Пыль грез. Том 2
Часть 81 из 119 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Сечул знал, причем всегда, что она являет собой образцовую уравновешивающую силу. Созидание было для нее личным врагом, и она собственноручно отвечала ему разрушением. Никакого смысла в порядке она не видела, во всяком случае, если он был обусловлен разумной волей. Подобное она воспринимала как вызов.
Кильмандарос по-прежнему поклонялись в бесчисленных культурах, вот только ничего благого в этих чувствах не было. Она носила тысячи имен, принимала тысячи обличий, но в каждом из них служила лишь источником смертельного ужаса. Та, кто разрушает, уничтожает, пожирает. Удары ее кулаков воплощались в самых жестоких силах природы – в лопнувших горах, опустошительных наводнениях, раскалывающих землю трещинах, реках расплавленной лавы. Небеса ее были темными, набухшими, бурлящими. Дождь – потоком золы и пепла. Ее тень убивала.
Позаимствованные у форкрулов суставы сгибающихся под невозможными углами конечностей нередко считались физическим свидетельством того, что в случае Кильмандарос ошиблась сама природа. Ломаные кости – что тем не менее обрушиваются на тебя с гигантской, неумолимой мощью. Способное безумно выворачиваться тело. Для верующих она персонифицировала безудержный гнев, отказ от рассуждений и нежелание себя ограничивать. Священным писанием этому культу служили кровопролитие, уродство и восхваление насилия.
А сына своего, дорогая матушка, ты чему научишь?
Впереди шагал Эстранн, убежденный, будто понимает, что делает. Многочисленные миры ждали его направляющего прикосновения, того самого толчка, что сплошь и рядом побуждал Кильмандарос к бессмысленному разрушению. Но между ними всегда находился Сечул Лат, Господин Удачи и Неудачи, Метатель Костяшек. Который мог одарить улыбкой ложного милосердия – или просто плюнуть и отвернуться. Мог придать форму любому из мгновений бешенства своей матушки. Кому жить, кому умирать – решал именно он.
И поклонялись ему тоже самозабвенней, чем прочим. Так было всегда и пребудет вовеки. Каким бы богам и богиням ни возносили молитвы смертные идиоты, арбитром их просьб оставался Сечул Лат. «Спаси меня!» «Спаси нас!» «Даруй богатство!» «И процветание!» До богов подобные мольбы даже и не доходили. Нужда и желание перехватывали молитвы на лету, отбрасывая прямиком в царство Сечула.
Он и сейчас был способен открыть себя воплям бесчисленных смертных, каждый из которых умолял уделить им хотя бы один миг его времени, его внимания. Его благословения.
Вот только он давно уже перестал слушать. Породив Близнецов, он оставил эти жалкие игры им в наследство. Да и как было не устать от нескончаемых молитв? В которых каждое желание, сколь глубоко прочувствованным оно ни было, неизменно обращалось средоточием отвратительной алчности. Ведь чтобы тебе что-то досталось, остальным придется утратить. За радость расплачиваются печалью. Триумф воздвигается на куче костей. Спасти твое дитя? Придется умереть чужому. Равновесие. Во всем должно быть равновесие. Возможно ли существование более жестокое, справедливость – более пустая? Благословляя тебя удачей, я обрушиваю на другого проклятие неудачи. Перед этим законом склоняются даже боги. Сотворение, уничтожение, жизнь, смерть – нет уж, с меня довольно! Довольно всего этого!
Предоставьте все моим Опоннам. Близнецам, что должны всегда смотреть друг на друга, а иначе рухнет само мироздание. Пускай забирают себе!
Нет уж, сам он кровушки смертных успел напиться досыта.
Но вот что касается крови бессмертных, тут дело другое. С ее помощью он смог бы… смог бы… что именно? Я смог бы сломать опору. Обрушить весы. Хотя смысла в том никакого – об этом позаботились че'малли. Мы поднимаемся и падаем вновь, но с каждым новым циклом взлет уже не столь высок, а падение уносит нас все глубже. Смертные об этой спирали даже не подозревают. Но закончится все. Иссякнут силы самой природы, и все прекратится.
