Проект «Аве Мария»
Часть 38 из 98 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Нет.
Я изумленно таращусь на Рокки. Как могла цивилизация освоить космические полеты, но не узнать о радиации?!
* * *
– Доктор Грейс.
– Доктор Локкен, – поздоровался я.
Мы уселись за стальной столик друг против друга. Помещение было тесное, но по меркам авианосца просто огромное. Я не совсем понимал, для чего изначально предназначалась эта каюта, да и на табличке с названием стояли китайские иероглифы. Может, штурман изучал здесь карты?
– Спасибо, что уделили мне время, – поблагодарила Локкен.
– Без проблем.
Мы старались избегать друг друга. Наши взаимоотношения эволюционировали от «взаимной антипатии» до «сильной взаимной антипатии». Я был виноват в конфликте не меньше ее. Просто наше общение не задалось с самого начала, несколько месяцев тому назад в Женеве, и мы до сих пор так и не поладили.
– Я, конечно, не вижу в этом необходимости.
– Я тоже, – кивнул я. – Но Стратт настаивает, чтобы вы согласовали вопрос со мной. И вот мы здесь.
– У меня возникла идея. Но я хочу узнать ваше мнение. – Она положила на стол папку. – На следующей неделе CERN опубликует этот предварительный проект. Я там всех знаю, и мне дали ознакомиться с документом до выхода в печать.
– Хорошо, и о чем он? – спросил я, открывая папку.
– Наконец, удалось выяснить, как астрофаги накапливают энергию.
– Да ладно! – Я чуть не поперхнулся. – Серьезно?
– Да, и, честно говоря, это удивительно! – Локкен указала на таблицу на первом листе. – Если коротко, все дело в нейтрино[111].
– Нейтрино? – Я тряхнул головой. – Как же, черт возьми…
– Знаю, звучит нелогично. Но каждый раз, когда погибает астрофаг, происходит нейтринная вспышка. Ученые даже отвезли несколько астрофагов в нейтринную обсерваторию IceCube[112] и прокололи их в основной скважине с детекторами. И тут же последовал мощный выброс нейтрино. Только живые астрофаги хранят в себе нейтрино, причем их там невероятно много.
– Но как он образовывает нейтрино?
Локкен пролистала несколько страниц и указала на другую таблицу.
– В этом вы разбираетесь больше меня, но микробиологи уже подтвердили, что в астрофагах полно ионов[113] свободного водорода – чистые протоны[114] без электрона – которые мечутся внутри клеточной мембраны.
– Да, помнится, я читал об открытии, сделанном группой российских ученых.
Она кивнула.
– По мнению специалистов CERN, хотя они и не понимают, как именно это происходит, когда протоны, движущиеся на достаточно больших скоростях, сталкиваются, их кинетическая энергия преобразуется в два нейтрино с противоположными векторами импульса.
Я откинулся на спинку стула.
– Очень странно, – недоуменно произнес я. – Масса не образуется вот так запросто.
– Не всегда, – возразила Локкен. – Иногда гамма-лучи, проходя близко к ядру атома, спонтанно превращаются в электрон и позитрон. Это называется «образование пары». Это известный феномен. Однако мы никогда не слышали, чтобы подобным образом появлялись нейтрино.
– Вообще, похоже на правду. Честно говоря, я не особо погружался в ядерную физику. И даже не знал об образовании пар.
– О, прелюбопытная штука!
– Верю.
– Ладно, не буду грузить вас сложными подробностями: например, существует несколько видов нейтрино. А еще они могут осциллировать, то есть перерождаться, друг в друга. В сухом остатке мы имеем следующее: нейтрино представляет собой крайне малую частицу с массой порядка одной двадцатимиллиардной массы протона.
– Минуууточку! – встрепенулся я. – Мы знаем, что температура астрофагов всегда 96,415 градуса Цельсия. А температура – это скорость частиц внутри. Следовательно, можно вычислить…
– Вычислить скорость частиц внутри, – подхватила она. – Да. Нам известна средняя скорость протонов. И их масса. А значит, и их кинетическая энергия. Я догадываюсь, куда вы клоните, и отвечу: «Да!» Они находятся в равновесии.
– Ух ты! – Я хлопнул себя по лбу. – Поразительно!
– Да!
