Пыльная корона

Но я-то, молодая дура, с ненавистью отбрыкивалась от божественной жалости. Родителям, как мне тогда казалось, было наплевать на мои страдания. А Марта была доброй. Без затей, но с природным умом. Не интриганка, но и не простушка. Виртуозно подстроила знакомство с Валеркой — вот он, случайный король, как будто подвернулся! Приличный парень на жигуленке — но тогда мне было плевать на машины, мой-то объект мечтаний и иллюзий вообще руля не нюхал. И что с того, что у отца была черная «Волга», — мне все наши семейные привилегии претили, я ж по юношескому протесту жалась к бедноте. Валери — так мне нравилось его называть — обаял меня в два счета. Он был старше меня — тогда казалось, что намного. Чуткий, заботливый и… теплый. Не то что мой папаша. Да и с матерью у меня отношения были, как покатый жесткий топчан. Но с истерической сердцевинкой — я с раннего детства чувствовала, что в нашей семейке у всех друг к другу страх и слезы. Валера после них — бальзам. Я влюбилась и только потом узнала, что наша чудная участливая Марта — его мать. Вовремя подсуетилась, чтобы сынок сделал хорошую партию. Я ее, конечно, не осуждаю, Валери достоин лучшего. Не осуждаю — убила бы только нежно! И вообще главное — все хорошенько обсмеять…

Марта, царство ей небесное, попыталась исправить мною Валерино невезение на женщин. Первая девушка его бросила, первая жена его мучила — он страдал, как и положено доброму молодцу не в сказке, а в миру. В сказке он вознагражден за подвиги, а в жизни нет конца его испытаниям.

Мы жили недолго и счастливо — пока не жили вместе. Любовь в старенькой машине, вся та нежная романтика, о корыстной подоплеке которой предупреждала Марта. Но рано или поздно слухи должны были долететь до родителей. Представляю, каково им было узнать о моем новом «хождении в народ»! Вот потеха… У меня мелькали догадки, что с моим первым мальчиком они повели себя точно так же — но в это мне поверить было трудно. Само бы рассосалось, зачем было вмешиваться, игра не стоила свеч. А вот с Валеркой я пошла на принцип. Он-то был хороший, не то что тот, которого даже первопроходцем не назовешь. Тот был с каверзой, с вредной компонентой. Почему он исчез без объяснений — исчез для меня? Мы встречались, разумеется, на факультете, но скользили мимо друг друга, как тени. Началось это без объяснений. Мои попытки заговорить он пропускал мимо ушей. Я настолько не понимала, что происходит… в общем, маменька определила меня в психушку. Там за меня взялись изуверы-докторищи и якобы щадящими препаратами — я ведь была на особом положении — закрепили мою неврастению. Так что Валери я досталась расшатанной, зато страстной. Особенно когда выпью. Но главу о том, как я сломала своему смиренному мужу ребро, мне хочется пропустить. Не люблю, как многие нынче, городить вокруг своего свинства оправдательный анамнез. Типа я была больна, у меня началась депрессия-агрессия, агония-бегония… Да запила я просто потому, что мне надоело все это долбаное хозяйство, картофельные очистки в раковине и пылища под диваном! И во все это тыкали носом меня, потому что, понятное дело, я баба и должна содержать дом в порядке и готовить муженьку разносолы. А это было совсем не по мне. Забыл Валери, из какой я спеси сделана…

Но Марта не забыла. Она отрицала очевидное и думала, что я принесу ее Валерочке статус и преумножу сбережения семьи. Потому что я не просто пьяньчужка — я благородных кровей. Она, глупая, завещала нам двоим свои сказочные сокровища, над которыми мы до поры до времени потешались во всю глотку. Но я вот что уяснила в своем первом и неповторимом браке: пока люди вместе ради секса и еды — все более-менее гладко. А вот когда появляются сны о чем-то большем…

Где у него кнопка?

Комендант встретил Еву голодной улыбкой и начал светскую беседу о гермафродитах. К чему бы? Ах да, только что он организовал ОЗОН — Общество защиты отклонений от нормы, членом которого пока числился в единственном экземпляре. Но его ряды, несомненно, будут расширяться, ведь любое отклонение, тем более яркое, — это знак божий.

— Чего-то попа у тебя стала твердая, как безе. У меня недавно была одна такая. Такая вся модная и едкая. Только как в анекдоте — умище-то ей девать некуда. Может, ты тоже поумнела? И затвердела…

Жил Комендант в престижном доме четырех статуй. Даже путь к нему был приятен — остроконечная высотка на берегу реки. Четыре статуи у парадного входа — это времена года. Изыск архитектора, пригласившего скульптора — своего пьющего друга. Легенда гласит, что тот запечатлел в мраморных формах своих матушку, жену, дочь и… некую таинственную четвертую ипостась женщины — может, просто утраченную в детстве сестру и не надо было усложнять и думать про любовницу? — которую, однако, родные приняли за банальный адюльтер. И семейной жизни талантливого ваятеля пришел конец. А если учесть, что он пил, все кончилось и вовсе плачевно. Многие, до кого долетели обрывки этой истории, напряженно искали среди статуй ту, роковую… но никто точно не знал, которая из них олицетворяла четвертую роль женского начала. Ходили слухи, что в четвертой есть тайник и там спрятаны сокровища Радзивиллов, чьим потомком являлся незадачливый скульптор. Комендант уверял, что несчастные зима, весна, лето, осень были не раз подвергнуты экзекуциям — вскрытиям, сдвигам и прочим унизительным для памятника манипуляциям. Словом, у дома была своя тайна — и это повышало стоимость здешней недвижимости.

