Путь в террор

После этого представительный лакей проводил их в один из павильонов и велел ждать. Вид у него был при этом такой величественный, что никто и не подумал ему возразить. Ждать им пришлось довольно долго. Владимир Степанович, видимо привычный к ожиданиям в передних сильных мира сего, переносил это с полным спокойствием, а вот Будищеву это скоро наскучило, и он стал изучать окружающую обстановку. Благо что посмотреть в императорской резиденции было на что.

Усилия его не пропали даром, и скоро он заметил, что за портьерой происходит какое-то шевеление. Недолго думая, он подошел к ней и резко отодвинул плотную ткань в сторону.

– Ой! – вскрикнул прячущийся там мальчишка и сделал попытку смыться.

– Стоять-бояться! – немедля пресек эти поползновения Дмитрий и ухватил беглеца за воротник матроски.

Мальчик, явно не ожидавший подобного обращения, застыл как вкопанный и лишь растерянно хлопал глазами, глядя на высокого незнакомца.

– Ты кто? – поинтересовался подошедший к ним Владимир Степанович.

– Гога, – с явным удивлением отвечал тот, видимо не понимая, как его могут не знать.

– И почему ты тут прячешься?

– Просто так.

– Ты с кем-то играешь?

– Со мной никто не играет, – насупился малыш. – Только матушка иногда, но ей постоянно некогда.

– Подожди-ка, – стал что-то понимать Барановский. – А как тебя полностью зовут, ты знаешь?

– Князь Георгий Александрович Долгоруков![53] – гордо отчеканил тот в ответ.

– Такой маленький, а уже князь? – усмехнулся Будищев.

– Дмитрий, немедля отпустите вашего пленника, – обеспокоенно сказал своему спутнику инженер, но тот неожиданно присел на корточки, и его глаза оказались на одном уровне с глазами ребенка.

– А почему с тобой никто не играет? – спросил он у Гоги.

– Не знаю, наверное, им не разрешают, – шмыгнул носом тот.

– Тогда тебе нужна такая игра, в которую можно играть одному. Причем такая, чтобы тебе все завидовали и хотели играть с тобой, несмотря на запрет.

– Как это? – широко распахнул глаза юный князь.

– Ну, не знаю, – пожал плечами Дмитрий. – Вот представь себе железную дорогу, но такую маленькую, что вполне может поместиться на столе. А по ней ходит, хоть и небольшой, но самый настоящий паровоз с вагонами. А ты всем этим управляешь. Переводишь стрелки, звонишь в колокольчик, даешь гудок.

– А такие игрушки разве бывают?

– Кто знает, может, и бывают.

– Вот бы мне такую!

– Кажется, сюда идут, – встревоженно сказал Барановский.

– Это меня ищут, – мрачно заметил мальчик.

– Так чего ты ждешь? – с легкой улыбкой спросил его Будищев. – Прячься скорее!

– А вы меня не выдадите?

– За кого ты нас принимаешь? Нет, конечно!

Гога не заставил себя просить дважды и тут же исчез за портьерой. А с другой стороны широко распахнулись резные двери, и в павильон зашел император Александр, сопровождаемый Кохом.

Государь был еще не стар, но бремя государственных забот уже избороздило морщинами его красивое и мужественное лицо, а в волосах и бакенбардах обильно серебрилась благородная седина. Спина Александра Николаевича оставалась по-юношески прямой, но от былой легкости шага не осталось и следа. Правление его называли эпохой великих реформ, и это было чистой правдой. Он отменил крепостное право, ослабил цензуру, ввел суд присяжных, реформировал армию, и хотя многие из его реформ были непоследовательными и половинчатыми, нельзя было отрицать, что жизнь простого народа при нем стала гораздо легче, чем при его отце – императоре Николае.

Крестьяне, составлявшие абсолютное большинство населения России, боготворили своего царя, чего никак нельзя было сказать об их бывших хозяевах, всерьез опасавшихся, что он в своих преобразованиях пойдет еще дальше и еще сильнее урежет их обширные привилегии. Другой лагерь недовольных составляли разного рода радикалы. Эти господа требовали проведения новых реформ, нисколько не заботясь о том, возможны ли они. А убедившись, что правительство не идет у них на поводу, охотно взялись за бомбы и револьверы, устроив настоящую охоту за своим монархом.

Первым Александр подошел к Барановскому. Пытливо взглянув на инженера, он одобрительно кивнул и заговорил благожелательным тоном:

– О работах твоих помню. Начета не бойся, я распоряжусь. Без награды не останешься, я прослежу.

– Благодарю, ваше императорское величество! – взволнованно отвечал инженер, но царь уже перешел к его спутнику.

– Наслышан про тебя, – с легкой усмешкой заявил он Будищеву. – Герой, нечего сказать! России такие надобны. Жаль только, что служить дальше не захотел, но как знаешь. На отца не сердись. А за храбрость и расторопность прими.

Услышав эти слова, держащийся чуть в стороне Кох тут же подошел и протянул императору небольшую шкатулку. Тот взял ее одной рукой и тут же передал Будищеву.

– Покорнейше благодарю, ваше императорское величество! Рад стараться! – по-солдатски рявкнул в ответ Дмитрий и вытянулся во фрунт.

