Играть так они могут целую вечность.

Чтобы как-то занять мальчишку, я показал ему, как счищать землю с заклепок. Сказал – и это правда, – что ему доверили очень большое дело, а еще что крайне важно перестать чистить, когда земля изменит цвет с желтого на розовый. Сначала он так переживал, что едва удерживал щетку. Но уже через несколько дней стал справляться довольно ловко. В качестве награды я выделил ему отдельную лопатку. Он повесил ее на колышек в хижине рядом с нашими лопатками.

Чтобы никто случайно не забрел на наше место раскопок, миссис Претти предложила оцепить участок. Она посоветовалась со мной, и я решил, что идея хорошая. Как-то вечером Билли Лайонс принес колья, веревки и кувалду.

Когда мы закончили, Билли повесил на веревку табличку, на которой большими белыми буквами значилось: «Опасно! Заминировано!»

– Вот так, – сказал он. – Теперь никто сюда не сунется.

Все это время я ждал, когда же расстояние между противоположными заклепками достигнет максимума, а затем снова начнет сужаться. Но они продолжают расширяться. Сейчас я нахожусь в двадцати пяти футах от первых заклепок и на девять футов глубже первоначального уровня земли. Нам пришлось расширить траншею, чтобы у нас имелось достаточно места. Теперь в ширину траншея сорок футов от одного края до другого.

И совершенно ясно, что эта ладья больше, чем та, что была в Снейпе. Намного больше. Единственная ладья, о которой я знаю и которая может сравниться с нашей, – это найденная в норвежском Осеберге в 1906 году. Ее длина составляла более семидесяти футов. Мне не хочется загадывать, но наш корабль вполне может оказаться таким же большим. Что, конечно, сделает его самым крупным корабельным захоронением, когда-либо найденным на английской земле. Всякий раз, когда я позволяю себе об этом задуматься, меня кидает то в жар, то в холод.

С жаром все понятно – это просто волнение. Но почему-то я не могу избавиться от страха, что все пойдет не так. Кроме того, вчера посреди дня пришло письмо от Мэйнарда, и все разом переменилось.

«Я провел небольшое исследование предметов, найденных в захоронении в Снейпе, – писал он. – Как ты знаешь, Бейзил, саму камеру разграбили, но в одном из углов обнаружили массу волос цвета пурпура. Считается, что они с какого-то церемониального плаща. В дополнение к этому были найдены фрагменты зеленого стеклянного кубка. Позже было установлено, что этот кубок относится к раннему англосаксонскому стилю».

Он выделил слова «ранний англосаксонский».

Вот это да… Все это время я полагал, что ладья в Саттон-Ху относится к временам викингов. Я даже думать себе не позволял о более поздних периодах. Но если корабль – англосаксонский? Более того – если речь идет о раннем англосаксонском периоде? Эта мысль совершенно сбила меня с толку. Сбила с толку и тут же подбросила высоко-высоко. То есть корабль намного старше, чем я думал. Лет на 300. Если он относится к раннему англосаксонскому периоду, то значит, мы имеем дело с пятым или шестым веком. А это Темные века.

Едва я успел все это осознать, как пришла миссис Претти, чтобы узнать, как у нас дела. За шесть недель моего пребывания в Саттон-Ху она, кажется, потеряла в весе, совсем исхудала. Двигается более скованно. Но с тех пор, как мы обнаружили ладью, она стала держаться пободрее. Я рассказал ей о письме Мэйнарда и о вероятной длине ладьи.

Когда она узнала про кубок, у нее начали подкашиваться ноги. Я протянул руку, чтобы помочь ей, но она меня остановила.

– Мне продолжать? – спросил я.

– Будьте так любезны, мистер Браун.

Закончив, я принес два стула из хижины, и мы сели под тисами. Отчасти, чтобы не слишком погружаться в собственные мысли, я начал рассказывать о раскопках в Осеберге. Насколько я помню, погребальная камера находилась в центре корабля. Снаружи она выглядела нетронутой, но оказавшиеся внутри кровати, тележки и даже сани – все было перевернуто вверх дном.

Оказалось, что грабители проделали дыру в крыше камеры и спустили кого-то – скорее всего, ребенка – на веревке. Я сказал миссис Претти, что напишу Мэйнарду, чтобы узнать, знает ли он что-то еще. Она уже собиралась уходить, но тут сказала, что хотела мне кое-что рассказать. Что-то, что вылетело у нее из головы во время всей этой суматохи. Очевидно, многие люди говорили, что хотели бы увидеть корабль. Слухи, как водится, распространились. Она решила, что лучший способ их всех принять – это устроить вечеринку с хересом и пригласить всех желающих. Может быть, я мог бы выступить с небольшим докладом, подумала миссис Претти. Объяснить, что происходит. Что я думаю? Вряд ли стоит говорить, что это последнее, чего бы мне хотелось. Чтобы вокруг толпились люди, ворошили землю и задавали кучу глупых вопросов. С другой стороны, возразить я, конечно, не мог.

– Звучит здорово, – сказал я.

– Отлично. В таком случае я займусь приглашениями.

А потом она добавила:

– Я хотела поблагодарить вас, мистер Браун.

– За что, миссис Претти?

– Вы так терпеливы с Робертом.

– Это ерунда. С ним мы зато все время начеку.

– Для него это очень важно. Каждое утро он ждет не дождется, когда увидит вас. У вас есть дети, мистер Браун?

– Нет, – ответил я. – Детей нет. Мы хотели – и Мэй особенно. Но как-то не сложилось.

– Извините. Я не хотела лезть не в свое дело.

– Да нет, ничего страшного.


– Что думаете о раскопках, мистер Браун? Вы точно справитесь в одиночку? Мне бы не хотелось, чтобы вы все взваливали на себя.