— Терпеть не могу правдивые истории, Ева, — заупрямился Комендант, но это было его привычным ритуалом. Он никогда не слушал с первого раза, ему нужно было покапризничать и набить себе уже и без того немалую цену. И только потом он становился весь внимание. А пока он не мог понять, стоит ли ему ввязываться в эту историю. Какой-то муж зачем-то разорился, дурачок! Его обманула какая-то докторица, переделанная в торговку, — ну и так ему и надо, раз мозг уже размяк. И выручать его нет никакого смысла, ибо другой стервятник вскоре вновь разорит его гнездо. — Давай бросим монетку. Орел — я впишусь в ваш блуднячок. Решка — ты мне уступаешь эту ночь… Шутка! Не надо мне никаких ночей. Что я, ночь себе не придумаю?! Что я, лысый-закомплексованный-на джипе… Ты знаешь, что на джипах ездят лысые и закомплексованные, с которыми просто так ни одна приличная бейби не пошла бы, если бы не джип?

Нет, она не знала, и ей было не до джипов и не до проблем их владельцев. Более того — сейчас они ее даже раздражали. У нее была насущная проблема — вчера Валерий Михалыч чуть не отдал богу душу, вызывали скорую — последствия его финансового краха. Еве было необходимо срочно найти способ вернуть эти проклятые деньги. А Комендант был единственным знакомым ей мастером нестандартных схем наживы. Один из ящиков его стола был наполнен печатями всевозможных инстанций, чьи документы он упоенно и злорадно подделывал — иногда даже не из корысти, а просто из любви к искусству и глубинной своей ненависти ко всякого рода власти. Надуть ее, объегорить и нагреть — задача каждого мыслящего человека на этой планете. Таков был наипервейший постулат Коменданта, что сопрягался с его представлениями о справедливости. Властью для него обладали не только государственные институты — но и любой работодатель, квартировладелец и прочий индивидуум, имеющий в арсенале зависимых и подчиненных. Поэтому обиженных ими Комендант всегда выслушивал — пускай и с саркастической чуткостью. И был не прочь выдумать для обидчиков изобретательное наказание — будучи в должном настроении, конечно. А сегодня он был как будто в иной тональности. Проскальзывала нота «мне надоело». Или Ева была слишком мнительна: она часто обращалась за деловой помощью к людям, которые вот-вот должны уйти в отпуск. Просто совпадение, но в нем Ева всегда усматривала недобрый умысел.

— Что тебе какие-то джипы, когда в твоем распоряжении всегда лучшие ляжки столицы, — ляпнула она, ведь знала, чем порадовать старика.

Вскоре они мирно смаковали «дождевую» коньячную дозу — то есть на донышке, но удовлетворяющую жажду эндорфинового сосудистого тонуса. И Комендант объяснял ей, что если из столь любимой Евой киберкожи сделать «костюм человека», то можно будет как следует позабавиться. Натягиваешь на себя такую одежку — как личину Человека-паука — и делаешь с народом что хочешь. Ты теперь наркотик, твои прикосновения — лучшее, быть может, что даст жизнь какой-нибудь скромнице из Тушино. И тебе открыты все двери! Все секьюрити пропускают тебя куда хочешь, ибо не ведают, что творят, когда твоя прохладная длань невзначай касается их потных волосатых лап… «Какая чудесная идея!» — смаковал Комендант, а еще больше его заводила — и тут же огорчала конкуренцией — выдумка про кибермужика, который своим веселящим волшебным фаллосом может производить любые вибрации…

— У него что, пульт управления членом будет? — хохотала Ева. — Как в «Приключении Электроника»: Ури, Ури, где у него кнопка! Прелесть какое безобразие…

Но нам-то с этого что? Интереса к гейше Комендант не проявил. Бегло пробежав ее досье и выдохнув что-то вроде того, что нынче всюду фейк и ничего настоящего, он «да» и «нет» так и не сказал. Попросил время на обдумывание и от предложений процентов от сделки — пять, десять, двадцать пять — только досадливо отмахивался. А Ева-то понятия не имела, сколько предлагать, поэтому щедро повышала ставки. Даже такого охальника и строптивца можно пропитать интересом к своему предложению. Деньги, новизна — что еще?! Но вот беда — деньги он со своих не брал, зная, что с них все равно не получишь положенного по таксе. Насчет интимного бонуса вроде ночи с ней — так, пожалуйста, только ведь в его распоряжении лучшие туловища столицы, это в известном смысле правда. Зачем ему Ева…

Она ушла от него со словом «фейк», вертевшимся в тяжелой пустой голове. Он попросил зачем-то оставить ему киберигрушку. Но к моменту прощания оба уже так обсмеялись и обшутились на данную тему, что у Евы даже сил не было поерничать.





