Проклятая игра

– …мертвы. Я в курсе. Садись.

Он указал на пустой стул с противоположной стороны стола.

– Может, позвонить в полицию?

– В этом нет необходимости.

– Они все еще могут быть на территории.

Уайтхед покачал головой.

– Они ушли. Садись, Мартин. Налей себе бокал вина. У тебя такой вид, будто ты много бегал.

Марти выдвинул стул, аккуратно поставленный под стол, и сел. Ничем не украшенная лампочка, горевшая в центре комнаты, бросала на все неприятный свет. Тяжелые тени, жуткие блики: призрачное шоу.

– Оставь пистолет. Он тебе больше не понадобится.

Он положил оружие на стол рядом с блюдцем, на котором все еще лежало несколько тоненьких ломтиков мяса. За блюдцем – мисочка с наполовину съеденной клубникой и стакан воды. Скудость трапезы соответствовала окружающей обстановке: мясо, нарезанное ломтиками до прозрачности, полусырое и влажное; небрежное расположение чашек и миски с клубникой. Все пронизывала небрежная точность, зловещее чувство случайной красоты. Между Марти и Уайтхедом в воздухе кружилась пылинка, колеблясь между лампочкой и столом; направление полета зависело от малейшего выдоха.

– Попробуй мясо, Мартин.

– Я не голоден.

– Оно великолепно. Его принес мой гость.

– Значит, вы знаете, кто это был.

– Да, конечно. Теперь ешь.

Марти неохотно отрезал кусок от лежащего перед ним ломтика и попробовал. Текстура растворилась на языке, нежная и аппетитная.

– Прикончи его, – сказал Уайтхед.

Марти сделал так, как велел старик: после ночных трудов у него разыгрался аппетит. Ему налили стакан красного вина, и он выпил его залпом.

– У тебя голова забита вопросами, без сомнения, – сказал Уайтхед. – Пожалуйста, спрашивай. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ответить.

– Кто они такие?

– Друзья.

– Они ворвались сюда как убийцы.

– Разве не может быть так, что друзья со временем становятся убийцами? – Марти не был готов к такому парадоксу. – Один из них сидел там, где сейчас сидишь ты.

– Как я могу быть вашим телохранителем, если не отличу друзей от врагов?

Уайтхед замолчал и пристально посмотрел на Марти.

– А тебе не все равно? – спросил он немного погодя.

– Вы были добры ко мне, – ответил Марти, оскорбленный вопросом. – За какого бессердечного ублюдка вы меня принимаете?

– Боже мой… – Уайтхед покачал головой. – Марти…

– Объясните мне. Я хочу помочь.

– Что объяснить?

– Как вы можете приглашать поужинать человека, который хочет вас убить.

Уайтхед смотрел, как пылинка кружится между ними. Он либо считал этот вопрос недостойным презрения, либо не находил на него ответа.

– Ты хочешь мне помочь? – сказал он в конце концов. – Тогда закопай собак.

– И это все, на что я гожусь?

– Может, придет время…

– Вы постоянно так говорите, – сказал Марти, вставая. Он не получит никаких ответов, это очевидно. Только мясо и хорошее вино. Но сегодня этого недостаточно.

– Теперь я могу идти? – спросил он и, не дожидаясь ответа, повернулся к старику спиной и пошел к двери.

Как только он открыл ее, Уайтхед сказал:


– Прости меня, – очень тихо. Настолько тихо, что Марти не был уверен, предназначались эти слова ему или нет.

Он закрыл за собой дверь и вернулся в дом, желая убедиться, что незваные гости действительно ушли. Парилка была пуста. Карис, очевидно, вернулась в свою комнату.

Чувствуя себя наглецом, он проскользнул в кабинет и налил себе тройную порцию виски из графина, затем сел в кресло Уайтхеда у окна, потягивая жидкость и размышляя. Алкоголь не прояснил мысли: он лишь притупил боль разочарования, которую испытывал Марти. Он скользнул в постель еще до того, как рассвет отчетливо обрисовал покрытые мехом бесформенные груды на лужайке.





VII. Нет пределов




40




Утро не годилось для того, чтобы хоронить мертвых собак: небо было слишком высоким и многообещающим. Самолеты, волоча за собой струи пара, летели в Америку; жизнь в лесах распускалась и окрылялась. Тем не менее работа есть работа, пусть даже неуместная.

Только при бескомпромиссном свете дня можно было увидеть масштабы бойни. В дополнение к убийству собак вокруг дома злоумышленники ворвались в псарню и систематически перебили всех ее обитателей, включая Беллу и ее отпрысков. Когда Марти подошел к псарне, Лилиан уже была там. Она выглядела так, словно плакала несколько дней подряд. В руках она держала одного из щенков. Его голова была раздавлена, словно в тисках.

