Пыль грез. Том 2
Часть 97 из 119 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Боги, вот уж и правда «мостожоги». – Порес вздохнул и сурово зыркнул на волов. – Мотайте на ус, олухи бесполезные.
Мертвоголов, последний выживший принц некоего пустынного племени в Семи Городах и самая страшная машина для убийства из всех, кого знала сержант Уголёк, накручивал волосы Драчунье. Стиль прически явно отличался от того, что был в ходу среди далхонцев, но на небольшой и круглой голове Драчуньи она смотрелась, на взгляд Уголька, как нечто среднее между удобным и жутким.
– Сстри-ка, – бубнил Неп Хмурый; его сморщенный пятнистый лоб напоминал черепашью кожу. – Тратно!
– Ну не знаю, – возразил Аккурат. – Эти кудряшки будут вместо подкладки под шлемом. Ей будет не так жарко, как нам.
– Нетто, дуба! Мервоглов хожна баба!
– Почти стихи, – произнес Мелкий.
Он лежал, вытянув ноги, почти суя сапоги в тлеющий костер. Руки сплетены за головой, глаза закрыты.
Уголёк и еще с полдюжины солдат, сидевших вокруг костра, время от времени поглядывали в сторону Мелкого. Жестами, без слов, делали ставки, когда же тот наконец заметит, что ноги у него начинают поджариваться. Капрал Римм вел отсчет и уже дошел до седьмого десятка.
Дым из трубки, с которой Драчунья теперь не расставалась, лез прямо в лицо Мертвоголову, орудующему костяным крючком и деревянным валиком, отчего ему приходилось постоянно тереть глаза.
И как только чудакам удается находить друг друга в толпе – или, как в этом случае, в чистом поле? Они будто травяные пауки из саванны, что в период спаривания выбрасывают перед собой щупальце длиной с палец. Поймав себя на том, что снова думает о пауках (уже, наверное, в пятый раз за день), Уголёк посмотрела на неподвижно лежащего сержанта Хеллиан. Накануне она завалилась к ним в лагерь, думая, что это ее взвод. Она была настолько пьяна, что Римм всеми правдами и неправдами не давал ей садиться близко к огню, дабы воздух вокруг не воспламенился. Хеллиан сказала, что спасалась от пауков. От каких? Вместо объяснения она рухнула наземь.
Мертвоголов какое-то время осматривал ее, разглаживая волосы и проверяя, не сломалась ли рука или нога. А потом так и заснул, свернувшись вокруг Хеллиан. Матери, которой у него никогда не было. Или матери, которую он никак не может забыть. Все те заблудшие принцы из детских сказок и вполовину не столь заблудшие, как Мертвоголов. Какую грустную, хоть и путаную, историю можно сочинить из жизни этого милого мальчика!
Уголёк потерла виски. Она чувствовала себя почти так же, как Хеллиан, хотя пила накануне только разбавленное пиво. В разбитом сознании царило оцепенение. Без обычной гнетущей чувствительности Уголёк наполовину ослепла и оглохла. Похоже, меня совсем… накрыло.
Что-то. Что-то близится. Уже совсем близко. В этом ли все дело?
Интересно, где сейчас сестра – и как далеко изморцы с хундрилами? Давно пора было с ними встретиться, нет?
Уголёк вспомнила ту роковую аудиенцию у адъюнкта. Вспомнила злое выражение на лице у Масан Гилани, когда Тавор ее отослала. Отвечая на предложения Уголька, адъюнкт ни мгновения не колебалась и не высказала ни единого возражения. Единственная зримая реакция была раньше. Предательство. Да, это слово ее ранило. Она все в состоянии вынести, кроме этого. Сама мысль лишает ее смелости. Что с тобой случилось, Тавор Паран? Может, что-то из детства: суровый отказ, измена, которая ранила тебя в самые глубины сердца, убила в тебе невинное дитя?
Когда это произошло? Все те раны, которые сделали из нас взрослых, – таких, какие мы сейчас? Если ребенок недоедает, он не вырастет большим и сильным. Если ребенка не любят, он никогда не найдет любви и сам не сможет никого полюбить. Если ребенок не смеется, ничто в мире не принесет ему радости. А если ребенок получил тяжелую рану, он всю жизнь будет пытаться ее залечить, но вольно или невольно будет постоянно расковыривать болячку. Уголёк думала о бездумных поступках и безразличных жестах, которые наблюдала у родителей в цивилизованном обществе. Такое ощущение, будто на детей у них никогда нет времени. Родители слишком заняты собой, и это отношение передается следующему поколению, а от него – следующему.