Притихшие демоны




У некоторых мужчин можно быть не единственной, но при этом чувствовать себя уникальной. Наденька ежедневно находила оправдания для своего Санни — так она назвала своего сезонного друга, заимствовав прозвище у неистового персонажа «Крестного отца». А как же его зверская гибель в фильме? Глупости, Надежда Особова была не суеверна. Суеверия — участь невротиков и циркачей. Санни ей настолько нравился, что она решила: даже если он изредка будет изменять ей, она все равно будет с ним. Потому что верность не слишком вяжется с его характером, и не стоит ждать от него невозможного. И даже если он будет мучить ее своей параноидальной чистоплотностью, что абсолютно несовместима с его здоровой мужской мощью, — что ж, она простит и этот порок. Надо заметить, что никакая женская аккуратность и любовь к порядку не сравнится с мужской. Если сие редчайшее качество присуще мужской особи, будьте уверены — она сведет ею близких в могилу. Пускай. Надежда приняла решение терпеть. Потому что никогда не встречала мужчины, что был бы настолько для нее целебен, что каждый день она возносила хвалу Богу, в которого не верила и знать его не желала. Но надо же кому-то говорить спасибо! Как и надо куда-то испаряться положенным коньячным парам от янтарного живительного напитка, который зреет в дубовых бочках. Виноделы ведь так и называют эту незримую воздушно-капельную материю — доля ангелов!

Может быть, Надежде наконец повезло с сильным мужчиной, который ею не помыкает? Она давно не верила, что такое возможно. Она предпочитала весной обновлять гардероб, куда входили прежде всего не тряпки, а мужчина и автомобиль. Хотя по части машин она была консерватором и не допускала чехарды. А вот с мальчиками приходилось устраивать жесткую ротацию…

— Я исчезающий вид, Надюша. Я от всех жен уходил сам. А если я от кого ухожу — то те, кто их утешает неправдой, говорит, не плачь, он вернется, — они сами исчезают. Такой закон. Закон имени меня… — И жилистая улыбка делала его страшным.

Вот и пойми — шутит он или всерьез. Конечно, с ним нельзя было топорно, по-семейному. С ним — только веселая смерть. Он и вправду имел обыкновение исчезать, ничего не объясняя. И всякий раз Наденька, тертый калач в бизнесе, изводилась, как клуша — жена дальнобойщика, и смуглая ее змеиная злая кожа готова была сползти, словно пластиковый чулок с любимой сливочной сосиски. Да, вкусы у нее остались бюргерскими, плебейскими: сосиски, шпикачки, селедка, квашеная капуста, вареная сгущенка. Она знала пословицу «трудись упорно, родись у лорда» — и понимала, что, раз у лорда уже не родилась, надо брать мышцей, локтем, наглостью. Чем угодно — только не стремиться выкупаться в голубых кровях, чтобы самой к ним примазаться. Ей и без них неплохо.

Когда он пропадал, звонить и разыскивать было строжайше нельзя! Однажды он обмолвился, что именно этим Надюша ему и нравится — не дергает его, если он сам не сигналит. Оно и верно. По глубокому убеждению Санни, женщина не имеет права звонить первая. И тем более задавать пошлые вопросы «ты где?», «почему не пришел?», «когда будешь?» — и главный вредоносный выпад: «О чем ты думаешь?»! Какая ж ты умненькая, Надюша! Они нежились в утренней постели в его странной выхолощенной квартире, где не приживались ни пылинка, ни волос. Он ненавидел упавшие волосы! По нему, так лучше женщине быть… нет, совсем коротко стриженных он не любил. Лучше бы ей быть с кукольной головкой, в которую намертво вшиты пышные синтетические пряди. После Нади он всегда тщательно вытрясал простыню — она и это прощала. И было за что — Санни хотя бы не лез в ее гнездо, не пытался там обосноваться, как другие мужики.

Но пока он хвалил ее за смиренное ожидание, Надя вспоминала, как она сходит с ума во время его внезапных исчезновений. И как по внутренним обледенелым сердечным стенкам ядовито стекают все те отчаянные женские глупые вопросы, за которые — расстрел. То есть уход Санни навсегда! Наденька давала себе воображаемый орден за мужество и стоицизм. Она ни разу не дала слабину, и этот странный мужчина с природным знанием мира людей и вещей, манией хирургического порядка и сдержанно агрессивной внешностью так и не поведал ей, почему нельзя просто предупредить о своей отлучке, не называя явок и имен. А можно даже и называя: дескать, завтра, Надюш, схожу налево, уж прости меня, грешника, а послезавтра буду как штык у тебя! Определенность и стабильность — вот что нужно женщине, и Наденька в этом смысле не была исключением. Что же касается широты ее взглядов на мелкие измены — так все любовь проклятая ее раскрутила. Раньше она и подумать не могла о таких вольностях для своего дворянства! Но, находясь рядом с Санни, она чувствовала себя гипнотически защищенной — небывалая для нее щенячья роскошь! Что-то было в нем невыразимо приятное. В его сильных обнимающих прикосновениях, которые умиротворяли ее, жесткую дамочку, что пилкой для ногтей вспорет рыбные консервы… В присутствии Санни возвращался давно утраченный кайф жизни и притихали все демоны Наденькиной жизни. Даже изнурительные споры с поставщиками иссякали быстро и по-деловому, даже бухгалтерская шелуха из вечно недостающих квитанций и накладных волшебным образом упорядочивалась, а утомительная тетка — старшая по подъезду, укутанная Санниным обаянием, прекращала трезвонить в дверь, требуя взноса за неведомый здравому смыслу бордюр. Но что вся эта серая текучка в сравнении с тем, что Санни сумел защитить даже от Руфки-пьяницы, проклятия долгих-долгих лет…