Я это видел. Я знаю, что нас ждет.
Эстранн жаждет возрождения, но оно недостижимо. Каждое новое поколение богов слабее предыдущего – о да, они являются в сверкании могущества, но это в них светится юность, которой вскоре настает конец. То же относится и к поклоняющимся им смертным, которые на протяжении своей крошечной, коротенькой жизни соскальзывают в циничное безразличие, а те немногие, в ком еще осталась какая-то вера, прячутся по углам, скаля оттуда зубы в страстном, слепом фанатизме, – слепота для них делается добродетелью, а движение времени кажется возможным остановить, а то и обернуть вспять. Безумие. Идиотизм.
Обратно никому из нас пути нет. То, чего ты добиваешься, Эстранн, лишь ускорит твое окончательное падение – но туда тебе и дорога. А пока что веди нас, приятель. Туда, где я сделаю то, что следует. И положу конец… всему.
Шедший впереди Эстранн остановился и развернулся к ним, ожидая. Одинокий глаз разглядывал их, прыгая то туда, то сюда.
– Уже совсем близко, – сказал он. – Мы сейчас непосредственно над искомым порталом.
– Она прикована внизу? – спросила Кильмандарос.
– Да.
Сечул Лат потер затылок и отвернулся. Видневшаяся на расстоянии гряда каменных клыков казалась необычно упорядоченной. Среди них виднелись своего рода пеньки – целые горы были там вырваны, выворочены из земной тверди. Они их здесь построили. После чего этот мир оказался не нужен. Поскольку все живые существа до единого были пожраны. Какая решительная… убежденность. Он снова бросил взгляд на Эстранна.
– Там должны быть чары.
– Да – чары Демелейна, – отозвался Эстранн.
Кильмандарос при этих словах негромко взрыкнула.
Давай, Эстранн, попробуй-ка про драконов. Она готова. Она всегда готова.
– Нам, – продолжил тем временем Эстранн, – следует быть начеку. Кильмандарос, держи себя в руках. Нам не будет никакого проку, если, разбив чары, ты потом и ее саму убьешь.
– Если б только знать, почему ее вообще сковали, – сказал Сечул, – может статься, нам удалось бы с ней договориться.
Эстранн беззаботно пожал плечами.
– Разве, Кастет, это не очевидно? Она оказалась неуправляемой. Отравой – в самой их середине.
Она служила балансиром, противовесом для всех остальных. Хаос внутри, разве это мудро?
– Может, все же найдется другой способ?
Эстранн нахмурился.
– Что ж, послушаем, – скрестил он руки на груди.
– В этом наверняка участвовал К'рул. В том, чтобы ее сковать, – в конце концов, он был в этом больше всех заинтересован. Ты прав, она оказалась отравой – но по отношению к ее собственным сородичам это было случайностью. Истинной отравой она служила, будучи на свободе в крови К'рула – в его Путях. Ему было необходимо, чтобы ее сковали. Устранили. – Он помолчал, склонив голову набок. – Тебя не забавляет, что теперь ее место занял Увечный бог? Что это он теперь отравляет К'рула?
– Две болезни между собой не связаны, – возразил Эстранн. – Ты, Кастет, говорил о другом способе. Я все еще надеюсь его услышать.
– Мне он неизвестен. Но ты, Эстранн, рискуешь сейчас совершить фатальную ошибку.
Тот лишь отмахнулся.
– Если она не станет с нами сотрудничать, пусть Кильмандарос делает то, с чем лучше всего справляется. Убьет суку на месте, да и дело с концом. Ты, Сечул, меня до сих пор за дурачка считаешь? Я все прекрасно продумал. Нас троих, здесь и сейчас, достаточно, чтобы сделать все необходимое. Мы предложим ей свободу – ты что же, и в самом деле считаешь, что она откажется?