Вот и ответ на давно мучивший всех вопрос: почему у астрофагов именно такая критическая температура? Не выше и не ниже? Астрофаги производят пары нейтрино, сталкивая между собой протоны. Чтобы запустилась реакция, протоны должны сталкиваться с большей кинетической энергией, чем энергия массы двух нейтрино. Если выстроить расчеты в обратном порядке, отталкиваясь от массы нейтрино, можно узнать, с какой скоростью должны сталкиваться протоны. А когда вы найдете скорость частиц в объекте, станет известна его температура. Для получения достаточной кинетической энергии, необходимой для образования нейтрино, температура протонов должна составлять до 96,415 градуса Цельсия.
– Ничего себе! – воскликнул я. – Получается, любое превышение температуры больше критической заставит протоны сталкиваться сильнее!
– Да. Они образуют нейтрино, и при этом еще остается неизрасходованная энергия. Далее врезаются в новые протоны и так далее. Любая тепловая энергия, увеличивающая критическую температуру, быстро превращается в нейтрино. А если температура оказывается ниже критической, протоны замедляются, и производство нейтрино замирает. В итоге: разогреть астрофаг больше 96,415 градуса не выйдет. По крайней мере, ненадолго. А если он остывает, то использует запасы энергии для восстановления температуры – точно, как все теплокровные организмы.
Локкен дала мне время переварить услышанное. Ученые из CERN совершили настоящий прорыв. Однако пара моментов все же требовали уточнения.
– Хорошо. Получается, астрофаг создает нейтрино, – проговорил я. – А как он превращает их обратно в энергию?
– Тут все просто, – ответила она. – Нейтрино – это так называемые майорановские частицы[115]. Для них частица тождественна античастице. В принципе, каждый раз, когда сталкиваются два нейтрино, происходит взаимодействие материи и антиматерии. Они аннигилируют друг с другом и становятся протонами. Точнее, двумя протонами с одинаковой длиной волны и противоположно направленных. А поскольку длина волны протона основана на энергии, в нем содержащейся…
– Длина волны Петровой! – заорал я.
– Именно, – кивнула Локкен. – Энергия массы нейтрино точно совпадает с энергией, обнаруженной в одном протоне излучения Петровой. Это по-настоящему сенсационный документ.
– Невероятно! – Я подпер подбородок руками. – Нет слов. Полагаю, остается единственный нерешенный вопрос: как астрофаги удерживают нейтрино внутри?
– Мы не знаем. Потоки нейтрино постоянно пронзают нашу планету насквозь, не задевая ни единого атома – настолько они малы. Тут дело скорее в длине волны квантовой частицы и в вероятности столкновения. Отмечу главное: нейтрино известны тем, что практически не вступают во взаимодействия. Однако по неизвестной причине астрофаги обладают так называемой «суперсеткой». Ибо ничто не способно просочиться сквозь нее посредством квантового туннелирования[116]. Это противоречит всем законам физики элементарных частиц, которые, как нам казалось, мы знали, но феномен был доказан неоднократно.
– Ясно. – Я задумчиво постукивал пальцем по столу. – Он поглощает световые волны любой длины, даже те, которые слишком велики, чтобы с ним взаимодействовать.
– Да. И, как выяснилось, он сталкивается с любой оказавшейся поблизости материей, вне зависимости от того, сколь малы шансы столкновения. В любом случае, пока астрофаг жив, он демонстрирует свойства своей суперсетки. Что плавно подводит нас к вопросу, который я и хотела обсудить.
– Ого, так это еще не все?
– Не совсем. – Локкен извлекла из портфеля чертеж «Аве Марии». – Вот для чего вы мне понадобились. Я сейчас работаю над радиационной защитой корабля.
– Конечно! – обрадовался я. – Астрофаги все заблокируют!
– Возможно, – уклончиво ответила она. – Однако для уверенности я должна понимать, как действует космическая радиация. В целом картина мне известна, но я не знаю деталей. Пожалуйста, просветите меня.
– Итак, существует два типа космической радиации, – заговорил я, сложив руки на груди. – Высокоэнергетические частицы, излучаемые Солнцем, и ГКЛ[117], которые практически повсюду.
– Начнем с солнечных частиц, – попросила Локкен.