Это была очень долгая и очень странная история. Добрейший Валерий Михалыч женился на алкоголичке из дипломатического семейства. А надо заметить, что корыстные брачные мотивы — совершенно не его репертуар. Да и в браке этом он поимел одни проблемы. Темная история. В общем, пропитые мозги, звериная ревность… По молодости Наденька пыталась все всем объяснить — даже таким ревущим мегерам, как Руфина. Объяснить, что никаких видов на ее мужа у нее, маленькой, коленчато-узловатой и мучительно ненавидящей свою фигуру студентки, нет и быть не может. Просто он помог ей, как никто в этом мире не помогал — ни до, ни после. Но именно это и взбесило его супругу, что уже начала свой неистовый роман с алкоголем. Руфа узнала о кампании по защите какой-то там Надежды Особовой — и приперлась в институт рассмотреть старлетку ревнивым глазом. Так они неожиданно и парадоксально подружились. Наденька, посчитав себя обязанной не только Валерию Михалычу, но и автоматически его супруге, взвалила на себя Руфину адреналиновую тоску. Они стали вместе ходить по бульварам, пить чудные напитки вроде розового шампанского и разговаривать о смысле всего сущего на земле. Руфа уже тогда могла удариться в буйство, но была еще далеко не спившаяся, умная и даже беззащитная. Особенно в те моменты, когда ее, уже опьяневшую и стремительно теряющую управление над своими бесами, оскорбляли мужчины. Она могла подойди к кому-нибудь на улице и попросить станцевать с ней румбу. Просто чтобы показать несмышленой Наденьке — ведь та понятия не имеет, что такое истинный латиноамериканский шик.

Была в Руфе одна особенность — она никогда не танцевала трезвая. Никогда. Положим, невеликая тайна — она ж не балерина, а народная Терпсихора ударяет лишь в остограммившийся габитус. Но Руфино табу было чересчур строгим. Или это была часть той изнурительной нелюбви к себе, от которой мы так страдаем, возвращаясь из праздничной туфельки в пыльный башмак жизни?

Надя ужасно стеснялась своей новой подруги, а мужчины порой посылали танцовщицу куда подальше… Но, напившись, Руфина Евгеньевна могла и ответить обидчику, причем рукоприкладно. Доставалось порой и наперснице — ведь самыми виноватыми у безумцев оказываются именно близкие. Хотя почему только у безумцев — всегда и у всех…

Однажды Руфа со всей дури заехала Надежде по правой груди, которая с тех пор временами ныла и отекала. Так Надежда начала понимать, что всякие отношения между людьми не только радость, но и бремя. Доля радости скоротечна, а бремя навсегда.

Поначалу Руфа пьянела томно и могла весь вечер искрить остротой ума. Но деньги кончались. А с ними отгорала и красота заката. Напитки становились все жестче, а разговоры грубее. Однажды Наденьке пришлось дожидаться в подъезде, пока Руфа ублажит полного мужчину в рыжем пиджаке, который называл себя вторым режиссером. Второй-то второй, а вел себя как первый! Но Руфина не только танцевала на улице румбу. Она с надрывом училась в театральном и метила в кинематографические дали. Словом, роман пускай со вторым, но все же режиссером был для нее вполне функционален. Никак не блуд! От режиссера пахло мокрым войлоком. Надя в ту далекую нежную пору еще не потеряла способность к сочувствию и очень жалела Валерия Михалыча. И видимо, жалость ее была столь звенящей, что, когда Руфин не-блуд раскрылся, Надю обвинили в предательстве. В том, что она рас сказала мужу об измене жены. Та обомлела от такого вероломства. Она нянчилась с этой сумасшедшей, а вместо благодарности получила клевету! Надюшиному возмущению не было предела. В итоге Руфина поверила в то, что подруга сохранила тайну, — или сделала вид, что поверила, чтобы не терять покладистую собутыльницу, — но в Наденьке уже бурлили необратимые процессы. Она громко и четко отослала Руфину к чертям собачьим и, глупенькая, поверила, что от алкоголички так просто можно отвязаться.

Многие лета утекли, и Наденька Особова познала, что такое мертвая хватка дружбы-любви-ненависти. Валерий Михалыч по определению не мог бросить жену. Даже такую, что пьет и изменяет. Он мог только ждать у реки, когда по ней проплывет труп врага. И он дождался. Добил добропорядочным занудством и ожиданием жареной картошки, залитой яичком, на завтрак. Руфина сама разорвала брачные путы. Хотя сама была охотницей до жареной картошки. Но дай бог к полуночи, а во время завтрака она лишь отходила ко сну. Семейная жизнь так мешает летать в космос! Творить, создавать, изобретать. Любовь, осложненная бытом, — кофе без кофеина. Мужчина требует очень много внимания. Женщине, поглощенной искусством, просто некогда… Слушая Руфины пьяные бредни, Наденька научилась подсовывать подруге корвалол и недоумевать, почему ее высокопоставленное семейство не приведет дочь в порядок и не освободит ее, добропорядочную гражданку, от этого бремени. Но Руфина была давно отлучена от чопорного дома. Ее родня еще могла простить ей актерство. Более того — смилостивились и даже посодействовали, постарался кое-кто из тетушек. Но брак с простолюдином не простили. Словом, предки напитали дочь дурной голубой кровью и устранились. А что, как не кровь, было винить в том, что барышня с младых ногтей превращалась в ревущую мегеру?