Церемонию на этом можно было бы считать оконченной, но тут ее прервало появление очень красивой и еще довольно молодой женщины, стремительно ворвавшейся к ним в павильон.


– Са… – начала было она, но заметив, что государь не один, немного смешалась, но тут же продолжила: – Простите, ваше величество, я не знала, что вы заняты.

– Что-то случилось, Катя? – с нежностью в голосе спросил ее Александр Николаевич.

– Гога, – коротко ответила та, давая понять, что не хочет обсуждать случившееся при посторонних.

– Опять что-то набедокурил? – добродушно усмехнулся император и кивнул посетителям, давая понять, что аудиенция окончена.

Те поклонились в ответ, но Будищев, в отличие от Барановского, сделал это так неуклюже, что невольно привлек внимание княжны Долгоруковой. Причем заметив, что та смотрит на него, ничуть не смутился, а, сделав едва уловимое движение пальцем, указал на портьеру, за которой скрывался ее сын. Все это произошло так быстро, что никто, кроме нее, не заметил этого жеста. Но едва они с императором остались в павильоне наедине, Екатерина Михайловна подошла к укрытию своего отпрыска и немедля его разоблачила.

Государь, поняв, где Гога скрывался от нянек, смеялся до слез и остаток дня провел в прекрасном расположении духа.

– А кто был этот неуклюжий молодой человек во фраке с чужого плеча? – как бы невзначай спросила она некоторое время спустя.

– Ты тоже заметила? – улыбнулся Александр Николаевич. – Да уж, грацией он не блещет, а между тем весьма примечательная личность! Вообрази, будучи незаконнорожденным сыном графа Блудова, он без всякой протекции заслужил четыре Георгиевских креста на войне, а теперь еще вот и в мирное время офицера спас. Помяни мое слово, далеко пойдет, если, конечно, шею прежде не сломает.

– Это какого Блудова? Неужели Андрея Дмитриевича?

– Нет, его брата Вадима.

– Право, неожиданно. И что же отец?

– Знать его не желает.

– Как это печально, – помрачнела Екатерина, близко к сердцу принимавшая подобные истории, после того как сама стала матерью незаконнорожденных детей.

– Ничего не поделаешь, – философски заметил император.

– Так уж и ничего? – покачала головой княжна, но не стала развивать эту тему дальше.



Пока компаньоны добирались до Царскосельского вокзала и ждали поезда, Барановский терпеливо молчал, но едва раздался паровозный гудок, он не выдержал.

– Дмитрий, вы хоть знаете, с кем вам довелось встретиться?

– С царем, – отвечал Будищев с самым простодушным видом.

– Да-да, разумеется, – смешался инженер. – Однако я спрашивал вас о мальчике и его матери.

– Нет.

Конечно же, Будищев лукавил, ибо во всем Петербурге вряд ли был хоть один человек, не знавший истории любви пожилого императора. Одни его порицали (про себя, конечно), другие посмеивались, говоря: «Седина в бороду – бес в ребро», третьи остро завидовали, что не их сестра или дочь удостоилась такой, если можно так выразиться, чести. Надо сказать, что большинство представителей аристократии считали главной виновницей этого адюльтера именно княжну Долгорукову, и молодая еще женщина успела к тому времени испить полную чашу унижений и оскорблений от окружающих и родственников.

Впрочем, из всего этого Дмитрий знал только, что княжна Екатерина Михайловна Долгорукова – любовница царя, и тот открыто живет с ней, несмотря на то что его законная супруга еще жива. Другое дело, что он не видел в этом ровным счетом никакой проблемы. Живет богатый папик на две семьи? Ну и на здоровье! Все кому не лень злословят на этот счет? Завидуйте молча!

– Прости, ты это серьезно?

– А что такого? Мало ли в Бразилии донов Педро.

– Боже мой, ты невероятен! – воскликнул пораженный Барановский и с жаром принялся просвещать своего компаньона обо всех известных ему обстоятельствах личной жизни императора.

Дмитрий внимательно выслушал Владимира Степановича, ничем при этом не выказав своего отношения, и когда тот закончил рассказ, задал только один вопрос:

– Царь им денег дает?

– Разумеется!

– Значит, на детскую железную дорогу им хватит.

– Непостижимо! Это все, что тебя беспокоит?

– А в чем проблема?

– Как бы тебе объяснить, – задумался Владимир Степанович. – Пока жива императрица, положение княжны Долгоруковой очень шаткое. Случись что с государем, она с детьми останется ни с чем. Но это ее заботы, а нам с тобой следует помнить, что цесаревич Александр и его супруга совсем не одобряют этой связи, а получить таких недоброжелателей было бы очень неосмотрительно с нашей стороны.

– Будь я графом, – пожал плечами Будищев, – меня бы это капец как беспокоило. Но я только владелец мастерской.

– В твоих словах есть резон, – согласился инженер. – А ты и впрямь рассчитываешь заработать на таких игрушках?

– Почему бы и нет. Я был во многих домах, в том числе и довольно богатых, и нигде ничего подобного не видел.

– Это потому, что у по-настоящему богатых людей ты еще не был. Детские железные дороги продаются давно, однако они весьма дороги и далеко не так малы, как ты рассказал мальчику. Под них нужно почти такое помещение, как тот павильон, в котором нас принял государь.