Провидение
Часть 9 из 15 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
И тут же вспоминаю неподвижное тельце Коди.
Время уходит. Рано или поздно ей это надоест. Ей захочется большего. Каждый день я жду от нее страшных слов: «Нам нужно прекратить разговаривать». Но она, должно быть, тоже чувствует это, связь, то, что есть между нами.
Мой психолог, Беверли, говорит, что я не паразит. Она старше моей мамы, но младше бабушки, и мы общаемся по «скайпу» раз или два в неделю. Я не рассказываю ей о моей теории Данвича, но мне удобно притворяться, что она в курсе всей моей истории.
— Итак, — говорит Беверли. — Твоя мама получила результаты тестов?
— Да, — отвечаю я. — Волчанки у нее нет.
— Что ж, это хорошие новости, Джон.
Она порой немножко чересчур бодрится или, может быть, делает это намеренно, чтобы вывести меня из себя. Я тут же начинаю возражать, говорить, что не все так просто.
Хорошие новости. Моя мама слаба и больна, она постоянно теряет сознание, у нее плохая координация и идет носом кровь. Папа то и дело засыпает. Они оба больны, и врачи никак не могут определить, что же такое с ними происходит.
— Джон, ты ни в чем не виноват, — как обычно, говорит Беверли.
Это самая трудная часть сеанса, когда я хочу сказать, что она не понимает, что, возможно, они заболели из-за меня. Буквально. Она говорит об эмоциях и стрессе, но не понимает, что это нечто во мне, не в ее книгах. Если сказать ей все, она, скорее всего, направит меня в больницу, где разгадывают пазлы и принимают лекарства.
А потом она повторяет то, что говорит каждую неделю, предупреждение, касающееся столь многого в моей жизни: «Наше время истекло».
Я до сих пор не нашел Роджера, и у копов нет никаких зацепок. После разговора с Беверли я всегда звоню детективу Шакалису.
— Привет, — говорю я на его голосовую почту. — Это Джон Бронсон. Я только хочу узнать, есть ли что новое по Роджеру Блэру.
Через несколько минут получаю в ответ пустую отговорку: «Не тревожься, Джон. Ты в добром здравии, будь счастлив. Постарайся, Джон. Если что-то отыщется, мы сообщим».
Но я не могу быть счастливым. У меня слишком много вопросов к Роджеру. На каждой странице этой дурацкой книжонки теперь мои пометки. Что он хотел сказать? Я не нахожу ответа. Лавкрафт часто упоминает тот факт, что Уилбур был альбиносом. Я спросил у родителей, знают ли они об альбиносах в нашей семье, но они посмотрели на меня и рассмеялись, а папа сказал: «Слово „шотландец“ — эвфемизм слова „альбинос“, но почему ты спрашиваешь?» Я солгал, сославшись на какое-то задание по школьной программе.
Натягиваю на голову одеяло. Пытаюсь пробиться сквозь туман четырех лет. Мысленно бреду через лес. Слышал ли я что-нибудь за все это время? Открылись ли хотя бы раз мои глаза; не сохранился ли в глубине памяти какой-то образ? Нес ли меня Роджер на себе или вез в какой-нибудь тачке? Ждал ли его сообщник с машиной или он действовал один? Молчал ли он или бормотал что-то? Сопротивлялся ли я?
В дверь стучит мама.
— Проголодался?
Переваренное брокколи, папин скотч в красном пластиковом стаканчике — они уже не дают того ощущения комфорта, что в первые дни после возвращения домой. Я не подросток. Я слишком долго в доме. Мне здесь не место. Мы все это знаем, и ситуация становится напряженной.
Единственная тема, которую мы можем обсуждать спокойно, это Роджер Блэр. Маму неизменно возмущает тот факт, что в школе знали о его увольнении из Университета Брауна. Его уже тогда следовало посадить под замок. Папу тошнит от сослуживцев Блэра, рассказывающих с экрана телевизора о том, какой он был странный. Так почему же вы не говорили об этом раньше? Родители винят всех во всем. Роджера винят за похищение и хотели бы видеть, как его поджарят. Гарвард винят за то, что там ему дали образование. Университет Брауна — за то, что приняли на работу. Школу — за то, что не проверили как следует биографию, торговый центр — за разрешение на аренду подвала, когда никакого магазина он так и не открыл.
— Знаешь, — говорит мама, — звонили из шоу «Эллен». Напоминают о приглашении на специальный выпуск. Долго ждать они не станут, так что пора действовать.
Папа вздыхает.
— Пенни…
Мама вскидывает руки.
— Они согласны довольствоваться «скайпом».
— Мам, я же сказал. Не хочу больше быть Мальчиком-из-подвала. Все?
Вино вгоняет ее в депрессию. Она говорит о справедливости.
