Проснись в Никогда

— У меня собеседование с вашим менеджером, — выпалила я первое, что пришло в голову.

Женщина недоверчиво сощурилась. Из-за двери снова раздался оглушительный грохот, и она, немедленно забыв обо мне, поспешила вернуться в кухню, чтобы посовещаться с парнишкой за кассой.

— ЭТО ВСЕ ОПЛАЧЕНО ДЕНЬГАМИ МОЕГО ОТЦА? И ЭТО ТОЖЕ? И ЭТО?

Послышался пронзительный крик, потом стон. Встревоженная, я толкнула дверь, ворвалась в офис и увидела, как Джим швырнул в мистера Орнато сумкой с клюшками для гольфа. Тот скорчился на полу в позе эмбриона. Джим ногой ударил его в живот.

— Джим! — подала голос я.

Он в изумлении обернулся. Рыжеволосая официантка, отодвинув меня в сторону, влетела в офис:

— Боже мой! Мистер Орнато! Вы ранены? Я звоню в полицию!

— Нет-нет, не надо, все в порядке. — Хрипло дыша, он уселся на полу. Волосы у него были всклокочены. — Не надо полиции. Это всего лишь недоразумение. Возвращайтесь к работе.

Джим утер лицо тыльной стороной локтя и мутным взглядом обвел разгромленную комнату.

А потом разрыдался. Я подошла к нему и обняла.

— Пойдем отсюда, — прошептала я ему на ухо.





—


Мы сидели на обочине тротуара перед «Фу Мао нудл». По дороге в сгущающихся сумерках проносились машины, небо мало-помалу становилось чернильно-синим, светофор смотрел на нас то красным, то зеленым, то желтым глазом. Маленькие черные пташки садились на провода и упархивали прочь, скрипели разболтанные колеса магазинных тележек. Вокруг шла своим чередом обычная размеренная жизнь: торговые автоматы выплевывали жестянки с лимонадом, грузчики выходили на перекур, машины въезжали на парковку и покидали ее.

Я рассеянно наблюдала за этим, а Джим рассказывал мне обо всем.

Я потрясенно слушала. Теперь все встало на свои места: одержимость его отца безопасностью, рассеянность и мрачность самого Джима, его решение никому ничего не говорить, даже мне. Если бы он сразу сказал мне правду, изменило бы это что-нибудь? Был бы он сейчас жив?

Виной всему был тот самый несчастный случай. Джим с другом решили покататься на катере по заливу Мекокс и столкнулись с рыбацкой лодкой. Когда Джим очнулся в больнице, он услышал эту историю от своих родных и полицейских — историю, подтвержденную и заметками в «Ист-Хэмптон стар». Кроме Джима, никто не пострадал.

Рыбаком оказался не кто иной, как Алонсо Орнато, владелец ресторанчика. Но это была не вся правда. В лодке вместе с Алонсо сидела его четырехлетняя дочка Эстелла, которая погибла при столкновении.

Джиму светило обвинение в убийстве по неосторожности. Но ему еще не исполнилось восемнадцати, а у его отца имелись обширные связи. Все это вылилось бы, даже притом что он был пьян, максимум в несколько месяцев, если не недель, в исправительном заведении для несовершеннолетних. Потом его выпустили бы под надзор полиции.

Однако Мейсонам это не подходило.

Никакого инцидента не было, постановили они, решив вычеркнуть его из истории и переписать прошлое. С Алонсо Орнато заключили сделку: Мейсоны заботятся о нем и его родственниках до конца жизни каждого — ежемесячное содержание, новые дома и машины, престижные университеты для всех остальных детей, неограниченные займы для целей бизнеса — в обмен на то, что Эстеллы не было в лодке в тот день.

Мистер и миссис Мейсон провернули все с помощью «Торчлайт». Машину Алонсо столкнули с деревом, искусно нанеся ей все необходимые повреждения так, чтобы у полиции не возникло вопросов.

— Они подтерли все следы, — сказал Джим. — Подчистили всю гниль так, будто ничего не было. Чтобы ничто не просочилось наружу. Все ради меня. Лишь бы не было огласки. Лишь бы меня не мучили угрызения совести. Я мог продолжать жить, не испытывая чувства вины. Мог порхать по жизни навстречу блестящему будущему. — Он уставился в асфальт невидящим взглядом. — Они даже не подозревают, что уничтожили меня.

Я коснулась его локтя:

— Это неправда. Ты еще можешь что-нибудь сделать.

«Зачем ты врешь? — прошелестел в моей голове тонкий голосок. — Что он теперь может сделать? Он мертв».

— Что, например, Би? Я не могу думать ни о чем другом. Поэтому мне так тошно, поэтому я не могу выдавить из себя ни одной приличной строчки. Я никогда в жизни не подойду ни к одному инструменту. Потому что их яд внутри меня. — Он принялся лупить себя по голове кулаком, и я схватила его за руку. — Они убили меня, как ты не понимаешь?

— Ты можешь обратиться в прессу. Сдать их полиции.

