Проклятое место. Лестница в небо

Точно! Именно тут она и остановилась в прошлый раз! Лишь бы не исчезло, лишь бы не исчезло!



«…Почему? Бабушка у меня в селе там живет, а она уже старенькая, часто болеет, и мама волнуется, уговаривает ее уехать к нам, в Киев, а бабушка упирается, не хочет, говорит, тут дом ее единственный. Что толку по телефону ее упрашивать? Бессмысленно. Она трубку бросает сразу, когда речь о переезде заходит. Вот я и решил лично наведаться к бабуле и увезти ее. Маме ничего не сказал, ясен пень, она бы не отпустила меня никогда. Друг-экстремал подсказал одну лесную тропку, по которой я смогу проникнуть на охраняемую территорию. Он по ней туристов водит, что к прошлому прикоснуться хотят. Так, вот мы и подъезжаем к нужной мне остановке. Что-то сердце ноет».



Теперь точное подтверждение. Туристы, экскурсии. Записи сделаны до того, как Зона озарилась нестерпимым светом, а всем патрулям выжгло мозги.

Сделаны еще тогда, когда это маленькое, чудовищное, уродливое тридцатикилометровое чудо было всего-навсего клочком земли, зараженным радиацией.



«Вот я и в Зоне. Честно, мне очень страшно. Пока присел тут, около кострища старого, отдохнуть. А чего страшно? Мало того, что могу наткнуться на патрули, так еще могу попасться и диким животным. Да-да, я слышал вой волка где-то впереди. Поэтому пока и пишу. Обождать хочу чутка. Средств самообороны при себе нет. А если бы и были, не смог бы пустить их в ход. Я же не убийца. Так вот: на самом деле еще боюсь радиации. Прямо очень. Не буду кривить душой, я очень привлекательный, и с девушками у меня никогда проблем не было, даже у парней их уводил. Так вот, не хотелось бы, чтобы проблемы появились. Если вы понимаете, о чем я. Так-то, в принципе, бабка тут двадцать лет жила… Но у нее такой проблемы, как у меня, возникнуть не может. Черт. Чего все так сложно?! Ладно. С ней ничего не случилось, вот. Значит, все хорошо. И со мной ничего не случится. Я слишком крут, чтобы быть восприимчивым к губительным лучам».



Скай, утомившись подробностями, пролистала несколько страниц, надеясь найти что-то интересное, уже успев разочароваться в дневнике. Ага, конечно! Так Зона и доверила ей свои тайны! Дневник – это не кладезь сокровенных тайн и ценной информации, а так, записки озабоченного студента «от нечего делать».

– Ладно, полистаем еще чуть-чуть.



«Ни в какую! Я ее и так и эдак уговаривал! А ей хоть бы хны! Останусь, говорит, здесь, все равно недолго всем осталось! Очень сетовала на то, что я приехал, сказала, беду на себя навлекаю… Охренеть, ребята! Видели бы вы, что вижу я! Страшно и одновременно захватывающе! Небо стало абсолютно черным с, знаете, прожилками такими красны…»



Предложение оборвалось, чернила потекли.

– Выходит, первая «Зарядка» была аналогична теперешним. Уже что-то. Значит, россказни бродяг про то, что Зону буквально «высветлило» нестерпимо ярким светом, исключаем из-за лжи. Не верить пацану не собираюсь. Чего ему врать? Интересно, какой первая «Зарядка» была по мощи? Такой же, как те, что периодически свирепствуют в Зоне?



«Боль… Ужасная боль… Мозг рвет на части. Но отчего-то легче, когда записываю. Не знаю. Отвлекаюсь, наверное. Бабушка велела мне спрятаться в подполе, дескать, там я смогу пережить это, а сама встала на кухне у плиты, звеня кастрюлями и что-то напевая себе под нос. Это как в хреновом ужастике. Только сейчас мне не смешно, а страшно. Она еще сказала, чтобы я, когда все кончится, уходил, не дожидаясь ее. Только очень осторожно, обращая внимание на рябь в воздухе и подозрительные сполохи, вспышки и все такое прочее. Еще сказала, если увижу ее, то надо, наоборот, ретироваться. Я не знаю. Мне очень страшно. Но это так глупо звучит! А я верю ее словам, хоть и не могу понять, о чем она вообще. Ладно, пересижу черное небо здесь, а потом что-нибудь придумаю».



