Проклятое место. Лестница в небо

– Да, ты же у нас такой уникальный!

– Уже тот факт, что ты хочешь растить детей, заставляет тебя ненавидеть. – Наплевав на просьбу Скай, Коннор вытащил из кармана пачку сигарет. – И вообще, никогда не понимал этих ваших рассуждений на тему смысла жизни. Или о нормальной жизни. О чем тут вообще рассуждать, если для вас, для большинства, он заключается лишь в том, чтобы получить образование, найти идиотскую работу да прозябать в серой, ничем не примечательной реальности и тихо сдохнуть, не оставив после себя ничего, кроме говна в сточных трубах? А, простите, еще и малолетнего отпрыска. Ты спросила, а я отмолчался тогда. Почему у меня не будет детей? – Колесико зажигалки заходило, высекая искру. – Да все же очень просто…

– Ага. Ты просто долбаный эгоист.

– Это не эгоизм, Скай. Нет. Совсем наоборот. Как женщина – ты пляшешь под дудку своих гребаных инстинктов. Эгоист в этой ситуации не я, а ты. Тебе просто нужно о ком-то заботиться, и ты всерьез подумываешь о том, что, когда все закончится, ты сможешь вернуться к нормальной жизни. Думаешь, что сможешь растить детей и ухаживать за ними. Что сможешь дарить несуществующую любовь. Люди ведь так любят наделять свои инстинкты какой-то сверхъестественной херью. Только как ты можешь верить во все это, как раз таки пройдя через весь этот ад? Видя, что люди подыхают, как мухи? Что смысла и надежды нет! Что же касается меня, я не хочу никого приводить в этот поганый, прогнивший до основания мир. Да, ты можешь и дальше тешить свое самолюбие, проживая в самообмане и пытаясь сохранить остатки оптимизма, или искать какие-то хорошие моменты, но, – он прервался на затяжку, – если быть достаточно смелым, чтобы взглянуть правде в глаза, ты поймешь, – выпустил струю дыма прямо в потолок. – Поймешь, что наше существование на девяносто процентов состоит из страданий. Сам мир разрушает тебя со всех сторон, и ты ничего не можешь с этим поделать. Твое сознание заперто в твоем собственном теле, словно пленник в карцере, ожидающий исполнения смертного приговора. Здесь, в Зоне, и то легче жить. А там что? Вода и воздух отравлены из-за желания биомассы потреблять ресурсы и загрязнять атмосферу, чтобы наладить производство херни, созданной для упрощения их никчемных жизней. Мир уже превратился в смердящую свалку, а Зона – как оазис среди этого говна. И люди. Там они лицемернее, противнее, а здесь честнее. Здесь звери. Как по их истинной природе, Скай. А там? Общество. Социум. Тупые, эгоистичные, самоуверенные мрази, отчего-то возомнившие себя чем-то большим, чем просто биологическим материалом. Обезьяны без моральных принципов и ценностей, живущие даже не животными, а самыми примитивнейшими инстинктами.

– Боже мой, что ты…

– Знаешь, я ведь почему про камеру сказал? Я и правда ощущаю, что отбываю срок в этом мире, как в сраной тюрьме. И только и жду того мгновения, когда прозвонит звонок. И в такой мир я должен приводить души? Ради этого вырывать их из блаженного ничто? – Он выплюнул окурок. – Семьи создавать? Делать вид, что мне в кайф эта жизнь? Да ну его к черту!

– Что у тебя с головой? Что у тебя стряслось?! А еще сигареты! Что вы все так упорно стремитесь себя убить?!

И наемник понял, что готов открыться этой девушке. Не мог раньше никому рассказать, что на самом деле с ним произошло. Не мог сказать, зачем вообще в Зону поперся. Правда с ним была. Жрала его изнутри. А тут вот аж захотелось выговориться. Подумалось, что она поймет, что не осудит. А если и осудит, то какая к хренам разница?

– Стремлюсь, потому что пулю в лоб пустить не хватает духу. Так что гроблю себя так. Потихоньку. Из-за прошлого, что тянется за мной… как кровавый шлейф какой-то. Чтобы уже все это быстрее закончилось.

– Что случилось, Никит? Прости, что лезу, мы почти незнакомы, и ты можешь не отвечать, но… Может, тебе станет легче?

