Проект «Аве Мария»

– Впечатляюще, – с уважением произнес я. – Отличная работа.

– Спасибо! – просиял он. – Так я могу взять немного астрофагов для испытаний?

– Конечно! А сколько вам нужно?

– Как насчет ста миллиграмм?

– Полегче, приятель! – Я даже отпрянул. – Это очень много энергии.

– Хорошо-хорошо! Эх, попытка – не пытка. Ну хоть миллиграмм дадите?

– Вот это уже ближе к реальности.

– Ура! – хлопнул в ладоши Хэтч. – Скоро я заполучу астрофагов! – Он наклонился ко мне. – Правда, они потрясающие? В смысле, астрофаги? Это же… самая крутецкая штука на свете! Опять же, Бог словно вручает нам будущее!

– «Крутецкая штука»? – спросил я. – Жизни на Земле грозит полное вымирание! Вообще-то, Бог вручает нам Апокалипсис.

– Отчасти да, – пожал плечами он. – Но поймите, это же идеальный аккумулятор! Представьте домохозяйство, где все запитывается от батареи? Типа батарейки АА, только с астрофагами. Такого запаса энергии хватит на сто тысяч лет. Или вот вы купили электромобиль, и его вообще не нужно заряжать. Линии электропередач уйдут в прошлое. И вместо них придет экологически чистая, возобновляемая энергия, как только мы начнем культивировать астрофагов на Луне или еще где-нибудь. Им нужен лишь солнечный свет!

– «Экологически чистая»? «Возобновляемая»? – чуть не поперхнулся я. – По-вашему, астрофаги… благотворно повлияют на окружающую среду?! Ничего подобного! Даже если «Аве Мария» найдет решение, мы на грани массового вымирания. Через двадцать лет множество видов исчезнет с лица Земли! И мы сейчас стараемся изо всех сил, чтобы люди не вошли в их число!

– За свою историю Земля пережила пять великих вымираний! – отмахнулся Хэтч. – Люди умны. Прорвемся!

– Нам грозит голод! Погибнут миллиарды людей!

– Нееет, – покачал головой он. – Мы уже запасаем еду. А метан в атмосфере поможет сохранить солнечную энергию. Все будет хорошо! Главное, чтобы «Аве Мария» справилась!

Я молча уставился на Хэтча.

– Вы, несомненно, самый большой оптимист из всех моих знакомых.

– Спасибо! – улыбнулся Хэтч, подняв оба больших пальца вверх.

Он взял жука и шагнул к двери.

– Пошли, Пит, накормим тебя астрофагами!

– Пит? – переспросил я.

– Именно, – обернулся он. – Я назову жуков в честь «The Beatles» – британской рок-группы.

– Я так понимаю, вы их фанат?

– Фанат? О, да. Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band[153] – без преувеличения самое выдающееся музыкальное произведение человечества. Знаю, знаю! Многие со мной не согласятся. А зря.

– Неплохо, – улыбнулся я. – Но почему Пит? Участники группы – Джон, Пол, Джордж и Ринго, разве нет?

– Верно! Так мы и назовем жуков, которые полетят на борту «Аве Марии». А этого парнишку будем испытывать на околоземной орбите. Мне отдали стартовый комплекс SpaceX[154] в полное распоряжение! Здорово, да? Ну вот, а прототипу я дал имя Пит. В честь Пита Беста, барабанщика, вместо которого потом пришел Ринго.

– Понятно. Я и не знал, – сказал я.

– Теперь знаете. Ладно, пойду за астрофагами. Главное, чтобы наши жуки смогли… вернуться.

– Конечно.

– Это же название песни![155] – обиделся Хэтч. – Тоже The Beatles.

– Ах да! Точно! – кивнул я.

– Никакого уважения к классике, – пробормотал он, выходя из кабинета.

Я остался сидеть в легком недоумении. Уверен, я не первый, у кого Хэтч вызвал подобные чувства.





Глава 19




Теория относительности ошеломила Рокки. Поначалу эридианец даже отказывался мне верить. Но когда я с помощью релятивистской физики объяснил одну за другой «странности», поразившие Рокки во время полета, он вынужден был признать мою правоту. И нехотя согласился, что законы Вселенной гораздо сложнее, чем кажутся на первый взгляд.