— Но когда друзья становятся вежливыми, они перестают быть друзьями, — задумчиво возражала Руфа. И была в ней какая-то неудобная, больная правда, от которой было неловко отворачиваться.

Именно тогда Надя поставила сочувствие на коммерческие рельсы. Она слишком устала служить для Руфы Мартиной-исповедницей и однажды поставила ей условие: мучаешь меня — так хоть плати! Она была уверена, что будет предана анафеме за такое вероломство. Но Руфина, умевшая быть нежданно кроткой, признала право граждан на оплачиваемые бессонные ночи. И сокрушительно внесла месячный взнос на съемную хату у вокзала, где Надя мыкалась после института. Интересно, что истерики после этого стихли… на время. Тогда и заподозрила Наденька, что должно за каждое потревоженное нервное окончание взимать с народа плату.

Руфина пожалела о брошенном ею милейшем Валерии Михалыче быстро. Как только у него обнаружилась новейшая молодая жена. Молодая жена дала ей должный отпор при нападении в подъезде, и поверженная царица вновь прибежала к верной Наденьке. Та ей на сей раз не открыла. Руфа полночи ревела под окнами, как раненый слон, о том, что подруга у нее стерва и стяжательница. Потом горемычная пьянчужка надолго исчезла — Валерий Михалыч умолил Руфину родню упечь доченьку куда-нибудь подальше. Но спустя годы Руфа неизменно возрождалась, как Феникс, — и казалась на удивление свежей и не тронутой алкогольной коррозией. И привычный кошмар повторялся.

Пока не появился Санни. Ему стоило лишь взять ее под руку и посадить на такси. В свою машину он ее пустить побрезговал. Куда он ее отвез, говорить не стал. А уж если он сам молчит, то расспрашивать его бесполезно. Руфа не возвратилась. Во всяком случае, пока. Перед исчезновением она пыталась раскрутить Наденьку на старую авантюру — вернуть свое мифическое наследство от свекрови. Впрочем, что ожидать от человека, чьи мозги давно съел алкоголь. Ну, трясла она порой копией завещания, которое, конечно же, было аннулировано после развода, — и что с того? Да, матушка Валерия Михалыча, таинственная Марта, действительно имела кое-что. Давным-давно она выходила семнадцатилетнего мальчишку, которому грозила жизнь в инвалидном кресле. Марта, тогда еще молодая, но пытливая медсестра, соскребала по разным медвежьим углам народное целительство, да и в обычной медицине преуспела. Именно из-за сходства со своей маменькой в молодости и заприметил Валерий Михалыч студентку Надежду Особову. От чего Марте — вечный респект.

Благодаря ее волшебным обертываниям и жесткой гимнастике мальчик встал на ноги. Причем в обоих смыслах — пошел на своих двоих и нажил состояние. Он благородно не забыл свою спасительницу… далее начинались какие-то сказки венского леса, в которые Наденька никогда не верила. Она полагала, что все куда проще. Марта, как бережливая и разумная мать, многие лета копила свои грошики куда-нибудь в чулок, потом присовокупила оставшееся от покойного мужа — вот и получилось сыночку наследство. Сыночек купил квартирку, по тем временам кооперативную, а после развода должен был ее распилить на две части и поделиться с Руфиной. Сие гласило мифическое завещание — квартира вроде как была собственностью Марты. Секрет особого расположения свекрови к невестке-пьянице шит белыми нитками, и даже копаться в этих мотивах лень. Закрепить родство с аристократическим семейством! Чистой воды пьяный бред. Не было и не могло быть такого завещания.

Главным же было не потерять чудные руки Санни, окутывавшие покойной тихой радостью. И отпущением грехов. Все пресловутое наследство Марты — удобная легенда, которая давно была пущена в дело Наденькой. Она просто ее не отрицала — и в этом был свой резон. Сказка о наследстве отвлекала Руфу от агрессии. Упоминание о благосклонности Марты успокаивало ее, пьяную, как пустышка младенца. А если по-честному, то… будь у Наденьки хоть малейшая возможность поживиться за счет Руфины, она бы воспользовалась шансом, не задумываясь. И это была бы справедливая плата за некогда оказанное соучастие в грезах! Руфа, конечно, чуяла сквозь вуали заблуждений вероломство — у алкашей нейронная интуиция. С ней бы в космос летать, но целеполагание слишком слабое, и полеты большей частью завершаются в ближайшей луже. И потому Руфа шла за справедливостью именно к той, кто ее аккуратно и даже с моральными на то основаниями предал бы. Наденька даже поначалу заподозрила в том некий хитроумный план: прийти к ней за помощью в вызволении денег, которые она сама с удовольствием присвоила бы! Ход конем. Но где уж пьянчужке до таких хитроумных комбинаций… А тут еще другая Валерина супружница объявилась. С глупой конспирацией — небылицей о крахе мифического брака. Можно подумать, Руфина, сгоравшая от ревности, не заполучила фото своей юной соперницы, чтобы потом изводить Наденьку просьбами «как-нибудь выкурить эту стерву из моего дома». Квартиру Валеры Михалыча Руфа в свете своих завещательных заблуждений считала своей… Словом, благодаря всей этой возне Надежда хорошо представляла, как выглядит юная злодейка Ева — теперь уже, конечно, не юная, но она мало изменилась. Вот змея! И вероятно, обзавидовавшись Евиной резистентности к бес пощадному времени, Наденька окончательно поддалась теории заговора. Что, если две враждующих стороны, Руфа и Ева, решили объединиться против третьей?! Быстро сориентировавшись прямо во время неспешнего разговора, Надежда Особова подсунула неумелой интриганке лисоньку Арину. Уж гейша не гейша, а навести тень на плетень, всех запутать и мимоходом сама запутаться умеет.