Читательница вздрогнула, представив, каково было в тот момент двадцатилетнему мальчишке, что еще вчера учился в меде, а сегодня оказался свидетелем зарождения Территории Проклятых.



«На меня давят стены. Кажись, я здесь уже довольно давно. Подхожу к этому треклятому люку, чтобы выбраться из подпола, и сразу же теряю сознание от пронзающей мозг адской боли. Что за чертовщина тут творится? Конечно, бабушкиных закаток мне с лихвой хватит, но нужно же еще и обратно топать. Нужно разобраться в произошедшем. Найти бабушку, в конце концов. И неважно, что она сказала ее не трогать, что сказала бежать от нее. Она не в себе. Или в себе? Я уже ни в чем не уверен. Мне еще ж топать обратно. Или не топать? Знаете, я всегда слыл заядлым атеистом, но теперь не могу сдерживаться, коряво молюсь всем богам подряд. А еще меня постоянно посещают видения. Как будто бы здесь раскрылись врата в ад. Странно. Но в этот ад стекается до хрена людей. Изо всех стран. Что-то находят. Какие-то шарообразные предметы. Продают их. Взрываются почему-то еще. Не предметы. Люди. Вот, идет. И раздавило его, в кашу кровавую превратило. Что это такое? Но я знаю! Должен сказать! Успеть! Территория не будет терпеть их слишком долго! Когда-нибудь она, подобно капкану, захлопнется, не выпуская никого наружу, а после и вовсе уничтожит большую часть людей на планете, развернувшись на всю катушку и оттяпав всю Европу. И многие люди превратятся в безвольные оболочки, в зомби из фильмов Ромеро. И я знаю, что это не кошмары. Это скоро произойдет. Если этому не помешать. А сейчас… Я должен идти… Все кончилось… Все мертвы…»



И снова текст оборвался. Скай полистала – страницы пусты. Вернулась обратно. Но и там пусто.

– Да, чтоб тебя! На самом интересном!

В сердцах кинула дневник в угол. И направилась к выходу. Однако в последнюю секунду остановилась. Вернулась, подобрала тетрадь, скрутила в трубочку.

Вышла из комнаты.

Она должна была посетить еще одно место, пока «Анархистам» позволено находиться на базе «Удара».

И поразмышлять над написанным.

– Словно зомби из фильмов Ромеро? Шатуны? Зона расширится? Интересно. И почему ты, зараза-тетрадочка, только крупицами позволяешь получать информацию? Что ты за артефакт такой?!





* * *


Крест, что соорудил для Лиса один из бойцов группировки, одиноко выглядывал из-за высокой пожухлой травы, что обступила конструкцию. Скай пошла по полю. Тяжело разглядеть крест, травой зарос почти по самый верх. Еще несколько месяцев – и ничего не останется.

Зарастет окончательно.

А потом развалится.


Девушка подошла, присела рядом, положила ладошку на край трухлявой доски, погладила, рискуя подцепить занозу.

Ей вспомнились кладбища из американских фильмов. Отгороженный и ухоженный клочок, надгробья, что возвышаются над аккуратно постриженным газоном, никакой помпезности, но и никакой убогости. Цивильно, можно сказать. Идеальный баланс. Она бы хотела, чтобы Лис нашел свой вечный покой где-нибудь там, где от него осталось бы что-то большее, чем две трухлявые доски. Но последний акт для Лиса был сыгран не в том прекрасном мире, а в чернобыльском аду.

Скай вспомнила слова Рахмана о Малинине. О том, что его убили. Как просто и буднично он это сказал. Как просто и буднично начала восприниматься любая смерть. Малинин, Лис, десятки боевых товарищей. И чем же эти мертвецы отличаются друг от друга?

Странный вопрос.

Непонятный даже ей самой.