— Никто уже не ищет Блэра, но если бы ты появился в шоу, им пришлось бы этим заняться.
— Пенни, — вступается за меня папа, — он не хочет, чтобы его показывали по телевизору.
— Ты хочешь сказать, что он не хочет оставить Хлою. — Мамин кулачок падает на стол. — Джон, эта девушка не желает даже прийти к нам на ужин, а ты всю жизнь цепляешься за нее.
— Пен, не надо об этом, — говорит папа.
— Надо. Она все соки из него высасывает, и я не собираюсь стоять в стороне и смотреть. Он только и делает, что постоянно ей пишет.
— Мам, я же говорил, что мы так общаемся. Я просто не большой любитель прогулок и всего такого.
Мама трет лоб.
— Думаю, мне вино не пошло.
Папа смеется.
— Хочешь переключиться на что-то покрепче?
Но мама так легко не сдается.
— Вижу, вы, мальчики, не понимаете. Есть гражданский долг. Этот человек похитил тебя и, насколько мы знаем, до сих пор на свободе и может похитить кого-то еще. Ты, Джон, должен делать все возможное, чтобы предотвратить это, призвать его к ответу. Ты должен рассказать свою историю, чтобы о ней все знали. Но ты сидишь здесь и часами говоришь об этом со своей подружкой Хлоей, а толку от этого мало. Нужно говорить там.
Папа толкает меня ногой под столом. Подмигивает. Однажды он сказал мне, что моя мама — кошка, с ней нужно играть, давать ей возможность погоняться за ленточкой. Если разойдется, ее уже не остановишь. Она говорит, что мы все заслужили немножко солнца, бесплатной поездки и ей надоело сидеть дома, надоело смотреть, как я растрачиваю впустую время и не выхожу из комнаты. Папа пытается снять напряжение и отпускает шутку насчет того, что мама потому ухватилась за это предложение, что хочет найти доктора Макдрими.
Она не смеется.
— Вообще-то, Mакстими. Тот, который мне нравится, Макстими.
Папа смотрит на меня.
— Подключайся к разговору, сынок.
Но все пошло прахом, и толку от моих слов не будет. Мама вздыхает.
— Знаете, в отличие от вас обоих я живу в невыдуманном мире. И реальность такова, что, когда похитят какого-то другого ребенка, в «Эллен» будут говорить о нем. В новостях никто надолго не задерживается. Подумай об этом, Джон. Ты почувствуешь себя лучше, если приведешь свою жизнь в порядок. Это все, что я пытаюсь сделать для тебя.
Я вижу, что она уже дрожит, и проглатываю подступивший к горлу комок.
— Знаю, мам.
Когда я говорю, атмосфера в доме меняется. Объяснить это трудно. Тут и моя вина. И их тоже. Мы не знаем, как обедать вместе. Они привыкли к тому, что меня здесь нет. Мы все знаем, что каждому нелегко, что никто такого не ожидал.
Я больше не спрашиваю, можно ли выйти из-за стола и подняться в свою комнату. Я просто беру тарелку и ставлю ее в посудомоечную машину. Они ждут, пока я уйду, чтобы поговорить обо мне, но я всегда слышу их уже с верхних ступенек лестницы: «Ну что говорит психолог? И времени прошло не так уж много, когда-нибудь ему надоест сидеть в комнате, ведь так?»
Я закрываю дверь и вижу ее зеленый огонек. На душе сразу становится легче.
Хлоя.
Джон.
Привет.
Привет.
Цыпленок?
Лосось. Папа собрался в «Макдоналдс ЛОЛ».
Ха. У нас был цыпленок. Мама замышляет захватить управление полиции Нашуа.
Эх, пятница.
Эх, семьи.
Джон.
Хлоя.
Молчание. Так бывает иногда. Потом я снова вижу бегущие точечки, и меня омывает новая волна облегчения.
Извини. Собираю вещи для завтрашнего выпускного…
Круто.
Хочешь увидеть мое платье?
Конечно, я хочу увидеть ее платье. Хочу стоять рядом с ней. Хочу держать ее за руку и обматывать цветами ее запястье. Желание запускает турбины. Данвич. Я закрываю компьютер. И, может быть, снова упускаю свой шанс.
На следующее утро получаю гугл-уведомление, касающееся Роджера Блэра.
Женщина, заведующая приютом для пострадавших от насилия жертв в Портленде, штат Орегон, написала заметку о Роджере Блэре. Она знала его как Магнуса Вилларса и познакомилась с ним в Гарварде. Он писал исследование на тему одиночного заключения. Ей отчаянно недоставало денег, и она отозвалась на предложение поучаствовать в экспериментах. Он посадил ее в комнату и выключил свет. Потом выпустил крыс. Она слышала их и стерла до крови руки, пытаясь выбраться оттуда.