– Откуда у тебя уверенность, что она выполнит свою часть сделки?
Эстранн улыбнулся.
– Как раз на этот счет я не беспокоюсь. Уж придется тебе, Кастет, тут мне поверить. Ну, ладно, я уже заждался. Не пора ли за дело? Я так полагаю, что пора.
Он отступил в сторону, вперед тяжко шагнула Кильмандарос.
– Здесь? – спросила она.
– Да, тут в самый раз.
Ее кулаки ударили в землю. По равнине прокатился гулкий гром, отдавшись в костях Сечула Лата вибрирующей дрожью. Кулаки беспрерывно поднимались и опускались, лупили с недоступной никакому смертному мощью, горизонт закрыла постепенно поднимающаяся пыль. Порода под спекшейся золой была не осадочной, но закаленной в огне пористой пемзой. Не имеющей возраста, застывшей памятью единственного разрушительного мгновения. Ничего не знающей о вечности.
Сечул Лат присел на корточки. Похоже, на это уйдет какое-то время. Сестрица, ты слышишь? Это мы тут к тебе стучимся…
– Что? – воскликнул Торант. – Что ты сейчас такое сказала?
Тощая ведьма скрипуче пожала костлявыми плечами.
– Надоела мне уже эта иллюзия.
Он огляделся еще раз. Следа от повозки не было. Он будто растворился. Исчез даже тот след, который они сами оставили.
– Но я же шел по нему… я ясно видел…
– Нельзя быть таким тупым, – отрезала Олар Этил. – Я забралась тебе в мозги и заставила видеть то, чего нет. Ты все это время скакал не в ту сторону – да и кому он нужен, этот треклятый тригалльский фургон? Их уже, наверное, и в живых-то нет. – Она махнула рукой вперед. – Я всего и сделала, что увела тебя с их следа. Поскольку то, что мы ищем, – оно здесь.
– Если б я только мог тебя убить, я бы так и поступил, – проговорил Торант.
– Такими тупыми только юнцы бывают, – фыркнула она в ответ. – Если они чему-то и способны в молодости научиться, так это сожалению. Потому-то и гибнут в таких количествах, о чем после уже вечно сожалеют их родители. Ладно, надеюсь, со сценами покончено и можно двигаться дальше?
– Я тебе не ребенок!
– Именно это дети всегда рано или поздно и заявляют. – С этими словами она двинулась вперед и проковыляла мимо Торанта, чья лошадь, стоило заклинательнице костей оказаться слишком близко, отдернулась в сторону.
Он успокоил животное, злобно таращась в облезлую спину Олар Этил.
«…то, что мы ищем – оно здесь». Его взгляд пополз вверх. Над равниной уныло торчала очередная треклятая драконья башня. Заклинательница костей маршировала туда, словно намереваясь опрокинуть ее одним пинком. Нет никого безжалостней мертвой бабы. Хотя если судить по живым, с которыми я знался, удивляться тут нечему. До покинутой башни все еще оставалось не меньше лиги. Наносить туда визит ему не особо хотелось, не в последнюю очередь по причине необъяснимого интереса Олар Этил именно к этому сооружению, да и размер тоже отпугивал. Каменный город, разросшийся не по сторонам, но вверх – зачем?
Ну, скажем, для обороны. Только мы уже убедились, что оно не помогает. Потом, что если где-нибудь внизу случится пожар? Тем, кто наверху, деваться будет некуда. Нет, строить такое способны лишь идиоты, с которыми ему не хотелось иметь никаких дел. Что плохого в хижине? В обтянутой шкурами полукруглой палатке – которую можно собрать и унести с собой туда, куда захочешь. И бросать ничего не придется. Не нужно зря давить на почву – так говорили старейшины.
