Пыль грез. Том 2

Ном Кала обнаружила, что рядом шагает заклинатель костей Улаг Тогтил. Который был, несомненно, самым крупным имасским воином из всех, кого она когда-либо видела. Кровь треллей. Ей стало любопытно, как он выглядел во плоти. Наверняка очень грозно – широкий клыкастый рот, а глазки маленькие, как у ледового кабана. Треллей она мало помнила – в ее время их почти уже не осталось, они стали первой из рас, которую люди стерли с лица земли. Она даже не была уверена, что воспоминания те действительно ее собственные, а не просочились к ней в сознание от оршайнов.

Которые исходили горечью. От них потоком лились злобные эмоции, неуправляемые желания, бездонное отчаяние и бессмысленная ярость. Она чувствовала себя как в осаде – на долю оршайнов выпали тяжкие муки, их дух оказался сломлен. Ни она, ни ее сородичи не обладали хоть каким-то умением закрыться от этого потока. У них попросту не было подобного опыта.

От Первого же Меча не исходило ничего. Ни единого обрывка мысли, ни даже намека на чувство. Его душа попросту лишена жизни? Или же его самообладание столь абсолютно, что даже самые ее целеустремленные попытки прорваться к его мыслям попросту вяло соскальзывают, словно дождинки с твердого камня? Загадка Оноса Т'лэнна не переставала ее беспокоить.

– Это – знак милосердия, – прервал ее размышления Улаг Тогтил.

– Что именно, заклинатель?

– Твои мысли, Ном Кала, тоже сочатся наружу. Никто из нас собой не управляет. Кости наши трепещут, в остатках глаз вихрится тьма. Мы привыкли полагать, что сами творим собственные мысли и чувства, вот только я так не думаю.

– В самом деле?

Он кивнул.

– Нас колышет волна, что тянется за ним следом. Вся эта ярость, вся жажда насилия. Она нас пожирает, всех по отдельности, и принимает форму проглоченного. Мы же верим, что каждый руководствуется собственными намерениями. И это, Ном Кала, меня беспокоит. Сколько еще осталось, пока мы не вцепимся друг другу в глотки?

– Значит, никакое это не милосердие, – ответила она.

– А это кое от чего зависит.

– От чего же?

– От того, насколько Онос Т'лэнн прямолинеен.

– Будь добр, объясни.

– Ном Кала, он сказал, что не принуждает нас к подчинению. Что не станет вести себя как т'лан имасс. И это важно. Понимает ли он сам, что за волна за ним тянется? Я полагаю, что да.

– Тогда зачем он все это делает?

– Это нам предстоит увидеть.

– Только если ты не ошибаешься – и если Первый Меч успеет собрать нас вокруг себя, прежде чем окажется слишком поздно. В том, что ты сейчас описал, заключается огромный риск, и чем дольше он ждет, тем меньше у него будет шансов нас сплотить.

– Так и есть, – пророкотал Улаг Тогтил.

– Но ты все равно в него веришь?

– Вера вообще вещь странная – а для т'лан имассов это не более чем бледная тень прежнего воспоминания. Быть может, Ном Кала, Первый Меч хочет пробудить нас заново. Превратить в нечто большее, нежели т'лан имассы. Потому-то он и не стал нас подчинять, а показал нам взамен присущую смертным свободу, которую мы сами уже давно почитаем утраченной. Как живым удается командовать такими же, что и они сами? Как может действовать армия смертных, когда внутри у каждого солдата – хаос противоречивых желаний?

– В чем смысл нам все это показывать? – спросила его Ном Кала. – Мы ведь – не смертные. Мы – т'лан имассы.

Он пожал плечами.

– На это у меня пока что нет ответа. Но я думаю, он еще даст нам возможность увидеть.

– Лучше бы ему с этим не тянуть, заклинатель.

– Ном Кала, – Улаг сейчас внимательно в нее вглядывался, – мне думается, раньше ты была красавицей.

– Была. Раньше.

– Вот бы мне довелось тебя тогда увидеть.

Но она лишь покачала головой.

– Только подумай, как нам сейчас было бы больно.

– И это верно. Прости, мне очень жаль.

– Как и мне, заклинатель.



– Мы уже пришли? У меня ноги болят.

Драконус остановился, развернулся и вгляделся в полукровку-тоблакая.

– Да, пожалуй, можно и отдохнуть. Проголодался?

Ублала кивнул.

– А еще я спать хочу. И доспехи плечи натерли. И топор тяжелый. И по друзьям я соскучился.