Он горько рассмеялся:

— Ну конечно. Я их сдам. Это решит все проблемы. Моя семья будет уничтожена. Мои братья и сестры станут детьми преступников. Весь мир будет презирать нас. Мы станем символом полной безнравственности. И все это ради того, чтобы успокоить мою больную совесть. Кому от этого будет лучше? Ту девочку все равно не вернешь. Это самое худшее. И ни шиша тут не сделаешь. Я тысячу раз об этом думал.

Он снова заплакал, обхватив голову руками.

Я устремила взгляд на парковку, испытывая странное ощущение безысходности и спокойствия одновременно. Джим прав. Даже если он был жив, а этот момент реален, что он мог сделать? Основать фонд памяти Эстеллы? Написать обо всем мюзикл? Ужас заключался в том, что поступок Мейсонов был ядовитым газом, пропитывавшим все вокруг.

Мы сидели, держась за руки, и молча смотрели прямо перед собой.

Казалось, мы оба сняли розовые очки и впервые поняли, что мир никогда не был таким прекрасным, каким мы его представляли. Утраченная иллюзия, к которой нет возврата.

— У меня есть хотя бы ты, Беатрис, — сказал Джим, сжимая мою руку. — Ты мое спасение.

«Вот только меня у тебя нет. Меня вообще нет в живых. И тебя тоже. Мы призраки. Мы — воздух. Мы — аппроксимации».


В горле у меня стоял соленый ком. Хотелось рыдать — оплакивать Джима и себя. Ноги уже начали наливаться свинцом. Приближалось пробуждение. Я не знала, сколько еще осталось. Время, похоже, стало течь сквозь меня быстрее, чем раньше. Казалось, что мозг плавится.

Джим нахмурился, глядя на меня, — наверное, задался вопросом о том, как я узнала, что он будет здесь. Потом до меня дошло, что он заметил черную плесень на растрескавшемся бордюрном камне под нами и асфальт, который бесшумно рассыпался под нашими подошвами.

Я с усилием поднялась на ноги и посмотрела на Джима. Мне было просто необходимо спросить его об этом.

— Ты ведь не станешь делать ничего ужасного из-за этого?

Он прищурился, глядя на меня.

— Не выкинешь свою жизнь в помойку?

— Ты имеешь в виду самоубийство?

Предположение явно оскорбило его.

«Нет».

— Мне нужно идти.

Я развернулась и бросилась бежать. А когда он закричал мне вслед: «Беатрис, куда ты?», я запрокинула голову, обернулась и с диким хохотом крикнула:

— Я люблю тебя, Джим Мейсон! И всегда любила.

Я выскочила с парковки на шестиполосное шоссе. Водители засигналили. Какая-то женщина опустила стекло и заорала на меня:

— Уйди с проезжей части! Милая, что ты здесь делаешь? Милая!

Я слышала, как Джим зовет меня по имени. Закрыв глаза, я шагнула под цементовоз.





—


30 августа. Уинкрофт. 18:12.

— Беатрис? Би! Беатрис!





Глава 22




Марта, Кип и Уитли ждали меня в библиотеке. Кэннона нигде не было видно.

— У тебя получилось, Би! — сказала Уитли, обнимая меня.

— Что произошло после того, как мы скрылись? — поинтересовался Киплинг.

Я ничего не ответила. Молча пройдя мимо них, я направилась прямиком в спальню на втором этаже. Несколько минут спустя, когда мои подозрения подтвердились — я нашла то, что искала, — я спустилась обратно вниз и объяснила им, где побывала. Я рассказала о том, как провела связь между упомянутым Видой человеком в костюме цыпленка, раздававшим шарики-сердечки, купоном на скидку в ресторане, который остался в деле Джима, и письмом в электронной почте Эдгара Мейсона.

Я рассказала об Эстелле Орнато.

Воцарилось долгое молчание. Наконец Уитли открыла свой ноутбук и погуглила это имя, потом зачитала вслух скудную информацию о гибели Эстеллы, которую выдал поиск, — четыре предложения в «Саут-Шор сентинел».

— «Стало известно имя четырехлетней девочки, погибшей в среду вечером во время автомобильной аварии в Уотер-Милле», — прочитала она.

— С. О., — сказала я, обращаясь к Марте. — Думаю, это сын Алонсо Орнато.

Разумеется, поиск по словам «Орнато» и «Принстон» выдал страницу на «Фейсбуке»: Себастьян Орнато, перешедший на второй курс. Вверху красовалась фотография Себастьяна в толстовке с эмблемой Принстона. Он был снят в университетской библиотеке, с улыбкой от уха до уха и растопыренными в победном жесте пальцами.

— Бедняжка уверен, что попал в Принстон совершенно самостоятельно, — сказал Киплинг.

— Не могу в это поверить, — мрачно сказала Уитли. — Я знаю, что семейство Джима способно на что угодно. Но стереть существование целого человека? Инсценировать новую смерть, которая выглядит более презентабельно и приемлемо для всех причастных? И при этом выйти сухими из воды?

— Это доказывает, что смерть Джима была самоубийством, — сделав глубокий вдох, заметил Киплинг. — Джим, наверное, чувствовал себя таким одиноким. Таким потерянным. Поэтому он взял велосипед, поехал на карьер и спрыгнул с обрыва.

— Я так не думаю, — отозвалась я.