Провидение

— Нет, пап, — говорю я. — Можешь остаться.

Он смотрит на маму. Она кивает. Со мной они обращаются так, словно я только что вернулась домой из психушки и могу в любой момент начать бить лампы. Им не нравится моя одежда, не нравится, что я никогда не улыбаюсь.

— Ну вот, — говорю я. — Моя подруга Рози попросила, чтобы я переночевала у нее в этот уик-энд.

Папа поперхивается колой.

— Ух ты. Здорово. Кто такая Рози?

— В этот уик-энд? — с безразличным видом интересуется мама. — Но у тебя же аквапарк.

— Я не поеду.

Мамино сердечко практически шлепается на стол. Шмяк.

— О… Но разве вы не едете всем классом? Я, кажется, и разрешение уже подписала?

— Да. Но ведь это не обязательно.

— Но все же едут.

— Не все, — говорю я, и это ложь. Едут все. Даже детишки. В школе это большое событие, что-то вроде ритуала посвящения.

Мама качает головой.

— Ты знаешь, что я скажу.

— Ты не обязана ничего говорить.

— Хлоя, дорогая, ничего хорошего из твоего протеста против всего, что приносит радость, не выйдет.

— Это всего лишь дурацкий аквапарк с вонючей водой. Ты же сам знаешь, пап, что так оно и есть.

Он кивает.

— Никто не обязывает тебя лезть в воду. Но в том, что говорит мама, есть смысл.

Ну вот, еще одна лекция. Все это я уже слышала много раз. По мнению мамы, лучшие мероприятия те, на которые идешь против собственного желания. Папа же считает, что поездка на автобусе уже сама по себе пойдет мне на пользу.

Я беру свою тарелку и швыряю ее в стену. Раньше ничего подобного я не делала. Тарелка не разбивается. Нет ни красного соуса, ни разлетевшихся капель, только пятнышко от картофельного пюре. Хочу, чтобы родителям было так же больно, как мне. Хочу, чтобы они так же скучали по нему. Одиночество невыносимо. Хочу, чтобы они больше плакали, чтобы были добрее к его родителям, чтобы его родители были добрее ко мне, а я к нему. Может быть, я схожу с ума. Но ощущение утраты слишком тяжело, оно как бесконечный укол столбняка — иголка в руке, звон в ушах: «Где он? Как он? Почему?» Мама вскидывает руки.

— О’кей, — говорит она. — О’кей.



Дом Рози Ганеш находится на участке вдалеке от центра города.

Мама припарковывается у тротуара.

— Ты уверена, что здесь безопасно?

Я вздыхаю и говорю то, что ей нужно услышать.

— Мам, все будет хорошо.

Иду по длинной подъездной дорожке. Глаза слезятся. По пути сюда я просматривала видео с «Уотер уиз» и теперь чувствую себя идиоткой.



Рози встречает меня усмешкой.

— Робеешь?

— Нет, — отвечаю. — А что? Твой дядя забыл иголки или что-то еще?

Она смеется, машет, приглашая меня в дом.

— Он мне не дядя. Он бойфренд моей тети.

Они совсем не такие, какими я их представляла. Не столько байкеры, сколько хиппи — готовят киноа, говорят о ГМО и комиссионках. Татуировщика зовут Девин, у него длинные волосы и улыбка от уха до уха. Его подруга — тетя Рози, Анита — украшена множеством татуировок и носит волосы почти такие же длинные, как у Девина. Отец Рози — фермер в комбинезоне. Он огромный, настоящий гигант, особенно в сравнении с Девином и Анитой, к которым как нельзя лучше подходит выражение «кожа и кости». Лицо красное, но не потому, что он пьет, а от солнца и смеха. Они все такие чертовски счастливые, и тут Рози со своими мрачными рассказами и угрюмостью.

Она — лгунья. Подделка. Но, с другой стороны, а кто тогда я? Уже дважды сходила в ванную посмотреть, что нового в аквапарке.

Как нормальная семья, мы сидим за столом на свежем воздухе, и в какой-то момент Девин перехватывает мой взгляд.


— Мне жаль, что с твоим другом такое случилось.

Я смотрю на Рози, и она пожимает плечами.

— В твоем возрасте делать тату незаконно, вот мне и пришлось объяснить, в чем дело.

Мы едим вегетарианские бургеры и киноа[10], говорим о Джоне, вспоминаем другие печальные истории о пропавших и похищенных детях, черном рынке, героине, всяких темных вещах в мире и предлагаем свои варианты событий.

Рози говорит, что ее тронуло мое искусство. Вот так мы и подружились. Смотрю на мою пустую тарелку и чувствую, что меня тошнит. В голове только одна мысль: «Я не твоя подруга. Я ничья подруга».

— О’кей. — Девин поднимается. — Рози, думаю, тебе лучше подождать здесь. Готова, Хлоя?