– Для топора у тебя на доспехах петля есть, – подсказал ему Драконус. – Вовсе не нужно все время держать его наготове. Ты ведь и сам видишь, что никто к нам тут не подкрадется, мы его издали заметим.

– Зато если я сам замечу кролика или курицу, я их догоню – у нас тогда еда будет.

– Это незачем – ты ведь уже мог убедиться, что пищу и воду я могу наколдовать.

Ублала нахмурился.

– Я хочу, чтобы и от меня польза была.

– Понимаю. Уверен, что такая возможность у тебя будет, и уже скоро.

– Ты кого-то заметил? – Ублала выпрямился и начал беспокойно оглядываться. – Кролика? Корову? Вон тех двух женщин?

Драконус вздрогнул и тоже принялся оглядываться, пока не обнаружил две фигурки, направляющиеся сейчас к ним, хотя до них оставалось еще сотни три шагов. Двигались они с юга, пешими.

– Дождемся их, – сказал он наконец. – И, Ублала, сражаться с ними не нужно.

– Не нужно, потому что секс лучше. То есть, когда с женщинами. К мулу тому я даже и не притрагивался. Потому что противно, врут они все. Давай уже поедим?

– Разожги костер, – сказал ему Драконус. – Из тех дров, что мы вчера собрали.

– Сейчас. А где дрова-то?

Драконус повел рукой, и почти у самых ног Ублалы возникла приличных размеров вязанка сучьев.

– А, вот же они. Все в порядке, Драконус, я уже нашел.

Шедшая впереди женщина была молодой, вида явно варварского. Глаза ее сверкали из-под нанесенной черной краской полосы, вероятно, означавшей горе, остальное лицо было раскрашено белым – в виде черепа. Мускулистая, длинные волосы заплетены в ржавого цвета косы. В трех шагах позади нее ковыляла босая старуха в заляпанном грязью одеянии. На ее почерневших пальцах сверкали кольца, резко выделявшиеся на фоне общей растрепанности.

Они остановились за десяток шагов от Драконуса и Ублалы. Заговорила с ними младшая.

Ублала, как раз закончивший разводить костер, поднял голову:

– Это торговое наречие – я тебя понимаю. Драконус, они голодны и хотят пить.

– Знаю, Ублала. Еда – в мешке. И там же – кувшин с элем.

– Правда? А в каком еще мешке… а, ну да, вижу. Ты скажи этой молодой, что я хочу с ней секса, только как-нибудь повежливей…

– Ублала, мы ведь с тобой на том же самом торговом наречии и разговариваем – во всяком случае, по большей части. Как, например, и сейчас. – Он шагнул вперед. – Добро пожаловать, мы охотно с вами поделимся.

Внимание молодой женщины, чья рука, стоило Ублале обозначить свои намерения, потянулась к кинжалу у нее на поясе, вернулось к Драконусу.

– Меня зовут Ралата, я – Ссадина из Белолицых баргастов клана Акхрата.

– Далеко же от дома тебя занесло, Ралата.

– Далеко.

Драконус перевел взгляд на старуху.

– А твоя спутница?

– Я наткнулась на нее, в одиночку блуждавшую по степи. Это Секара, из высокородных Белолицых. Но она почти лишилась рассудка.

– У нее гангрена на пальцах, – заметил Драконус. – Их нужно отсечь, пока зараза не пошла дальше.

– Знаю, – сказала Ралата, – я пыталась что-то сделать, но она отказывается. Думаю, дело в кольцах. Это последний знак ее былого богатства. – Поколебавшись, Ссадина добавила: – Мой народ уничтожен. Погибли все. Белолицых баргастов больше нет. Ни моего клана, ни клана Секары. Ни одного не осталось. Я не знаю, что именно произошло…

– Мертвы! – взвизгнула Секара, вздымая полусгнившие руки. – Замерзли! Все вымерзли!

Ублала, которого вопль старухи заставил подскочить, торопливо засеменил поближе к Драконусу.

– От нее воняет, – пожаловался он. – И пальцы у нее не работают, кому-то ее кормить придется. Только я не буду. Она какие-то гадости говорит.

– Мне она то же самое по тысяче раз на день повторяет, – продолжила Ралата. – И я ей верю – не могу не верить – у нее в глазах смерть. И сердцем тоже чувствую, что мы одни остались.

– Воспаление дошло до мозга, – сказал Драконус. – Тебе, Ралата, лучше бы ее убить.

– И остаться последней из Белолицых? На такое мне храбрости недостанет.

– Хочешь, чтобы это сделал я? – спросил ее Драконус.