Когда свет наконец включили, оказалось, что никаких крыс нет, а есть только запись.
Время уходит. Рано или поздно ей это надоест. Ей захочется большего. Каждый день я жду от нее страшных слов: «Нам нужно прекратить разговаривать». Но она, должно быть, тоже чувствует это, связь, то, что есть между нами.
Мой психолог, Беверли, говорит, что я не паразит. Она старше моей мамы, но младше бабушки, и мы общаемся по «скайпу» раз или два в неделю. Я не рассказываю ей о моей теории Данвича, но мне удобно притворяться, что она в курсе всей моей истории.
— Итак, — говорит Беверли. — Твоя мама получила результаты тестов?
— Да, — отвечаю я. — Волчанки у нее нет.
— Что ж, это хорошие новости, Джон.
Она порой немножко чересчур бодрится или, может быть, делает это намеренно, чтобы вывести меня из себя. Я тут же начинаю возражать, говорить, что не все так просто.
Хорошие новости. Моя мама слаба и больна, она постоянно теряет сознание, у нее плохая координация и идет носом кровь. Папа то и дело засыпает. Они оба больны, и врачи никак не могут определить, что же такое с ними происходит.
— Джон, ты ни в чем не виноват, — как обычно, говорит Беверли.
Это самая трудная часть сеанса, когда я хочу сказать, что она не понимает, что, возможно, они заболели из-за меня. Буквально. Она говорит об эмоциях и стрессе, но не понимает, что это нечто во мне, не в ее книгах. Если сказать ей все, она, скорее всего, направит меня в больницу, где разгадывают пазлы и принимают лекарства.
А потом она повторяет то, что говорит каждую неделю, предупреждение, касающееся столь многого в моей жизни: «Наше время истекло».
Я до сих пор не нашел Роджера, и у копов нет никаких зацепок. После разговора с Беверли я всегда звоню детективу Шакалису.
— Привет, — говорю я на его голосовую почту. — Это Джон Бронсон. Я только хочу узнать, есть ли что новое по Роджеру Блэру.
Через несколько минут получаю в ответ пустую отговорку: «Не тревожься, Джон. Ты в добром здравии, будь счастлив. Постарайся, Джон. Если что-то отыщется, мы сообщим».
Но я не могу быть счастливым. У меня слишком много вопросов к Роджеру. На каждой странице этой дурацкой книжонки теперь мои пометки. Что он хотел сказать? Я не нахожу ответа. Лавкрафт часто упоминает тот факт, что Уилбур был альбиносом. Я спросил у родителей, знают ли они об альбиносах в нашей семье, но они посмотрели на меня и рассмеялись, а папа сказал: «Слово „шотландец“ — эвфемизм слова „альбинос“, но почему ты спрашиваешь?» Я солгал, сославшись на какое-то задание по школьной программе.
Натягиваю на голову одеяло. Пытаюсь пробиться сквозь туман четырех лет. Мысленно бреду через лес. Слышал ли я что-нибудь за все это время? Открылись ли хотя бы раз мои глаза; не сохранился ли в глубине памяти какой-то образ? Нес ли меня Роджер на себе или вез в какой-нибудь тачке? Ждал ли его сообщник с машиной или он действовал один? Молчал ли он или бормотал что-то? Сопротивлялся ли я?
В дверь стучит мама.
— Проголодался?
Переваренное брокколи, папин скотч в красном пластиковом стаканчике — они уже не дают того ощущения комфорта, что в первые дни после возвращения домой. Я не подросток. Я слишком долго в доме. Мне здесь не место. Мы все это знаем, и ситуация становится напряженной.
Единственная тема, которую мы можем обсуждать спокойно, это Роджер Блэр. Маму неизменно возмущает тот факт, что в школе знали о его увольнении из Университета Брауна. Его уже тогда следовало посадить под замок. Папу тошнит от сослуживцев Блэра, рассказывающих с экрана телевизора о том, какой он был странный. Так почему же вы не говорили об этом раньше? Родители винят всех во всем. Роджера винят за похищение и хотели бы видеть, как его поджарят. Гарвард винят за то, что там ему дали образование. Университет Брауна — за то, что приняли на работу. Школу — за то, что не проверили как следует биографию, торговый центр — за разрешение на аренду подвала, когда никакого магазина он так и не открыл.
— Знаешь, — говорит мама, — звонили из шоу «Эллен». Напоминают о приглашении на специальный выпуск. Долго ждать они не станут, так что пора действовать.
Папа вздыхает.
— Пенни…
Мама вскидывает руки.
— Они согласны довольствоваться «скайпом».
— Мам, я же сказал. Не хочу больше быть Мальчиком-из-подвала. Все?
Вино вгоняет ее в депрессию. Она говорит о справедливости.
— Никто уже не ищет Блэра, но если бы ты появился в шоу, им пришлось бы этим заняться.