Поверить не могу, что собираюсь это сделать. Поверить не могу, что я, та, какая есть, иду за татуировщиком Девином по дому, которого не знаю.

Все свои инструменты Девин держит в арт-студии Рози. Обещает не говорить глупости, вроде расслабься и дыши. Говорит, это мой шанс спросить о чем угодно, задать любой вопрос.

— Думаете, Джон мертв? — вырывается у меня.

Девин садится на стул. Сколько ему — двадцать пять или сорок пять, — определить невозможно. Борода сбивает с толку.

— Дело в том, — продолжаю я, — что если он не мертв — а я на самом деле не думаю, что он мертв, — то я не хочу, чтобы это выглядело как «покойся-с-миром». Понимаете?

— Понимаю. Но тату, в общем-то, делается для тебя. Мы можем поместить его не на виду, уменьшить или увеличить. Кроме тебя, это никого не касается.

Чувствую, что краснею. Чувствую себя такой мелкой. Глупой. Никогда раньше не думала о тату как о чем-то для себя.

Девин закрывает свою книжку со шрифтами. Говорит, в том, чтобы отступить, нет ничего плохого, а Рози мы скажем, что это его решение.

— Спасибо, — благодарю я. — Вы — симпатичный человек.

Он смеется, обнимает меня и говорит, что не надо верить каждому, кто доказывает, будто потом будет лучше.

— Лови волну. Не жди. Не бойся. Просто лови.

Рози не дура. Понимает, что я струсила.

— Если бы сюда вошел сам Бог и сказал, что ты можешь променять меня на Джона, ты бы променяла?

— Что за глупость.

Я ушла от ответа, и это уже ответ, так что я нисколько не удивилась, когда в понедельник она не села со мной. Нет, она не игнорирует меня, ничего такого. Здоровается, мы обмениваемся шуточками насчет этих дурацких футболок «Уотер уиз», в которых все пришли сегодня, но мы обе знаем, что больше не подруги. Это то, что ты чувствуешь, то, что мне уже знакомо, что я знаю, когда вижу в коридоре Марлену и Ноэль и понимаю, что теперь они — две лучшие подруги. Две вместо трех.

Ночью мне приходит в голову, что у меня нет теперь друзей. Нет друзей, кроме Джона. А у Джона всегда был один друг. У него всегда была я.

Беру книгу, которую он читал, когда исчез, книгу о зефирном креме, но засыпаю, и мне снится Кэрриг Беркус. Во сне у меня длинные волосы и гладкие ноги, и я крепко его обнимаю.

Мой терапевт говорит, что для девушек естественно разделять вожделение и любовь; Джон — для интимного общения, Кэрриг — вожделение. Она говорит, что жизнь — это процесс, путешествие, а не пункт назначения, что мои фантазии с Кэрригом не означают, что я не скучаю по Джону.

— А теперь расскажи мне о вашей поездке классом. Знаю, для тебя это был вызов. Знаю, это трудно, но расскажи мне об аквапарке. Ты получила удовольствие?

Сглатываю.

— Да, было здорово, — говорю я, потому что вся моя жизнь — ложь, даже та часть, где выкладываешь все. — Я так рада, что поехала.





Хлоя


Мое сердце не разбилось, но треснуло.

Я так хранила верность, сберегала каждый выпуск «Телеграф», рисовала его каждый вечер. Моя мама радуется: искусство — позитивный защитный механизм. В голове у меня идет отсчет дней. Но что-то случается, что-то отвлекает. Я получила А по художественному творчеству, и мне позволили перейти на семинар. Я заболела гриппом. Отстала от класса и позабыла про «Телеграф». И вот уже как-то вдруг я ловлю себя на том, что не помню, сколько дней его нет; в какой-то момент я просто сбилась со счета. Жизнь шла, в ней что-то случалось без Джона, и эти события отдаляли меня от него. Рана как будто затягивалась, и я ничего не могла с этим поделать.

Звонит телефон. Я все еще надеюсь, что это Джон. Я всегда надеюсь, что это Джон.

Но это не он. Всегда не он.

Звонит мама Марлены. Спрашивает, почему я не ответила на приглашение на вечеринку по случаю дня рождения Марлены. А не ответила я, потому что меня не пригласили. Я отдаляюсь от Ноэль и Марлены, таю дымкой на полу спальни с блокнотом для рисования. Я так и не поздравила Марлену с победой в одиночном разряде по теннису, так и не помогла Ноэль развешивать постеры перед заседанием ученического совета. Должно быть, их это задело.

Перевожу дыхание. Моя мама назвала бы это достижимой целью. Обещаю, что пойду к Марлене на день рождения. Мама крепко меня обнимает.

— На дворе весна. Хочу, чтобы ты немного повеселилась.