– Давайте. Солнечные частицы представляют собой лишь атомы водорода, испускаемые Солнцем. Иногда из-за магнитных бурь Солнце выбрасывает их целым потоком. В остальное время оно ведет себя довольно тихо. А с недавних пор поразившие Солнце астрофаги отбирают у него так много энергии, что магнитные бури стали редкостью.
– Ужасно, – заметила она.
– Да уж. А вы слышали, что глобальное потепление практически сошло на нет?
– Человеческая беспечность в отношении окружающей среды случайно подарила нам дополнительный месяц благодаря перегреву планеты, – грустно улыбнулась Локкен.
– Нам удалось выйти сухими из воды.
– Не слышала такой пословицы, – рассмеялась она. – У нас в Норвегии нет подобного выражения.
– Теперь есть, – улыбнулся я.
Локкен опустила глаза, уставившись на чертеж корабля (как мне показалось, несколько быстрее, чем того требовала ситуация).
– С какой скоростью перемещаются эти солнечные частицы? – наконец, спросила она.
– Примерно четыреста километров в секунду.
– Хорошо. Тогда их можно не брать в расчет. – Локкен сделала пометку на листке бумаги. – За восемь часов «Аве Мария» разгонится до большей скорости. Они не угонятся за кораблем и, тем более, не причинят вреда.
Я восхищенно присвистнул.
– Какой грандиозный проект! Просто не верится! Надо же… астрофаги были бы настоящим сокровищем, если бы не убивали Солнце.
– Согласна. А теперь поведайте мне о ГКЛ.
– Тут все сложнее, – проговорил я. – Аббревиатура ГКЛ означает…
– Галактические космические лучи, – договорила за меня Локкен. – Но они вовсе не космические лучи, верно?
– Верно. Это всего лишь ионы водорода – протоны. Однако движутся они гораздо быстрее. С околосветовой скоростью.
– А почему же их называют космическими лучами, раз они даже не являются электромагнитным излучением?
– Раньше считалось, что являются. И название закрепилось.
– Они исходят из какого-то единого источника?
Я изумленно таращусь на Рокки. Как могла цивилизация освоить космические полеты, но не узнать о радиации?!
* * *
– Доктор Грейс.
– Доктор Локкен, – поздоровался я.
Мы уселись за стальной столик друг против друга. Помещение было тесное, но по меркам авианосца просто огромное. Я не совсем понимал, для чего изначально предназначалась эта каюта, да и на табличке с названием стояли китайские иероглифы. Может, штурман изучал здесь карты?
– Спасибо, что уделили мне время, – поблагодарила Локкен.
– Без проблем.
Мы старались избегать друг друга. Наши взаимоотношения эволюционировали от «взаимной антипатии» до «сильной взаимной антипатии». Я был виноват в конфликте не меньше ее. Просто наше общение не задалось с самого начала, несколько месяцев тому назад в Женеве, и мы до сих пор так и не поладили.
– Я, конечно, не вижу в этом необходимости.
– Я тоже, – кивнул я. – Но Стратт настаивает, чтобы вы согласовали вопрос со мной. И вот мы здесь.
– У меня возникла идея. Но я хочу узнать ваше мнение. – Она положила на стол папку. – На следующей неделе CERN опубликует этот предварительный проект. Я там всех знаю, и мне дали ознакомиться с документом до выхода в печать.
– Хорошо, и о чем он? – спросил я, открывая папку.
– Наконец, удалось выяснить, как астрофаги накапливают энергию.
– Да ладно! – Я чуть не поперхнулся. – Серьезно?
– Да, и, честно говоря, это удивительно! – Локкен указала на таблицу на первом листе. – Если коротко, все дело в нейтрино[111].
– Нейтрино? – Я тряхнул головой. – Как же, черт возьми…
– Знаю, звучит нелогично. Но каждый раз, когда погибает астрофаг, происходит нейтринная вспышка. Ученые даже отвезли несколько астрофагов в нейтринную обсерваторию IceCube[112] и прокололи их в основной скважине с детекторами. И тут же последовал мощный выброс нейтрино. Только живые астрофаги хранят в себе нейтрино, причем их там невероятно много.
– Но как он образовывает нейтрино?
Локкен пролистала несколько страниц и указала на другую таблицу.