А потом мы целую вечность делали цепь. Я, торопясь изо всех сил, готовил формы, а Рокки, как только застывал ксенонит, делал звенья. Наш конвейер работал исправно: производительность росла в геометрической прогрессии. С каждой новой формой количество звеньев в партии, которую выдавал Рокки, увеличивалось на одну штуку.

Звенья, звенья, звенья… Хорошо бы до конца жизни их больше не видеть! Цепь длиной в десять километров, а звено лишь пять сантиметров. Итого двести тысяч звеньев! Каждое из которых присоединено рукой или клешней. Занимаясь исключительно сборкой цепи по восемь часов в день, мы пахали целых две недели! Даже закрыв глаза, я видел перед собой звенья! Они мне снились! Однажды на обед я получил порцию спагетти, но вместо еды мне чудились гладкие белые цепочки. И все же мы справились!

Когда все звенья были отлиты, мы стали соединять их друг с другом. Параллельно делали десятиметровые отрезки, потом собирали их в двадцатиметровые и так далее. Работа спорилась. Но тут возникла другая сложность: куда складывать наше изделие? Десять километров – это очень длинная цепь!

Цепь потихоньку заняла всю лабораторию. Но вскоре места перестало хватать. Рокки – просто гениальный инженер – смастерил катушки для цепи, которые проходили в люк шлюзовой камеры. И я за несколько выходов за борт укрепил катушки на корпусе. А потом намотал на каждую по 500 метров цепи. И, конечно, перед каждым выходом из корабля мне приходилось отключать режим центрифуги. После чего все происходило в невесомости.

Вы когда-нибудь собирали цепь в невесомости? Ничего веселого. Окончательная сборка пятисотметровых отрезков стала настоящим испытанием, и это еще мягко сказано. К счастью, у меня был манипулятор из набора специнструментов «МОРВ». В NASA не думали, что набор пригодится для сборки цепи, но на деле вышло именно так.

Рокки и я вплываем в командный отсек. Он устраивается в своем пузыре, а я в пилотском кресле.

– Что с зондом? – спрашиваю я.

– Устройство исправно, – отвечает Рокки, сверившись с показаниями.

Эридианец отлично потрудился над пробоотборным зондом. По крайней мере, очень на это надеюсь. В инженерном деле я не мастак. Зонд представляет собой стальную сферу 20 сантиметров в диаметре. Сверху на ней прочное кольцо для крепления к цепи, а вдоль экватора проделаны крохотные отверстия. Внутри полая капсула с датчиком давления и комплектом приводов. Датчик распознает, когда зонд окажется на нужной высоте, и активирует привод, который герметично закроет внутреннюю капсулу. Механизм прост: капсула повернется на несколько градусов, чтобы отверстия наружного кожуха и внутренней капсулы не совпадали. Этот прием и грамотно расположенные уплотнители надежно запрут в капсуле взятую пробу воздуха.

Также Рокки поместил внутрь зонда термометр и нагреватель. Когда капсула закроется, начнет работать нагреватель, чтобы температура воздуха оставалась такой же, как и при взятии пробы. Ничего сложного, но я бы не додумался. А ведь температурный диапазон нередко критичен для живых организмов.

И, наконец, небольшой радиопередатчик. Он транслирует странный аналоговый сигнал, который я не могу расшифровать с помощью своего оборудования. Очевидно, это привычная для эридианцев форма передачи данных. Главное, что у Рокки есть соответствующий приемник.

Вот так, особо не заморачиваясь, мой друг смастерил систему жизнеобеспечения для организмов, обитающих на Эдриане. Причем система изначально даже не знает, какие именно условия нужно поддерживать. Она просто поддерживает исходные параметры.

Рокки настоящий гений. Интересно, все эридианцы столь же умны, или он уникум?

– Итак… можем начинать? – говорю я, стараясь не выдавать волнения.

– Да/ – В голосе Рокки заметна вибрация.