– Смотри, – сказала она, протягивая ему труп.

Марти не успел ничего съесть на завтрак: мысль о предстоящей работе лишила его аппетита. Теперь он пожалел, что не заставил себя что-то проглотить: в пустом желудке гуляло эхо. У него почти закружилась голова.

– Если бы я только была здесь, – сказала она.

– Ты, наверное, и сама бы умерла, – сказал он ей. Это была простая истина.

Она положила щенка обратно на солому и погладила спутанную шерсть Беллы. Марти был более привередлив, чем она. Даже в толстых кожаных перчатках он не хотел прикасаться к трупам. Но пусть ему не хватало уважения, он восполнял его эффективностью, используя отвращение как стимул ускорить работу. Лилиан, хоть и настояла на том, чтобы помочь, была бесполезна перед лицом этого факта. Все, что она могла делать, – наблюдать, как Марти заворачивает тела в черные пластиковые мешки для мусора, загружает скорбные свертки в пикап, а затем ведет импровизированный катафалк на поляну, которую сам выбрал в лесу. Именно здесь их предстояло похоронить, по просьбе Уайтхеда, вне поля зрения дома. Он принес две лопаты, надеясь, что Лилиан поможет, но она была не в состоянии. Пришлось трудиться одному, а она стояла, засунув руки в карманы грязного анорака, и смотрела на мокрые свертки.

Это была нелегкая работа. Почва представляла собой сеть корней, перекрещивающихся от дерева к дереву, и Марти вскоре вспотел, рубя корни лопатой. Выкопав неглубокую могилу, он закатил в нее тела и принялся снова засыпать их землей. Сухой дождь стучал по пластиковым саванам. Когда засыпка была закончена, он похлопал по земле, чтобы получился неровный холмик.

– Я возвращаюсь домой выпить пива, – сказал он Лилиан. – Ты идешь?

– Хочу попрощаться, – пробормотала она, покачав головой.

Марти оставил ее среди деревьев и направился через лужайку к дому. По дороге он думал о Карис. Вероятно, она уже проснулась, хотя занавески на окне все еще были задернуты. Как хорошо быть птицей, думал он, заглядывать в щель между занавесками и шпионить за тем, как она потягивается голая на кровати, эта ленивица, с руками, закинутыми за голову, с шерстью под мышками и там, где сходятся ноги. Он вошел в дом с улыбкой и возбужденным лицом.

Он нашел Перл на кухне, сказал ей, что голоден, и поднялся наверх, чтобы принять душ. Когда он спустился вниз, она уже приготовила для него холодное блюдо: говядину, хлеб, помидоры. Он рьяно принялся за дело.

– Видела Карис сегодня утром? – спросил он с набитым ртом.

– Нет, – ответила экономка.

Сегодня она была очень неразговорчива, ее лицо исказилось от какой-то закипающей обиды. Глядя, как Перл ходит по кухне, он гадал, как она выглядит в постели: сегодня он почему-то был полон грязных мыслей, будто разум, отказываясь впадать в депрессию из-за похорон, стремился к бодрящему спорту. Жуя кусок соленой говядины, он сказал:

– Ты вчера вечером кормила старика телятиной?

Перл, не отрываясь от своих трудов, сказала:

– Он не ел вчера вечером. Я оставила ему рыбу, но он не притронулся к ней.

– Но у него было мясо, – сказал Марти. – Я прикончил его за него. И клубника.

– Должно быть, он спустился и взял сам. Вечно эта клубника, – сказала она. – В один прекрасный день он ею подавится.

Тут Марти вспомнил слова Уайтхеда о том, что мясом его обеспечил гость.

– Что бы это ни было, это было вкусно, – сказал он.

– Я к этому отношения не имею, – огрызнулась Перл, оскорбленная, как жена, обнаружившая измену мужа.

Марти положил конец разговору; бесполезно пытаться, когда женщина в таком настроении.

Покончив с едой, он поднялся в комнату Карис. В доме по-прежнему царила мертвая тишина: после смертельного фарса прошлой ночи к Приюту вернулось самообладание. Картины, украшавшие лестницу, ковры под ногами – все опровергало любые слухи о бедственном положении. Хаос здесь был так же немыслим, как бунт в картинной галерее: весь предшествующий опыт это запрещал.

Он легонько постучал в дверь Карис. Ответа не последовало. Он постучал снова, на этот раз громче.

– Карис?