Пыль грез. Том 2

– Мы тогда пьяные были, а перед этим разнесли целый переулок и чуть не поубивали друг друга…

– Вот тогда-то я тебя и простил! Ладно, забудь, я сказал.

– Легко сказать! И ты еще говоришь, что эта на нее…

– Так если и правда похожа!

– Я и сам вижу, чтоб тебя! Заткнись уже! Мы не… нас не…

– Нет, Гес, ты же понимаешь. Можешь не соглашаться, но так оно и есть. Нас оторвали от своих. Вручили в руки судьбу. Здесь и сейчас. Она Дестриант, ты Кованый Щит, а я Смертный Меч…

– Наоборот, – буркнул Геслер. – Я Смертный Меч…

– Отлично. Хорошо, что разобрались. Теперь пусть она нам что-нибудь приготовит…

– Так вот зачем, по-твоему, нужны Дестрианты? Готовить для таких, как мы?

– Я есть хочу!

– Так сам и попроси. Только вежливо.

Ураган тоскливо посмотрел на Калит.

– Торговое наречие, – напомнил Геслер.

Вместо слов, однако, Ураган указал себе на рот, потом похлопал по животу.

– Ты ешь, – сказала Калит.

– Ага, голоден.

– Еда. – Она кивнула и указала на небольшую кожаную сумку.

Геслер засмеялся.

Калит поднялась.

– Они идут.

– Кто идет? – спросил Геслер.

– К’чейн че’малли. Армия. Скоро… война.

В это же мгновение Геслер почувствовал, как под ним дрожит земля. Ураган тоже почувствовал, и они оба повернулись на север.

Святая Фэнерова мошонка.





Глава двадцать третья




Я лицо которого у тебя не будет

Хотя ты вырезал себе место

Спрятанное в толпе



Мои черты ты никогда не видел

Ведь твои тонкие дни застряли

В ночном соломенном матрасе



Мой легион явился неожиданно


Лес превратился в мачты

Травинки – в мечи



И этого лица у тебя не будет

Брат с дурными вестями

Прячется в толпе





«Предвестник» Рыбак



У нее был дядя, принц, поднявшийся высоко, но, увы, не по той лестнице. Он затеял заговор, но оказалось, что все его агенты – еще чьи-то агенты. Стала ли заносчивость причиной его смерти? Какое решение сделало ее неизбежной? Королева Абрастал много размышляла о судьбе дяди. Самое забавное, что ему практически удалось смыться из города и добраться до восточной границы. Но утром последнего дня его скачки некий фермер проснулся с ноющими от ревматизма ногами. Фермеру было пятьдесят семь, и вот уже больше трех десятков лет летом и осенью он каждое утро возил урожай с семейного надела в деревню – в полутора лигах. И возил на двухколесной тачке.

В то утро он, должно быть, проснулся в густых миазмах собственной смертности. Потертый, изношенный. Изучая туман, укутавший низкие холмы и равнины за его полями, наверное, чувствовал немоту в руках и в сердце. Мы уходим. Все, что давалось без усилий, становится мучительным испытанием, а разум остается ясным, но заключенным в дряхлеющее тело. Хотя утро сулило прекрасный день, холодная тьма ночи не покидала старика.

У него было три сына, но все они служили в армии – воевали где-то. Какие-то слухи о них доходили; но старик их и знать не хотел. Достаточно того, что его сыновья не с ним Мучаясь от боли, фермер запряг мула в шаткий фургон. Мог бы взять телегу, но этот мул, не старый и не хромой, был из породы, отличавшейся необычайно длинным телом, и не подходил под дышло телеги.

Тяжкие приготовления и загрузка повозки заняли почти все утро, даже с помощью полуслепой жены фермера. И когда он двинулся в путь, нахлестывая мула, туман уже растаял, и жаркое солнце поднялось высоко. Каменистая тропа до боковой дороги больше подходила для тележки, а не для фургона, и двигались медленно; когда добрались почти до тракта, солнце било прямо в глаза.

В тот день в куче камней в углу поля рядом с трактом дикие пчелы затеяли гражданскую войну. И перед самым появлением фермера рой вскипел.

Старик в полудреме слышал торопливо приближающегося всадника, но на дороге хватало места – она прокладывалась для передвижения армий к границе и обратно, – так что стук копыт не особенно беспокоил. Да, всадник скакал быстро. Похоже, какой-нибудь гонец из гарнизона с дурными вестями; а вести, по мнению старика, бывают только дурными. У него мелькнула беспокойная мысль о сыновьях, но тут поднявшийся с поля у дороги рой пчел облепил безумной тучей мула.

Тот, заревев от ужаса, бросился вперед. И страх придал ему такие силы, что старик повалился через низкую спинку сиденья, выпустив поводья. Фургон подпрыгнул и вильнул в сторону, сбросив фермера. Он упал на дорогу в облаке пыли и свихнувшихся пчел.

Тут и появился всадник, сменивший уже трех коней после бегства из города. Ему хватило умений и чутья, чтобы объехать мула и фургон, но внезапное, неожиданное появление фермера прямо на пути коня не оставило и мгновения всаднику и скакуну среагировать. Передние ноги коня подрезали фермера, сломав ключицу и мощно ударив в голову. Конь споткнулся, грохнулся грудью на дорогу, выбросив всадника из седла.