– Обо мне не беспокойтесь, миссис Претти. Я стреляный воробей. Ощипать мне перышки не так-то просто.

Она посмотрела на меня из-под шляпы.

– Да, – сказала она. – Что есть, то есть.



В доме меня ждало письмо от Мэй. Ее почерк был еще более размашистым, чем обычно. Чернильные кляксы покрывали страницы.

Мой дорогой Бейзил,

вчера вечером пережила сильное потрясение. Мистер Поттер остановился в Диссанде, пришел ко мне. Думаю, хотел поднять арендную плату, сказал, тарифы выросли еще на 6 фунтов в неделю, и спрашивал, могу ли я помочь. Я сказала: больше не могу себе позволить. Что нужен ремонт, что посуда и плита не годятся. Я ожидаю получить письмо перед арендой больше арендной платы, или скажет, чтобы съезжали. Мы прожили здесь четыре года, а у нас только ведро в туалете. Но я говорила с ним вежливо. Ночью была страшная гроза, молния попала в яблоню. От веток все еще идет дым, мне из окна спальни видно. Надеюсь, ты получишь хорошую работу после этой, хотя вряд ли. Удачи тебе, дорогой, в раскопках, смотри там аккуратнее, надеюсь, скоро увидимся.

Всегда твоя

Мэй



Я положил ее письмо в прикроватный ящик, вместе с другими, которые она присылала. Я хотел написать ей ответ и попросить рассказать, что случилось. Но усталость одолела меня, и я уснул прямо в одежде.



Я проснулся посреди ночи и сначала не понял, что меня разбудило. Но сообразил я довольно быстро: дождь барабанил в окно с такой силой, что казалось, будто кто-то бьет камешками по стеклу. Взяв фонарик, я спустился вниз. У двери висел дождевик, и я натянул его через голову.

Снаружи дождевые капли летели почти что горизонтально. Я бросился к курганам, порывы ветра били меня в грудь и отталкивали назад. Оказавшись на месте, я увидел, что случилось то, чего я так опасался: ветер вырвал брезент, который теперь хлопал, как сорвавшиеся паруса.

Дождь заливал ладью. Я взял в пастушьей хижине молоток, опрокинул при этом чайник, а затем поскользнулся на ступеньках, спускаясь обратно. Я даже и не знал, с чего начать. Когда я ухватился за один из кусков брезента, он тут же потянул меня на себя. Я попытался снова, но произошло то же самое.

Теперь, правда, мне удалось подтянуться и закрепиться. Затем я подтащил брезент к себе. Одной рукой я его удерживал, натягивал веревки и вбивал колышки. Единственное, что я мог, – связать два куска веревки вместе. Затем я протащил веревку вокруг открытой части ладьи, растянул брезент и закрепил другую сторону. Я поставил первые два колышка. Но на третьем я снова потерял опору и начал скользить вниз, прямо внутрь корабля. Я вцепился пальцами в мокрый песок. Он больно впивался в кожу, гнул ногти. Наконец, я перестал скользить. Сначала выбросил вперед одну руку, затем другую. Опираясь на них, я начал тащить себя вверх по траншее, не решаясь использовать ноги, чтобы еще больше не попортить ладью. Выбравшись из траншеи, я увидел, что верхушки деревьев гнутся над моей головой. Некоторое время просто лежал, а дождь капал мне на лицо. Но довольно быстро я собрался с силами.

Когда брезент был закреплен, под ним все равно проносился ветер, вздувая материал. Понятия не имею, сколько воды попало внутрь. Надо дождаться утра, когда песок начнет подсыхать. Больше всего меня беспокоило, что часть корабля могло просто смыть.

Как смог привел себя в порядок и пошел обратно в особняк. Когда тропинка обогнула поворот возле дома Саттон-Ху, я увидел, что наверху горит свет. Шторы немного открыты. В щели между ними виднелась фигура, смотрящая в ночь.



Как только рассвело, я встал и вышел из дома. Всю дорогу до курганов меня не покидал страх – что же я увижу? Сначала я снял брезент, затем заглянул внутрь. Потом еще раз, чтобы удостовериться точно, что никаких повреждений нет. Следов дождя тоже не осталось, разве что почва стала темнее. На мгновение я даже подумал, не привиделось ли мне все это.

Следующие полтора часа я провел в ожидании приезда Джона и Уилла, испытывая все большее нетерпение и гадая, что могло их задержать, пока не вспомнил, что сегодня суббота и они не приедут. Но зато на помощь мне пришел Роберт.

Я дал ему метлу, и мы провели следующий час или около того, сметая лужи воды с краев брезента. Когда мы закончили, я сказал:

– Пора выпить чаю, как думаешь?

– Да, конечно.

Мы пошли в хижину, и я на примусе вскипятил чайник. Каркаде я засыпал в заварочный чайник и залил водой. Пар поднялся и собрался под крышей. Я взял в руки кружку. Потом я заметила, что мальчик держит свою кружку точно так же. Пока чай остывал, Роберт сказал:

– А вы знаете, кто построил ваш корабль, мистер Браун?

– Точно нет. Пока нет. Сначала я думал, что викинги. Но теперь кажется, что англосаксы. Викингов здесь не было до 900 года. А если это англосаксы, значит, ладья более древняя. Гораздо, – добавил я.

Он задумался, потом сказал:

– Кое-чего я не понимаю.

– Чего именно?

– Зачем кому-то понадобилось закапывать корабль под землю.

– Видимо, чтобы корабль мог увезти того, кто похоронен внутри, из этого мира в другой.

– Но где этот другой мир, мистер Браун?

– Ну, об этом никто точно не знает.

– А откуда они знают, что ладья там, если никто ни в чем не уверен?

– Они не знают. Не совсем. Они просто… надеются.