– Я не хотела к тебе приходить. – Скай всхлипнула. – Хотела запомнить нашу последнюю встречу, когда ты еще живой был, когда подбадривал меня, когда говорил мне, чтобы я ничего не боялась, когда смотрел на меня и улыбался своей жутковатой улыбкой, милее которой для меня ничего и никогда не было. Хотела запомнить тебя таким. Бесстрашным, невозмутимым и храбрым. Примером для меня. Отцом хотела запомнить. Отцом, которого у меня, можно сказать, никогда не было. А что теперь? Этот убогий крест. Но я не могла не прийти. Неправильно это было бы. Я знаю, что после смерти ничего нет. Я знаю, что глупо тешить себя надеждами. Но мне почему-то впервые хочется поверить, что ты еще жив в каком-то смысле, что ты попал в свой рай, в который так верил, и теперь смотришь на меня сверху. А раз так – как же я могла не прийти? Ты же подумаешь, что я оскорбляю твою память, что я забыла о тебе. Знаешь, я так долго представляла нашу с тобой встречу, еще когда ты живой был, но уже сбагрил меня «Анархистам». Ты же писал, обещал, что мы увидимся. А не увиделись. Не получилось у нас. И все те слова, что так на языке крутились, исчезли куда-то. Как исчез и ты. Я не знаю, как говорить с мертвыми. – Она уже плакала. – У меня ведь никто не умирал. Из близких мне людей. Только мама, когда я была еще маленькой, но я же не могла до конца понять. И когда к ней приходила, когда воспитательница из интерната отвозила к ней, я просто садилась на гранит и представляла, что мама мне о чем-то говорит. А мне надо сидеть и молча слушать. Смешно, правда? Я сейчас тоже улыбаюсь. Умиляюсь тому, какой глупой я была. Лис, мне так хочется поговорить с тобой! Мне так тебя не хватает! О многом поговорить. О том, что так и не высказали. О том, что изнутри сжирало. Я опоздала. Ты опоздал. Мы два дурака. А я ведь тебя любила. Как дочь любит отца. Ненавидела, да. Но и любила. Ненавидела за то, что ты отдал меня «Анархистам». Ненавидела, что ты так и не нашел возможности прийти ко мне. Я хотела сказать тебе об этом, но не смогла написать. Хотела сказать, что ты мне как отец, что ты самый близкий человек для меня, а не решилась. А теперь, когда ты умер, слова уходят в никуда. Странно, да? Теплые слова уходят в пустоту…

Не выдержала, сорвалась, до истерики почти что.

– Жалко нас, Лис. Нас двоих… – Скай убрала ладонь с доски.

Уселась прямо тут, на холодную почву подле покосившегося креста, траву примяла и, грустно усмехнувшись, взяла тетрадь и ручку и принялась писать…

Зачем?

Просто подумала, что так надо. Чтобы от Лиса что-то осталось. Что-то, помимо убогого надгробия.

Он заслуживает.

Как никто другой.



«Старый и дряхлый, наскоро сбитый крест окаймлен увядшими венками. По шершавой поверхности трухлявой доски с облупившейся краской одна за другой сбегают дождевые капли, оставляют за собой влажные следы, опадают и разбиваются о прокаленную осенним холодом землю, разлетаются на миллиарды мелких капелек.

Дождь не может лить вечно.

Но льет.

Льет не переставая.

Постоянно усиливается.

И не думает прекращаться.

Все вокруг шумит – ливень шуршит, словно телевизионные помехи. Яркая молния прочерчивает хмурое, почти черное небо. На миг небосвод белеет. Под напором хлестких водяных плетей доски покачиваются и скрипят, по-человечески ноют. Крест опасно кренится, но не сдается, из последних сил цепляется за спасительный, но уже порядком размытый разбушевавшейся стихией грунт.

Небо вновь озаряется вспышкой.

Еще разок.

И еще.

Крест раскачивается и протяжно плачет. Держится за хрупкую, как сухая соломинка, жизнь.

Нет, не за жизнь.

За существование.

За хрупкое и бессмысленное существование.

Ливень накатывает с новой силой.

Крест не желает сдаваться. Струи воды выбивают на досках звонкую мелодию. Крест все не падает.

Стоит.

И простоит еще лет сто. Еще тысячу. Не станет человека, что погряз в насилии и умерщвлении себе подобных. Исчезнет Аномальная Зона, что стала последним пристанищем для глупцов, рискующих всем ради быстрого заработка. А крест как противостоял проливному дождю, так и продолжит противостоять до скончания веков. Пока однажды ржавые гвозди не потеряют силу и не согнутся, пока однажды не надломятся и не уронят доски, что с противным хлюпаньем упадут в грязь.

И доски будут лежать неприкаянно, пока не станут трухой и ветром, пока не станут вечностью.

Один ветер.

Один дождь.

Один сгнивший крест.

И кости, разбросанные по проклятой всеми богами территории».