Вот только почему они так говорили? Да потому, что так убегать было легче. До тех пор, пока не стало некуда убегать. Если бы мы, подобно летерийцам, строили города, им пришлось бы уважать нас самих и наши притязания на собственную землю. У нас появились бы права. А с нашими хижинами, что не давят на почву, им не требовалось воспринимать нас всерьез – тем легче было нас убивать.
Ударом пяток послав лошадь вперед, он сощурился на облезлую башню. Может статься, города нужны не только для того, чтобы жить. Но и чтобы иметь право где-то жить. И чтобы брать от окружающих земель все, что нужно для жизни. Подобно огромному клещу, запустившему поглубже свой хоботок, пока не высосет всю кровь, какую получится. Чтобы потом высвободиться и пуститься на поиски нетронутого клочка кожи. И вновь предъявить права на то, чтобы досыта пить из земли.
Он знал, что клещей проще всего убивать ногтем большого пальца – пристроить насекомое на плоском камне и там располовинить. Он вспомнил собаку, попытавшуюся как-то сожрать клеща. Пес потом долго отплевывался. Вкус у клеща оказался мерзкий – даже для собак, которым, как он думал, все нипочем. Города, надо думать, на вкус еще мерзопакостней.
Послушай! Я уже с ума схожу. Треклятая ведьма – ты все еще здесь? У меня в черепе? Заставляешь мои мысли все ходить и ходить бесплодными кругами?
Он нагнал ее и поехал рядом.
– Отстань уже от меня!
– Не больно-то ты мне был и интересен, – откликнулась она.
– Странно, я вот про тебя давно уже думаю то же самое, – возразил Торант, – однако ты до сих пор здесь.
Она остановилась, развернулась.
– Ну, вот и хорошо. У нас, воин, вот-вот появится компания.
Он изогнулся в седле и принялся всматриваться в безоблачное небо.
– Те, о которых говорил Силкас Руин? Но я никого не вижу…
– Они приближаются.
– Чтобы с нами сразиться?
– Нет. Прежде они не отличались умом, но, надо надеяться, смерть их чему-то научила. – Помолчав, она добавила: – Или же нет.
В похожей на проволоку траве что-то шевельнулось. Ящерица, или…
– Ведьма, это еще что такое?
Кильмандарос по-прежнему поклонялись в бесчисленных культурах, вот только ничего благого в этих чувствах не было. Она носила тысячи имен, принимала тысячи обличий, но в каждом из них служила лишь источником смертельного ужаса. Та, кто разрушает, уничтожает, пожирает. Удары ее кулаков воплощались в самых жестоких силах природы – в лопнувших горах, опустошительных наводнениях, раскалывающих землю трещинах, реках расплавленной лавы. Небеса ее были темными, набухшими, бурлящими. Дождь – потоком золы и пепла. Ее тень убивала.
Позаимствованные у форкрулов суставы сгибающихся под невозможными углами конечностей нередко считались физическим свидетельством того, что в случае Кильмандарос ошиблась сама природа. Ломаные кости – что тем не менее обрушиваются на тебя с гигантской, неумолимой мощью. Способное безумно выворачиваться тело. Для верующих она персонифицировала безудержный гнев, отказ от рассуждений и нежелание себя ограничивать. Священным писанием этому культу служили кровопролитие, уродство и восхваление насилия.
А сына своего, дорогая матушка, ты чему научишь?
Впереди шагал Эстранн, убежденный, будто понимает, что делает. Многочисленные миры ждали его направляющего прикосновения, того самого толчка, что сплошь и рядом побуждал Кильмандарос к бессмысленному разрушению. Но между ними всегда находился Сечул Лат, Господин Удачи и Неудачи, Метатель Костяшек. Который мог одарить улыбкой ложного милосердия – или просто плюнуть и отвернуться. Мог придать форму любому из мгновений бешенства своей матушки. Кому жить, кому умирать – решал именно он.