– Я врал. Не было никакой армии. Была, вернее. И служба в горячих точках была. Но не было никакого дезертирства. Не было той предыстории про КПП на Периметре, которую я всем рассказывал. Не из-за этого я в Зоне. Я ведь убил ребенка. Сам. Осознанно. И его родителей. Просто потому, что считал их недостойными жизни. А после завалил мужчину и женщину, которые… – Он потянулся за еще одной раковой палочкой. – А, давай я все расскажу. Лучше с самого начала…



«…новехонький черный „паджерик“ несся по узкой дороге. За рулем машины сидел пьяный малолетний водитель, стаж вождения которого исчислялся несколькими днями. Папуля подарил любимому сынишке права. А как еще? Все ведь в руки само падает, напрягаться необязательно.

На дороге попалась кочка. Пытаясь ее объехать, неопытный гонщик дернул рулем. Автомобиль занесло на мокрой дороге, балбес не справился с управлением, и внедорожник кинуло в сторону остановки, где ожидал своего автобуса тринадцатилетний школьник…»



– …несчастный случай, только и всего. С каждым могло произойти. Пацана размазало по тротуару, развалившаяся автобусная остановка стала ему надгробием. Соседский пацан был. Я уже довольно давно вернулся оттуда, но лишь буквально накануне смог более или менее адаптироваться к спокойной гражданской жизни, к быту, а тут такое. И, Скай, что ты думаешь? Дело замяли! Просто замяли. И что самое страшное, родители погибшего оценили его жизнь в деньгах. Я не знаю, сколько они взяли, но факт остался фактом. Самый любимый человек был заменен на бумажки. Я не верил в ад. Никогда. И раньше видел, как людей убивают. И сам убивал. Но никогда не понимал, как родители могут обменять жизнь своего ребенка на сраные бумажки…



«…Никита стоял на крыше многоэтажки, глядя на то, как метель накрывает улицы зловонного города, полного грязи и пороков. Город был окутан не только снегом, но еще и мраком. И пустым был, тихим. Спал. Лишь метель завывала, властвуя на его безлюдных проспектах.

Из-за угла разнесся лай шавок и звон цепей. Скрипел ржавый дорожный знак. Никита не мог слышать этот звук, но был готов поклясться, что так оно и было.

Слез с крыши по пожарной лестнице, чувствуя, как холодным металлом жжет пальцы. Спрыгнул на лед. В подворотне воняло помоями. Или не только в подворотне? Весь город пропах отходами, как чертово болото…»



– …у меня остались некоторые связи из моей прошлой жизни, и я пробил машину по номерам. Пробил этих ублюдков. Узнал, где они живут…



«…маска мешала, но снять ее он не мог. Она была милее его собственного лица. Он не хотел быть похожим на тех, кого умерщвлял. Хотел быть воплощением их ночных кошмаров. Хотел видеть в зеркале не человека.

Остановился под уличным фонарем. Свет падал на центр заснеженной автомобильной дороги. Той самой, где и произошла трагедия. Вгляделся вдаль. В переулках притаилась вся человеческая погань. Они не могли его видеть. Иначе бы испугались, поняв, что возмездие настигло их.

Внезапно настигло…»



– …первыми я убил родителей того пацана. Это было несложно. Просто выломал их хлипкую деревянную дверь и вошел. Никто из них не проснулся. Никто не понял, что умер, когда заточка прервала их жизни. А потом я нашел те деньги. И сжег их в раковине. Представляешь, они как в кино лежали! Наличкой! Стопка такая, перевязанная резинкой. Я не знаю, почему я это сделал. Просто возненавидел их до глубины души. Не мог принять, что они не пошли до конца, чтобы засадить этого мажорика за решетку, пускай у них было бы и не так много шансов. Но, блин, какая уже разница? Что сделано, то сделано. Разобравшись с ними, я забрал ключи и документы от машины бати того погибшего. И поехал к той самой семейке…



«…взрослого, толстого борова он застрелил в голову из пистолета с глушителем. Кровь разлилась по белоснежным обоям. Его жену, молодую красавицу, он приложил затылком об барную стойку.

Остался последний, их миленький сыночек. Схватил его, ударил несколько раз и швырнул в сторону окна.

Шелестело стекло.

Повсюду были осколки: торчали из сочащегося кровью опухшего лица его жертвы, падали на асфальт. Летели долго с пятого этажа. И звонко разбивались.

Кусок стекла впился в прочную черную кожаную куртку, но до кожи не достал.

Человек в маске, мститель, схватил худощавого парня за горло, сжал крепко.

В живот заехал. И подтащил мажора к оконному проему.

Секунда прошла, как худощавый оказался над пропастью. Падение будет долгим. Пятый этаж. А что там под бедолагой? Твердый асфальт? Худощавый умрет не в полете, потому что убивает не падение, а внезапная остановка в конце. Это известно каждому.