— Пенни, — вступается за меня папа, — он не хочет, чтобы его показывали по телевизору.
— Ты хочешь сказать, что он не хочет оставить Хлою. — Мамин кулачок падает на стол. — Джон, эта девушка не желает даже прийти к нам на ужин, а ты всю жизнь цепляешься за нее.
— Пен, не надо об этом, — говорит папа.
— Надо. Она все соки из него высасывает, и я не собираюсь стоять в стороне и смотреть. Он только и делает, что постоянно ей пишет.
— Мам, я же говорил, что мы так общаемся. Я просто не большой любитель прогулок и всего такого.
Мама трет лоб.
— Думаю, мне вино не пошло.
Папа смеется.
— Хочешь переключиться на что-то покрепче?
Но мама так легко не сдается.
— Вижу, вы, мальчики, не понимаете. Есть гражданский долг. Этот человек похитил тебя и, насколько мы знаем, до сих пор на свободе и может похитить кого-то еще. Ты, Джон, должен делать все возможное, чтобы предотвратить это, призвать его к ответу. Ты должен рассказать свою историю, чтобы о ней все знали. Но ты сидишь здесь и часами говоришь об этом со своей подружкой Хлоей, а толку от этого мало. Нужно говорить там.
Папа толкает меня ногой под столом. Подмигивает. Однажды он сказал мне, что моя мама — кошка, с ней нужно играть, давать ей возможность погоняться за ленточкой. Если разойдется, ее уже не остановишь. Она говорит, что мы все заслужили немножко солнца, бесплатной поездки и ей надоело сидеть дома, надоело смотреть, как я растрачиваю впустую время и не выхожу из комнаты. Папа пытается снять напряжение и отпускает шутку насчет того, что мама потому ухватилась за это предложение, что хочет найти доктора Макдрими.
Она не смеется.
— Вообще-то, Mакстими. Тот, который мне нравится, Макстими.
Папа смотрит на меня.
— Подключайся к разговору, сынок.
Но все пошло прахом, и толку от моих слов не будет. Мама вздыхает.
— Знаете, в отличие от вас обоих я живу в невыдуманном мире. И реальность такова, что, когда похитят какого-то другого ребенка, в «Эллен» будут говорить о нем. В новостях никто надолго не задерживается. Подумай об этом, Джон. Ты почувствуешь себя лучше, если приведешь свою жизнь в порядок. Это все, что я пытаюсь сделать для тебя.
Я вижу, что она уже дрожит, и проглатываю подступивший к горлу комок.
— Знаю, мам.
Когда я говорю, атмосфера в доме меняется. Объяснить это трудно. Тут и моя вина. И их тоже. Мы не знаем, как обедать вместе. Они привыкли к тому, что меня здесь нет. Мы все знаем, что каждому нелегко, что никто такого не ожидал.
Я больше не спрашиваю, можно ли выйти из-за стола и подняться в свою комнату. Я просто беру тарелку и ставлю ее в посудомоечную машину. Они ждут, пока я уйду, чтобы поговорить обо мне, но я всегда слышу их уже с верхних ступенек лестницы: «Ну что говорит психолог? И времени прошло не так уж много, когда-нибудь ему надоест сидеть в комнате, ведь так?»
Я закрываю дверь и вижу ее зеленый огонек. На душе сразу становится легче.
Хлоя.
Джон.
Привет.
Привет.
Цыпленок?
Лосось. Папа собрался в «Макдоналдс ЛОЛ».
Ха. У нас был цыпленок. Мама замышляет захватить управление полиции Нашуа.
Эх, пятница.
Эх, семьи.
Джон.
Хлоя.
Молчание. Так бывает иногда. Потом я снова вижу бегущие точечки, и меня омывает новая волна облегчения.
Извини. Собираю вещи для завтрашнего выпускного…
Круто.
Хочешь увидеть мое платье?
Конечно, я хочу увидеть ее платье. Хочу стоять рядом с ней. Хочу держать ее за руку и обматывать цветами ее запястье. Желание запускает турбины. Данвич. Я закрываю компьютер. И, может быть, снова упускаю свой шанс.
На следующее утро получаю гугл-уведомление, касающееся Роджера Блэра.
Женщина, заведующая приютом для пострадавших от насилия жертв в Портленде, штат Орегон, написала заметку о Роджере Блэре. Она знала его как Магнуса Вилларса и познакомилась с ним в Гарварде. Он писал исследование на тему одиночного заключения. Ей отчаянно недоставало денег, и она отозвалась на предложение поучаствовать в экспериментах. Он посадил ее в комнату и выключил свет. Потом выпустил крыс. Она слышала их и стерла до крови руки, пытаясь выбраться оттуда.
Когда свет наконец включили, оказалось, что никаких крыс нет, а есть только запись.