А ведь это и нужно для грамотного ведения дел — подчиненных, противников и конкурентов динамично и деловито запутать, всем подсовывать части от целого, следствия, а не причины. Истинную же картину происходящего, ключи и пароли, ядерные чемоданчики и шифры держать при себе.





Кожа обетованная




Каждая девочка помнит свое первое розовое платьице. Шелковое, с бусинками вместо пуговиц. Примерно такие фразочки-бантики предлагалось сочинять мне для привлечения покупателей методом перекрестных ассоциаций. Кажется, так это называлось… Когда заказов на гейшу не было, — а их почти все время не было, — я выполняла тягостную роль помощницы всех и вся. «А по-моему, смысл есть только в перекрестном опылении», — однажды сострил насмешливый голос за тонкой перегородкой. Очень похожий на твой голос. Впрочем, к подобным галлюцинациям я уже привыкла. К Надьке-начальнице вечно кто-нибудь приходит. А тогда все как раз обсуждали эффективность внутренней тизерной рекламы. То есть всех этих заигрываний с покупателем — сначала всюду развесить загадочные сентентеции, а через неделю расшифровать их. Меня даже развлекали эти писульки про платьишки и прочие нежные архетипы. Иногда.

Словом, Надька была в ударе и, как всегда, в восторге от самой себя. Своими бизнес-стратегиями она гордится. А гордость подогревается любовной лихорадкой. Мне она о своем нынешнем фаворите рассказывала ничтожно мало, боялась сглазить, но я привыкла слышать обрывки некоторых ее телефонных разговоров. Они были короткими, счастливыми, благодарными. Спасибо… ой, да ты зачем тратился… молодчина… уже бегу! На что он там тратился и куда она бежит на своем новеньком «лексусе» — мне неведомо. Ты, помнится, хотел такой же. Пускай бежит и радуется последнему дню. Ненадолго ей это утешение. Закон возмездия никто не отменял. Надежде Бриллиантовне есть за что платить. Она любит со мной пооткровенничать под рюмку-другую доброго черного «Баккарди». Думает, что за давностью лет ее проделки недоказуемы и она останется безнаказанной. Конечно, ее жертвам до нее не дотянуться, но есть куда более влиятельные силы… да, да, ты скажешь, я увлекаюсь метафизикой, но я верю, что любое зло будет наказано. Когда-нибудь, где-нибудь, не сейчас и не здесь, но будет!

Бриллиантовна — такое у нее прозвище среди сотрудников — начала карьеру тем, что заманивала людей на бесполезное, но дорогостоящее лечение. Не всех, конечно, — только тех, которым назначили операцию. Посложней и поопасней. Отчавшиеся велись на ее гон — кому охота ложиться под нож, да еще без всяких гарантий на жизнь без мук и на жизнь как таковую. Так что Надька, которая считает меня преданной и верной ей, наживалась на людском горе и нисколько в том не раскаивается. В чем она тоже мне признавалась, полагаясь на низменное мое равнодушие. Думает, если я согласилась на такую презренную работу, так приму любую подлость, лишь бы угодить начальнице. Почему мне не гадко и я до сих пор не уволюсь? Во-первых, мне гадко. Во-вторых, пока нет других интересных предложений, а в-третьих… Надька пообещала мне найти тебя! Я ей рассказала про твое исчезновение. Еще в самом начале нашего знакомства, когда я понятия не имела, что она за птица. Мы тогда впервые разоткровенничались — и уж, конечно, не про ее мерзости. Она призналась, что тоже до слез боится потери. А он, этот ее супермен, терпеть не может слезы. Когда она едет с ним в машине и чем-то расстроена — у нее, представь, глаза на мокром месте! — то старается плакать лишь правым глазом. Чтобы не раздражать его. Ведь он может довезти ее до дома, галантно распахнуть двери, а потом исчезнуть… Мне просто вспомнилось, что ты сделал в точности так же.

Сама себя ненавижу за патетику и занудство. Давно пора всякую нечисть послать подальше, тебя — забыть и пуститься в новое плавание. Но я держусь за свое дурацкое розовое платьице, всем улыбаюсь и шучу, что гейша — это на самом деле подруга гея.

Надька, конечно, не будет искать тебя — зачем это ей сдалось! Разве что из сентиментальных соображений… Просто когда она меня послала к некоей Еве, у которой либо чердак на взлете, либо она опытная интриганка и затевает серьезные дела, — у меня затеплилась надежда. И напрасно. Оставь надежду всяк к Надежде входящий! После Евы в моей голове совершенная путаница! Бриллиантовна попросила — прощупай ее мотивы как следует, узнай, что она хочет. Словом, соблазнила меня детективным заданием. Но какие могут быть детективы в нашем болоте, увольте! Тогда я перемудрила и решила — это такой экстравагантный подарок мне на день рождения — Ева, присланная с весточкой о тебе! И эта записка про водяные часы — я затрепетала, как щенячий хвостик! Потом только выяснилось, что это было всего лишь Надькино сводничество.