Я пристегиваюсь ремнями к пилотскому креслу. Он тремя руками хватается за поручни внутри пузыря. Я вызываю панель системы ориентации и стабилизации и ввожу команду для поворота корабля. Как только корпус развернется в обратном направлении и окажется параллельно поверхности планеты, я остановлю вращение. Теперь мы летим задом наперед, со скоростью 12 километров в секунду. А мне нужно снизить этот показатель практически до нуля.

– Ориентация верная, – сообщаю я. – Выдаю импульс.

– Да, – подтверждает Рокки, не отрываясь от своего экрана, который дублирует картинку моего в объемном виде. Все благодаря специальной видеокамере, которую эридианец установил раньше.

– Поехали! – Я запускаю двигатели вращения.

Проходит меньше секунды, и вместо невесомости мы испытываем 1,5 g. Меня вжимает в кресло, а Рокки, чтобы не упасть, хватается за поручни четвертой рукой. Как только «Аве Мария» снижает скорость, она больше не может оставаться на орбите. Я бросаю взгляд на радар и убеждаюсь, что мы теряем высоту. Я слегка отклоняю положение корабля от горизонтального, задрав нос вверх на долю градуса. Но даже этого оказывается более чем достаточно. Радар сообщает, что мы быстро набираем высоту! Я снова опускаю корпус. Знаю, это жуткий, опасный и неправильный способ пилотирования космического корабля, но у меня нет другого выхода. Этот маневр невозможно просчитать заранее. Слишком много переменных, которые вмешались бы в вычисления, и я все равно тут же перешел бы на ручное управление.

После серии слишком резких коррекций я, наконец, приноравливаюсь. Увеличиваю угол отклонения понемногу, и корабль начинает снижать скорость относительно планеты.

– Скажи, когда спускать зонд. – Рокки заносит клешню над кнопкой, нажатие которой вытолкнет катушки и сбросит цепь. (Главное, чтобы она не запуталась!)

– Еще рано!

Система ориентации и стабилизации сообщает, что корабль отклонен от горизонтали на 9 градусов. Мне нужно довести угол до 60 градусов. И тут я краем глаза замечаю кое-что справа. Это экран, передающий изображение с наружной камеры. Планета под нами… сияет! Нет, не целиком. Только область позади корабля. Так атмосфера реагирует на инфракрасную струю из двигателей. «Аве Мария» выбрасывает в сотни тысяч раз больше энергии, чем Тау Кита. ИК-излучение настолько раскаляет воздух, что он ионизируется и становится буквально огненно-красным. Чем выше угол наклона корабля, тем ярче светится воздух. А потом ионизированная область начинает разрастаться. Я, конечно, подозревал, что последствия будут значительными, но понятия не имел, что настолько. Корабль оставляет за собой алый след, убивающий в атмосфере все. Видимо, при контакте с чистой тепловой энергией углекислый газ разрывается на дисперсный углерод и свободный кислород. Наверное, кислород даже не формирует O2. Слишком высокие температуры вокруг.

– Двигатели сильно раскаляют атмосферу Эдриана, – говорю я.

– Откуда ты знаешь, вопрос?

– Иногда я могу видеть тепло.

– Что, вопрос?! Почему ты не рассказываешь об этом, вопрос?

– Это связано… сейчас нет времени объяснять. Просто поверь: мы слишком сильно нагреваем атмосферу.

– Опасность, вопрос?

– Не знаю.

– Мне не нравится такой ответ.

Угол тангажа становится все больше, больше и больше. Сияние позади становится ярче и ярче. Наконец, мы занимаем нужное положение.

– Угол достигнут, – объявляю я.

– Ура! Сбрасываем, вопрос?

– Приготовься! Так, наша скорость… – Я сверяюсь с панелью навигации. – 127,5 метр в секунду! Точно совпадает с моими расчетами! Черт возьми, получилось!

Чувствую, как притяжение Эдриана вжимает меня в кресло. Это одно из тех явлений, которое часто приходится объяснять ученикам. Гравитация никуда не девается, когда вы находитесь на орбите. На самом деле гравитация на орбите ощущается почти так же, как и на поверхности планеты. Невесомость, которую испытывают космонавты во время орбитального полета, возникает из-за постоянного падения. Но поскольку Земля круглая, поверхность уходит из-под космического корабля с той же скоростью, с которой он падает. Иными словами, это бесконечное падение.