И поклонялись ему тоже самозабвенней, чем прочим. Так было всегда и пребудет вовеки. Каким бы богам и богиням ни возносили молитвы смертные идиоты, арбитром их просьб оставался Сечул Лат. «Спаси меня!» «Спаси нас!» «Даруй богатство!» «И процветание!» До богов подобные мольбы даже и не доходили. Нужда и желание перехватывали молитвы на лету, отбрасывая прямиком в царство Сечула.
Он и сейчас был способен открыть себя воплям бесчисленных смертных, каждый из которых умолял уделить им хотя бы один миг его времени, его внимания. Его благословения.
Вот только он давно уже перестал слушать. Породив Близнецов, он оставил эти жалкие игры им в наследство. Да и как было не устать от нескончаемых молитв? В которых каждое желание, сколь глубоко прочувствованным оно ни было, неизменно обращалось средоточием отвратительной алчности. Ведь чтобы тебе что-то досталось, остальным придется утратить. За радость расплачиваются печалью. Триумф воздвигается на куче костей. Спасти твое дитя? Придется умереть чужому. Равновесие. Во всем должно быть равновесие. Возможно ли существование более жестокое, справедливость – более пустая? Благословляя тебя удачей, я обрушиваю на другого проклятие неудачи. Перед этим законом склоняются даже боги. Сотворение, уничтожение, жизнь, смерть – нет уж, с меня довольно! Довольно всего этого!
Предоставьте все моим Опоннам. Близнецам, что должны всегда смотреть друг на друга, а иначе рухнет само мироздание. Пускай забирают себе!
Нет уж, сам он кровушки смертных успел напиться досыта.
Но вот что касается крови бессмертных, тут дело другое. С ее помощью он смог бы… смог бы… что именно? Я смог бы сломать опору. Обрушить весы. Хотя смысла в том никакого – об этом позаботились че'малли. Мы поднимаемся и падаем вновь, но с каждым новым циклом взлет уже не столь высок, а падение уносит нас все глубже. Смертные об этой спирали даже не подозревают. Но закончится все. Иссякнут силы самой природы, и все прекратится.
Я это видел. Я знаю, что нас ждет.
Эстранн жаждет возрождения, но оно недостижимо. Каждое новое поколение богов слабее предыдущего – о да, они являются в сверкании могущества, но это в них светится юность, которой вскоре настает конец. То же относится и к поклоняющимся им смертным, которые на протяжении своей крошечной, коротенькой жизни соскальзывают в циничное безразличие, а те немногие, в ком еще осталась какая-то вера, прячутся по углам, скаля оттуда зубы в страстном, слепом фанатизме, – слепота для них делается добродетелью, а движение времени кажется возможным остановить, а то и обернуть вспять. Безумие. Идиотизм.
Обратно никому из нас пути нет. То, чего ты добиваешься, Эстранн, лишь ускорит твое окончательное падение – но туда тебе и дорога. А пока что веди нас, приятель. Туда, где я сделаю то, что следует. И положу конец… всему.
Шедший впереди Эстранн остановился и развернулся к ним, ожидая. Одинокий глаз разглядывал их, прыгая то туда, то сюда.
– Уже совсем близко, – сказал он. – Мы сейчас непосредственно над искомым порталом.
– Она прикована внизу? – спросила Кильмандарос.
– Да.
Сечул Лат потер затылок и отвернулся. Видневшаяся на расстоянии гряда каменных клыков казалась необычно упорядоченной. Среди них виднелись своего рода пеньки – целые горы были там вырваны, выворочены из земной тверди. Они их здесь построили. После чего этот мир оказался не нужен. Поскольку все живые существа до единого были пожраны. Какая решительная… убежденность. Он снова бросил взгляд на Эстранна.
– Там должны быть чары.
– Да – чары Демелейна, – отозвался Эстранн.
Кильмандарос при этих словах негромко взрыкнула.
Давай, Эстранн, попробуй-ка про драконов. Она готова. Она всегда готова.