Но тогда я была вся на взводе и на кураже хотела раскрутить Еву на какую-нибудь откровенность… но вместо этого она меня сама чуть не раскрутила своей кибершуткой. Вот уж правда — я не ожидала увидеть респектабельную даму с вибратором в ридикюле! Тут я совсем отказываюсь понимать! Что она этим хотела сказать? Я попала в какой-то странный переплет или просто люди бывают настолько необъяснимы?! Но ты-то наверняка все знаешь, бесценный мой…

Один из моих клиентов, про которого я тебе рассказывала, был прав: тактильное удовольствие создает незаметный сдвиг в нашем сознании. Если сибирский кот своей толстой пушистой лапой тронет тебя, полностью утопив в мехе когти, — ты уже не будешь прежним. По отношению к коту уж точно, как бы он тебя ни раздражал до сего момента. Что ж тогда говорить о людях — мы впечатываемся друг в друга прикосновениями. Touch By Touch… Впрочем, некоторым все мало, и они заводят себе игрушки из искусственной кожи… но разве эта сумасбродная Ева не понимает, что после этой чудной штуковины, такой невыносимо приятной на ощупь, партнера не найти! Равного по удовольствию… Я думаю, что эти изобретения от дьявола, и будь на то моя воля, я бы швыряла их в костер. Называй меня после этого инквизиторшей и мракобесом, но, если бы ты сам потрогал этот дивный инструмент, ты бы меня понял. Само мужское естество в тебе воспротивилось бы тиражированию этаких забав.

Однако я понимаю и другое. Дело не столько в физике, сколько в метафизике — и ты, если бы прочел мои письма, проклял бы меня за это красивое слово, что слишком затрепано, и мною особенно. Но его участие необходимо. Ведь все, кто берет в руки этот кибертотем, начинают бессознательно искать то, что найти почти невозможно. Человека с такой же чуть прохладной кожей. Или свою землю обетованную. Или что-то еще, недосягаемое и… настоящее. У нас почти не осталось ничего настоящего. Даже творожные сырки — сплошные подделки. Из-за рекламы, что давно надругалась над этим словом, натягивая его на очередные пустоты, в настоящее уже никто не верит и редко его ищет.

…Ты исчез, потому что тоже ищешь свое настоящее. Тебе для этого не нужны тотемы. Наверное, в нашем поддельном мире единственный способ найти настоящее — исчезнуть.

В общем, с этой Евой — сплошная путаница в показаниях. Я ей несу бред — и она мне отвечает тем же. Ну как, скажи на милость, она может быть от Шуранских и при этом не знать, где ты?! Эту фамилию я слышала от тебя в тот единственный раз, когда ты был не в себе, глушил ром и мучил меня сокрушительным «Русским танцем» Уэйтса. Достойная музыка для интеллектуального ухода в отрыв — хотя тебе она помогает думать! Тогда ты вспомнил о Степе Шуранском — кажется, так его звали, я плохо запоминаю имена… Сказал, что Степа и его семья для тебя — самые близкие люди и ты доверил бы им жизнь своего ребенка… если бы он у тебя был. Хотя он у тебя есть, но «в эту тему мы углубляться не будем». Мне было не привыкать — с тобой любая тема была закрыта, пока ты сам не соизволишь ее затронуть тоном, не предполагающим досужие расспросы. Но мое любопытство все равно било через край… В тот день ты узнал, что со Степой случилась какая-то беда. И ты обязан его выручить во что бы то ни стало.

Мне ужасно хотелось, чтобы Ева была связана с Шуранскими — вот тебе моя глупость. И потому я спросила ее об этом наобум, хотя ответ очевиден. Вот только зачем Еве эта вычурная игра? Неужто она полагает, что у рядовой гейши в руках коммерческие тайны фирмы… А если и полагает, то для шпионажа я должна продолжать работать на Особову, а не уходить в услужение к какому-то богатому сумасброду, который боится призрака черного шахматиста. Ничего не понимаю! И потому думаю, что без тебя тут не обошлось, — хоть какое-то объяснение…





Оли оли кай




— …Эй, не кисни! Ты забыла, что сегодня намечается шикарный опрокидон в полвосьмого?!

Ева прислушивалась к девичьей телефонной болтовне, с угрюмой печалью осознавая, что она ничего не знает о жизни своей дочери. И нечего даже причитать об этом — в лучшем случае ее ждет недоуменный взгляд из-под разноцветной челки. Маргаритта смело меняла облик и презирала мамочкино трусливое однообразие. «Боязнь перемен — смертельная болезнь», — поддела она как-то Еву. А та давно уже в уме примеряла дочке собственное авантюрное легкомыслие и понимала, что Ритта, наверное, штабелями привораживает таких, как ее нервный безотказный отец. Ева свою эскападу юности числила единственным подвигом — а у Маргаритты таких историй вагон… как будто! С одной только разницей — Ева приклеилась к Валерию Михалычу, найдя в нем мужа и друга на всю жизнь. А вот что городит доченька, которая семейную жизнь пока что считает уделом убогих людей-кроликов. С кем она?

— Ева! — Привычный окрик вывел ее из раздумий. Дочь всегда называла ее по имени — никаких «мам» и «мамочек».