Еще ранним утром дядя снял шлем – жара ведь стояла невыносимая – и хотя трудно сказать наверняка, насколько это существенно, Абрастал подозревала – пожалуй, свято верила, – что если бы ее дядя не снял шлем, он остался бы жив после падения.

Она изучала события того дня почти с фанатичной одержимостью. Ее агенты посещали этот отдаленный регион. Опрашивали сыновей и прочих родственников – и даже самого фермера, который чудом выжил, хотя теперь постоянно страдал от падучей, – чтобы точно определить последовательность событий.

Честно говоря, ее не очень-то волновала судьба дяди. Он был идиот. Нет, ее завораживало, и даже очаровывало, стечение обстоятельств, которые точно сложились, чтобы лишить человека жизни. По одному этому примеру Абрастал быстро поняла, что подобные узоры существуют повсюду, и их можно собрать практически для любой случайной смерти.

Люди говорили о невезении. О неудаче. Говорили о непокорных духах и мстительных богах. А некоторые называли самую страшную истину: что мир и сама жизнь – всего лишь слепое сцепление случайных событий. Связь причины и следствия – ничто, и говорит лишь об абсурдности, перед которой беспомощны все, даже боги.

Некоторые истины досаждают, холодные и злые, хуже любого привидения. Некоторые истины рождает разинутый от ужаса рот.

Когда она выбралась из своей палатки, вокруг нее столпились охранники и адъютанты, и уже не было времени на размышления, на рассуждения о прошлых одержимостях. Не было ничего, кроме текущего момента, красного, как кровь в глазах, громкого, как запертый в черепе вой.

Дочь отыскала ее. Фелаш, пропавшая в разгар жестокой бури на море, заключила сделку с богом, и пока крики тонущих моряков еле пробивались через злобный вой ветра, этот бог открыл путь. Древний, жуткий, грубый, как изнасилование. Через слезы, застилавшие глаза Абрастал, возникло лицо ее четырнадцатой дочери, как будто поднимаясь из невообразимых глубин; и на языке Абрастал ощущала морскую соль, чувствовала ошеломляющий холод бессмертного голода моря.

Мама. Вспомни историю твоего дяди. Ползет фургон, мул покачивает головой. Топот вдали. Вспомни, как ты рассказывала мне эту историю, каждый день проживая ее заново. Мама, тот тракт – это Пустошь. И я слышу жужжание роя… я его слышу!

Старшие боги вещают неохотно и грубо. В тисках их силы ни один смертный не в состоянии говорить свободно. Никакой ясности, никакой точности. Только искаженные слова и образы могут пробиться. Только иносказания.

Но Фелаш – умница, самая сообразительная из ее любимых дочерей. И Абрастал поняла. Восприняла предупреждение.

Момент растаял, но боль от удара осталась. Вытирая окрашенные кровью слезы, она проталкивалась через испуганных подчиненных и стражников, прорвалась, голая выше пояса, со спутанными и слипшимися от пота рыжими волосами. На коже проступила соль; она воняла, как тело, вытащенное со дна моря.

Растопырив руки, чтобы не подпускать никого к себе, тяжело дыша, она опустила голову. Наконец, отдышавшись, смогла заговорить:

– Спакса. Приведите Спакса. Немедленно.



Воины-гилки, собравшись по племенным группам, проверяли оружие и снаряжение. Вождь Спакс стоял и смотрел на них, корябая бороду; кислый вчерашний эль из бочонка опасно бурлил в животе. А может, виновата была козлиная голяшка, или здоровенная плитка горького шоколада, – ничего подобного он не видел и не пробовал, пока не появился в Болкандо, но, усритесь добрые боги, это был действительно шоколад.

Он заметил гонца Огневолосой еще издали. Обычный тощий придворный хлыщ, раскрасневшийся от натуги, а дрожащую губу было видно с десяти шагов. Разведчики докладывали Спаксу, что до Охотников за костями примерно день пути, – они замечательно проводят время, заодно почти разоряя сафинандских торговцев; и Спакс, несмотря на всю свою браваду, был вынужден признать: и хундрильские «Выжженные слёзы», и изморцы тверды, как язык пожирателя кактусов. Почти как его баргасты. По общепринятому мнению, армия с обозом движется медленно даже по ровной земле, однако ясно, что Голлу из «Выжженных слёз» и Кругаве с изморцами плевать на общепринятые мнения.

Поджидая гонца, Спакс еще раз взглянул на своих воинов и понял, что они измотаны. Ничего страшного, разумеется. В конце концов, через день Абрастал проведет переговоры с малазанцами, и они все смогут отправиться домой без всякой спешки.

– Вождь!

– Ну и с чего она возбудилась на этот раз? – спросил Спакс; ему всегда нравилось подначивать этих хлыщей, однако на сей раз молодой человек не среагировал на наглую фамильярность и не выпучил глаза. Он просто продолжал, словно не слышал Спакса.