– Нам, – продолжил тем временем Эстранн, – следует быть начеку. Кильмандарос, держи себя в руках. Нам не будет никакого проку, если, разбив чары, ты потом и ее саму убьешь.
– Если б только знать, почему ее вообще сковали, – сказал Сечул, – может статься, нам удалось бы с ней договориться.
Эстранн беззаботно пожал плечами.
– Разве, Кастет, это не очевидно? Она оказалась неуправляемой. Отравой – в самой их середине.
Она служила балансиром, противовесом для всех остальных. Хаос внутри, разве это мудро?
– Может, все же найдется другой способ?
Эстранн нахмурился.
– Что ж, послушаем, – скрестил он руки на груди.
– В этом наверняка участвовал К'рул. В том, чтобы ее сковать, – в конце концов, он был в этом больше всех заинтересован. Ты прав, она оказалась отравой – но по отношению к ее собственным сородичам это было случайностью. Истинной отравой она служила, будучи на свободе в крови К'рула – в его Путях. Ему было необходимо, чтобы ее сковали. Устранили. – Он помолчал, склонив голову набок. – Тебя не забавляет, что теперь ее место занял Увечный бог? Что это он теперь отравляет К'рула?
– Две болезни между собой не связаны, – возразил Эстранн. – Ты, Кастет, говорил о другом способе. Я все еще надеюсь его услышать.
– Мне он неизвестен. Но ты, Эстранн, рискуешь сейчас совершить фатальную ошибку.
Тот лишь отмахнулся.
– Если она не станет с нами сотрудничать, пусть Кильмандарос делает то, с чем лучше всего справляется. Убьет суку на месте, да и дело с концом. Ты, Сечул, меня до сих пор за дурачка считаешь? Я все прекрасно продумал. Нас троих, здесь и сейчас, достаточно, чтобы сделать все необходимое. Мы предложим ей свободу – ты что же, и в самом деле считаешь, что она откажется?
– Откуда у тебя уверенность, что она выполнит свою часть сделки?
Эстранн улыбнулся.
– Как раз на этот счет я не беспокоюсь. Уж придется тебе, Кастет, тут мне поверить. Ну, ладно, я уже заждался. Не пора ли за дело? Я так полагаю, что пора.
Он отступил в сторону, вперед тяжко шагнула Кильмандарос.
– Здесь? – спросила она.
– Да, тут в самый раз.
Ее кулаки ударили в землю. По равнине прокатился гулкий гром, отдавшись в костях Сечула Лата вибрирующей дрожью. Кулаки беспрерывно поднимались и опускались, лупили с недоступной никакому смертному мощью, горизонт закрыла постепенно поднимающаяся пыль. Порода под спекшейся золой была не осадочной, но закаленной в огне пористой пемзой. Не имеющей возраста, застывшей памятью единственного разрушительного мгновения. Ничего не знающей о вечности.
Сечул Лат присел на корточки. Похоже, на это уйдет какое-то время. Сестрица, ты слышишь? Это мы тут к тебе стучимся…
– Что? – воскликнул Торант. – Что ты сейчас такое сказала?
Тощая ведьма скрипуче пожала костлявыми плечами.
– Надоела мне уже эта иллюзия.
Он огляделся еще раз. Следа от повозки не было. Он будто растворился. Исчез даже тот след, который они сами оставили.
– Но я же шел по нему… я ясно видел…
– Нельзя быть таким тупым, – отрезала Олар Этил. – Я забралась тебе в мозги и заставила видеть то, чего нет. Ты все это время скакал не в ту сторону – да и кому он нужен, этот треклятый тригалльский фургон? Их уже, наверное, и в живых-то нет. – Она махнула рукой вперед. – Я всего и сделала, что увела тебя с их следа. Поскольку то, что мы ищем, – оно здесь.
– Если б я только мог тебя убить, я бы так и поступил, – проговорил Торант.