— …Вот ты можешь объяснить мне, почему к детям нельзя относиться справедливо? Почему наглым и избалованным нельзя дать по шее, а затюканным добрякам позволить, наконец, вволю накататься на каруселях? Вот почему?! Мне кажется, трусливый этикет порождает кошмар всей нашей земной жизни. И это никакие не козни дьявола, как любят нудно оправдываться всякие идиоты! Это необъяснимая и презренная человеческая трусость!

Ритта говорит либо на всех сущих жаргонах, либо — правильно и выспренно, радуя мать такими литературными эпитетами, как «презренная». И вообще, когда дочь просит ее совета — пускай риторически, — это праздник! Ева приготовилась было произнести ответную речь, не уронив высокого штиля, хотя самым животрепещущим в ней было вкрадчивое любопытство: с каких это пор Ритта интересуется дошколятами? Но разве можно было спугнуть досужим любопытством такое трогательное начинание! Поэтому Ева использовала только мягкие, округлые формулировки, условно наводящие на столь интересующую ее тему. И — о радость! — она выяснила, что Марго, такая своенравная и едкая, — продолжательница старых семейных традиций. Вот что значит бабушкино влияние — дитя задумало создать свою методику раннего изучения иностранных языков. Когда-то Евина матушка была преподавательницей испанского… В общем, витающий последние месяцы призрак академки отступил — Ритта сдала все хвосты и теперь один день в неделю проходила практику в помпезном трехъязычном детсаду. И по мере сил наводила там свои порядки. «Господи, Господи, — молила Ева. — Да будет так теперь, пусть не свернет дочь с этой тропинки… какая удивительная, не похожая на всю остальную пакостную бытовуху новость!..»

Ах да, насчет справедливости — совершенно с тобою согласна, любимая моя Маргариттка. Пускай затюканные добряки получат заслуженное — и дети, и не только… например, твой папенька тоже в означенной категории. Тоже, кстати, учитель с солидным стажем и преподаватель от Бога! Только вот вопрос: как бы так хитро дать по шее избалованным злючкам, которые не пускают нас к земным благам, чтобы нас отдача не замучила?

— Я понимаю, о чем ты, Ева. — Серо-зеленые «папенькины» глаза смотрели из-под челки непривычно серьезно. — Злючек тоже надо беречь и не рубить в капусту сразу. Они нам еще пригодятся как тренажеры, на которых мы будем оттачивать удар. Кстати, вот эта герла регулярно напивается в «Полвосьмого»! Зачем тебе ее фотка?

— А почему именно в полвосьмого? — рассмеялась Ева, легкомысленно пропустив мимо ушей доченькины спорные сентенции. Она-то не была носителем семейных традиций, детей ничему не учила, да и ее испанский оставлял желать лучшего. А резюме гейши оказалось как нельзя кстати!

Итак, «Полвосьмого» вовсе не время, а место. И какое знакомое — дом Коменданта! Четыре статуи, хранящие его, дали название двум прилегающим заведениям. Одно — молодежный разбитной клуб «Полвосьмого», другое — респектабельная ресторация «Вивальди». «Полвосьмого» — потому что статуй четыре, а композиторские аллюзии — конечно же, потому, что они символизируют времена года. Но все это — простая география, если бы там не напивалась наша доморощенная гейша! Встреча с ней закончилась для Евы ничем — сплошной знак вопроса. Зато ей стало ясно, что ее иезуитский план по замене Наденькиных сотрудников подставными лицами — полная утопия. На первом же фигуранте все и захлебнулось! Или именно сейчас судьба предоставляет шанс… Еве совершенно не хотелось посвящать в свои раздумья дочь. Да, пускай эти бутафорские замыслы по вызволению папенькиного капитала они вынашивали вместе — но Ритта уже увлеклась куда более созидательным делом. Она пестует подрастающее поколение. Увлеклась — и слава богу. Надежда Особова хищница, и не надо ребенку лезть в эту интригу…

Но пока Ева в родительских трепетаниях терла морковку для супа, Ритта вчиталась в причудливое биографическое повествование…

— Так это наша Мата Хари! Можно брать ее тепленькой. Чего ж ты мне раньше не показала это досье!

— А что бы ты сделала? Взяла бы ее заложницей и потребовала бы от Особовой выкуп в размере искомой суммы?

— Нет. Я бы убедительно попросила тебя оставить эту гиблую затею. Не трать время и силы. Здесь ловить нечего.

— Только что ты была другого мнения, — изумленно пробормотала Ева. — Что случилось?

Она вдруг почувствовала себя отчаянно, по-детски обиженной. Это перед собственной-то дочерью, которая ей несколькими штрихами обрисовала безнадежность предвкушаемой эскапады! А ведь Ева до сего момента была полна тугого энтузиазма и целыми днями пыталась выстроить хитроумные многоходовки. Правда, пока гордиться было нечем, но она искренне полагала, что это объективные трудности. Она не может ничего придумать, потому что поставила перед собой очень непростую задачу — отомстить красиво. Она привыкла к тому, что без труда не выловишь и рыбку из пруда… Но, оказывается, теперь люди живут иначе. Так говорила ее Ритта, яростно выпрямляя утюжками свои волнистые локоны:

— Все правильное, успешное, приносящее удачу — просто и ясно. Все неудачное — извилисто и сложно. Разве ты сама этого не знаешь?