В далхонских селениях и на севере, и на юге ребенка считали подарком и дарили ему терпение. Терпение, исполненное уважения, желания слушать и готовности учить. Разве не в этом родительский долг? И разве цивилизация способна выжить, планомерно изничтожая эти ценнейшие взаимоотношения? Провести время с детьми? Некогда. Нужно работать, чтобы их прокормить, в этом ваш долг. Однако ваша верность, сила и энергия принадлежат нам.
Нам – это кому? Нам – поругателям мира. Чьего мира? Вашего. И ее – то есть адъюнктова. А заодно и мира Мертвоголова – бедного, потерянного Мертвоголова. И мира Хеллиан, купающейся в теплых объятиях алкоголя. Мир, принадлежащий вам всем и тому бродячему бывшему священнику с вечной ухмылкой и сломленным взглядом. Вашим армиям, царям и царицам, вашим богам и – главное – вашим детям.
Мы убиваем их мир еще до того, как они могут стать его хозяевами. Еще до того, как они вырастут и поймут, что это такое.
Уголёк снова потерла виски. Адъюнкт очень одинока, это так. Но я пыталась. Мне так кажется. Тавор Паран, ты не права, считая себя брошенной. Сумела ли я до тебя это донести? Что ты делала, когда я ушла, оставив тебя одну в пустой палатке? Когда ни Лостара Йил, ни кто-то другой тебя не видел?.. Что ты высвободила из своих внутренних цепей?
Если Флакон смотрел через глаза одной из своих крыс, что он видел в твоем лице?
Видел ли он хоть что-то? Хоть что-то?
– Что горит?
– Так ты и горишь, Мелкий.
Тяж даже не пошевелился. От сапог густо валил черный дым.
– Как думаешь, Аккурат, я уже прожарился?
– Как хрустящий бекон.
– Боги, обожаю бекон.
– Мелкий, ты ноги вытаскивать собираешься? – встревожился Мулван Трус.
– Эй, гады, вы ставки сделали?
– Конечно, – отозвался Правалак Римм.
– Кто считает?
– Я, – сказал Римм. – Участвуют все, включая Мертвоголова и Драчунью, – они вдвоем заняты и все такое, но сойдут за одного.
– Уголёк поставила?
– Ага, – откликнулась Уголёк.
– На какое число?
– На семь.
– Римм, до скольких уже досчитал?
– До трех.
– Вслух считай!
– Пять, шесть, се…
Мелкий отдернул ноги от костра и вскочил.
– Вот это верность, – ухмыльнулась Уголёк.
– Нчессна! Нчессна! Стаил наять! Наять! Эйрим, нчессна!
– Это ведь Мелкого ноги, – сказал Мулван. – Что хочет с ними, то и делает. Уголёк сорвала куш, потому что красивая. Так, Мелкий?
Тот расплылся в улыбке.
– Так! Эй, Голь, я тебе нравлюсь?
– Наполовину, – ответила она.
– Мне хватит. Неп, во сколько мне обойдется быстрое исцеление?
– Х-ха! Твоя ловина! Ловина! Ха-ха!
– Половина от моей половины…
– Тутки! Тутки!
– Либо так, либо сержант приказывает тебе меня исцелить за просто так.
– Резонно, – сказала Уголёк и обратилась к Бадану Груку: – Эй, Бадан, можешь прислать нам своего целителя?
– Не вопрос.
– Это все подстава, – проворчал Аккурат. – Чую, тут попахивает не только беконом.
– Шо я грил! Млекий! Шо я грил!
– Пожалей его, Мелкий, а он за это постарается.
– Хорошо, сержант Уголёк. Половина от половины. Договорились. Где общак?
– Сбрасываемся, народ! – объявил Римм, поднимая шлем. – Передавайте по кругу.
– Развод, – проворчала Молния. – Затылок, нас всех развели.
– Эка невидаль. Морпехи играют нечестно…
– Они играют на победу, – закончила за ним Молния старый девиз «Мостожогов».
Уголёк поднялась и вышла из лагеря. Как назвать состояние, когда оцепенел и беспокоен одновременно? Через несколько шагов она поняла, что не одна. Повернув голову, увидела рядом с собой Бадана Грука.
– Уголёк, ты какая-то… сама не своя. Не заболела? Слушай, Целуй…
– Не надо про мою сестру, Бадан. Я лучше всех ее знаю.
– Именно. Ей не терпелось сбежать, все это видели. И ты наверняка тоже. Одного в толк не возьму: почему она никого из нас за собой не потянула?
Уголёк мельком взглянула на Бадана Грука.
– Она бы тебя уговорила?
– Возможно.
– А потом вы на пару стали бы уламывать меня, пока я не поддамся.
– Вроде того, да. Вот только этого не случилось. Теперь она неизвестно где, а мы застряли тут.
– Я не собираюсь дезертировать, Бадан.
– Что, даже не думала?.. В смысле, последовать за Целуй?