– Такими тупыми только юнцы бывают, – фыркнула она в ответ. – Если они чему-то и способны в молодости научиться, так это сожалению. Потому-то и гибнут в таких количествах, о чем после уже вечно сожалеют их родители. Ладно, надеюсь, со сценами покончено и можно двигаться дальше?
– Я тебе не ребенок!
– Именно это дети всегда рано или поздно и заявляют. – С этими словами она двинулась вперед и проковыляла мимо Торанта, чья лошадь, стоило заклинательнице костей оказаться слишком близко, отдернулась в сторону.
Он успокоил животное, злобно таращась в облезлую спину Олар Этил.
«…то, что мы ищем – оно здесь». Его взгляд пополз вверх. Над равниной уныло торчала очередная треклятая драконья башня. Заклинательница костей маршировала туда, словно намереваясь опрокинуть ее одним пинком. Нет никого безжалостней мертвой бабы. Хотя если судить по живым, с которыми я знался, удивляться тут нечему. До покинутой башни все еще оставалось не меньше лиги. Наносить туда визит ему не особо хотелось, не в последнюю очередь по причине необъяснимого интереса Олар Этил именно к этому сооружению, да и размер тоже отпугивал. Каменный город, разросшийся не по сторонам, но вверх – зачем?
Ну, скажем, для обороны. Только мы уже убедились, что оно не помогает. Потом, что если где-нибудь внизу случится пожар? Тем, кто наверху, деваться будет некуда. Нет, строить такое способны лишь идиоты, с которыми ему не хотелось иметь никаких дел. Что плохого в хижине? В обтянутой шкурами полукруглой палатке – которую можно собрать и унести с собой туда, куда захочешь. И бросать ничего не придется. Не нужно зря давить на почву – так говорили старейшины.
Вот только почему они так говорили? Да потому, что так убегать было легче. До тех пор, пока не стало некуда убегать. Если бы мы, подобно летерийцам, строили города, им пришлось бы уважать нас самих и наши притязания на собственную землю. У нас появились бы права. А с нашими хижинами, что не давят на почву, им не требовалось воспринимать нас всерьез – тем легче было нас убивать.
Ударом пяток послав лошадь вперед, он сощурился на облезлую башню. Может статься, города нужны не только для того, чтобы жить. Но и чтобы иметь право где-то жить. И чтобы брать от окружающих земель все, что нужно для жизни. Подобно огромному клещу, запустившему поглубже свой хоботок, пока не высосет всю кровь, какую получится. Чтобы потом высвободиться и пуститься на поиски нетронутого клочка кожи. И вновь предъявить права на то, чтобы досыта пить из земли.
Он знал, что клещей проще всего убивать ногтем большого пальца – пристроить насекомое на плоском камне и там располовинить. Он вспомнил собаку, попытавшуюся как-то сожрать клеща. Пес потом долго отплевывался. Вкус у клеща оказался мерзкий – даже для собак, которым, как он думал, все нипочем. Города, надо думать, на вкус еще мерзопакостней.
Послушай! Я уже с ума схожу. Треклятая ведьма – ты все еще здесь? У меня в черепе? Заставляешь мои мысли все ходить и ходить бесплодными кругами?
Он нагнал ее и поехал рядом.
– Отстань уже от меня!
– Не больно-то ты мне был и интересен, – откликнулась она.
– Странно, я вот про тебя давно уже думаю то же самое, – возразил Торант, – однако ты до сих пор здесь.
Она остановилась, развернулась.
– Ну, вот и хорошо. У нас, воин, вот-вот появится компания.
Он изогнулся в седле и принялся всматриваться в безоблачное небо.
– Те, о которых говорил Силкас Руин? Но я никого не вижу…
– Они приближаются.
– Чтобы с нами сразиться?
– Нет. Прежде они не отличались умом, но, надо надеяться, смерть их чему-то научила. – Помолчав, она добавила: – Или же нет.
В похожей на проволоку траве что-то шевельнулось. Ящерица, или…
– Ведьма, это еще что такое?