Жертва знала, что обречена. В ее молящих глазах это читалось. Глаза могут поведать о многом. Его рот, с исполосованными осколками губами, раскрылся в яростном крике:

– Что тебе нужно?! Деньги?! У меня много денег!

Хватка Никиты начала ослабевать. Он устал смотреть на перепуганного мальчонку, который еще совсем недавно называл себя крутым парнем и хозяином жизни.

– Деньги? Хочешь придать своей жизни ценность? Но она не дороже, чем жизнь комара. Что комар просто биологический организм, что ты. Так что ничем ты не уникален и не дорог. И никогда не был.

– Ты возомнил себя Богом, тварь?! Игроком с человеческими судьбами?! Ты кто, на хрен, такой вообще?!

– Я не Господь Бог. И не игрок. Я тот, кто вершит настоящее правосудие. Смерть за смерть.

Приговоренный к смерти смотрел в маску.

Чтобы разглядеть того монстра, что скрывался под ней.

– Зачем? – спокойно спросил Никита.

– Чт… что? – залепетала жертва.

– Зачем ты смотришь туда? Что ты хочешь узнать? Кто я? Ты пацана вспомни того, которого уложил. А я тот, кто пришел воздать тебе по заслугам. Хочешь видеть мое лицо? Мне не жалко. Но тогда придется тебя отпустить, и ты упадешь. Хотя ты все равно умрешь, – и разжал ладонь.

Раздался глухой удар и скрежет металла. Худощавый приземлился на крышу дорогого внедорожника. На продавленной крыше – кровавый след и мешок расколотых костей. Все то, что осталось от „хозяина жизни“…»



– …не знаю, правильно я поступил или нет. И, наверное, никогда не узнаю. Но я сделал выбор. Надеюсь, он был верным…



«…человек в маске подошел к журнальному столику, который стоял у роскошной кровати.

Семейная фотография в рамке. Опрятный мальчик в рубашечке. Рядом с ребенком стояла женщина. Наверняка его мать. Настоящая мать, а не та молодая шлюха, голову которой он раскроил об барную стойку.

Идиллия на фотографии.

Ничто не предвещало беды.

За дверью, на лестничной площадке – какая-то возня. Соседи услышали звуки борьбы и вопли? Вызвали мусоров? И как сбежать? Ведь никого из них не нужно убивать. Они-то точно не заслужили смерти. И ментов валить – западло. За что им гибнуть? За то, что исполняют свой долг?

Мститель посмотрел в то, что осталось от окна. Внизу собрались зеваки. Охали и ахали, разглядывая мертвого жильца. Хозяин внедорожника с продавленной крышей матерился на всю улицу. Ему было плевать на окочурившегося мажорчика. И правильно. Для них ведь все, кто не родня, – грязь, что выскабливают из-под ногтей. И ненавидят они друг друга. И презирают. Так что машина гораздо ценнее жизни человека. Как и деньги.

Тот мажор сдох, подобно псу, как ему и полагалось.

Люди стояли и смотрели на остывающий труп. И не из-за того, что они глубоко сожалели о его прерванном существовании. Просто это было первое яркое событие за долгие годы их пустой жизни.

Никита вышел из квартиры…»



– …после такого оставаться в городе – расписаться в своем смертном приговоре. Семейка-то не просто так богатенькой была, за ней наверняка кто-то стоял. Пришлось бежать…



«…Никита включил нейтральную передачу, затянул ручник и заглушил двигатель.

„Пежо 605“ тряхнуло.

Слева от машины простиралась заледеневшая река.

Кожаная куртка и маска лежали в сумке в багажнике. Сейчас Никита нацепил на себя простую ветровку. Неподходящая одежда для зимы, но ему было все равно.

Хлопнул дверью.

Улица обдала ледяным дыханием.

А автомобиль остался дожидаться сотрудников милиции…»



– …это был две тысячи шестой год. Еще годик до зарождения нашей Зоны оставался. Сюда двинуть не мог по вполне себе понятным причинам. – Он улыбнулся. – А потом уже, когда тут вся движуха началась, узнал. Подумал, что здесь смогу начать все сначала. Как видишь, начал. Но не с военными, само собой, как всем рассказывал. А с наемниками. На ученых пахал сначала, навыков набирался, потом, когда кланы начали формироваться, всякие заказы на убийства исполняли, несколько раз проводником подряжался. Да до хрена чего я натворил. Много на мне крови, Скай.

Скай молчала.

Минуту, две, три.