– В этом вы разбираетесь больше меня, но микробиологи уже подтвердили, что в астрофагах полно ионов[113] свободного водорода – чистые протоны[114] без электрона – которые мечутся внутри клеточной мембраны.
– Да, помнится, я читал об открытии, сделанном группой российских ученых.
Она кивнула.
– По мнению специалистов CERN, хотя они и не понимают, как именно это происходит, когда протоны, движущиеся на достаточно больших скоростях, сталкиваются, их кинетическая энергия преобразуется в два нейтрино с противоположными векторами импульса.
Я откинулся на спинку стула.
– Очень странно, – недоуменно произнес я. – Масса не образуется вот так запросто.
– Не всегда, – возразила Локкен. – Иногда гамма-лучи, проходя близко к ядру атома, спонтанно превращаются в электрон и позитрон. Это называется «образование пары». Это известный феномен. Однако мы никогда не слышали, чтобы подобным образом появлялись нейтрино.
– Вообще, похоже на правду. Честно говоря, я не особо погружался в ядерную физику. И даже не знал об образовании пар.
– О, прелюбопытная штука!
– Верю.
– Ладно, не буду грузить вас сложными подробностями: например, существует несколько видов нейтрино. А еще они могут осциллировать, то есть перерождаться, друг в друга. В сухом остатке мы имеем следующее: нейтрино представляет собой крайне малую частицу с массой порядка одной двадцатимиллиардной массы протона.
– Минуууточку! – встрепенулся я. – Мы знаем, что температура астрофагов всегда 96,415 градуса Цельсия. А температура – это скорость частиц внутри. Следовательно, можно вычислить…
– Вычислить скорость частиц внутри, – подхватила она. – Да. Нам известна средняя скорость протонов. И их масса. А значит, и их кинетическая энергия. Я догадываюсь, куда вы клоните, и отвечу: «Да!» Они находятся в равновесии.
– Ух ты! – Я хлопнул себя по лбу. – Поразительно!
– Да!
Вот и ответ на давно мучивший всех вопрос: почему у астрофагов именно такая критическая температура? Не выше и не ниже? Астрофаги производят пары нейтрино, сталкивая между собой протоны. Чтобы запустилась реакция, протоны должны сталкиваться с большей кинетической энергией, чем энергия массы двух нейтрино. Если выстроить расчеты в обратном порядке, отталкиваясь от массы нейтрино, можно узнать, с какой скоростью должны сталкиваться протоны. А когда вы найдете скорость частиц в объекте, станет известна его температура. Для получения достаточной кинетической энергии, необходимой для образования нейтрино, температура протонов должна составлять до 96,415 градуса Цельсия.
– Ничего себе! – воскликнул я. – Получается, любое превышение температуры больше критической заставит протоны сталкиваться сильнее!
– Да. Они образуют нейтрино, и при этом еще остается неизрасходованная энергия. Далее врезаются в новые протоны и так далее. Любая тепловая энергия, увеличивающая критическую температуру, быстро превращается в нейтрино. А если температура оказывается ниже критической, протоны замедляются, и производство нейтрино замирает. В итоге: разогреть астрофаг больше 96,415 градуса не выйдет. По крайней мере, ненадолго. А если он остывает, то использует запасы энергии для восстановления температуры – точно, как все теплокровные организмы.
Локкен дала мне время переварить услышанное. Ученые из CERN совершили настоящий прорыв. Однако пара моментов все же требовали уточнения.
– Хорошо. Получается, астрофаг создает нейтрино, – проговорил я. – А как он превращает их обратно в энергию?
– Тут все просто, – ответила она. – Нейтрино – это так называемые майорановские частицы[115]. Для них частица тождественна античастице. В принципе, каждый раз, когда сталкиваются два нейтрино, происходит взаимодействие материи и антиматерии. Они аннигилируют друг с другом и становятся протонами. Точнее, двумя протонами с одинаковой длиной волны и противоположно направленных. А поскольку длина волны протона основана на энергии, в нем содержащейся…
– Длина волны Петровой! – заорал я.
– Именно, – кивнула Локкен. – Энергия массы нейтрино точно совпадает с энергией, обнаруженной в одном протоне излучения Петровой. Это по-настоящему сенсационный документ.
– Невероятно! – Я подпер подбородок руками. – Нет слов. Полагаю, остается единственный нерешенный вопрос: как астрофаги удерживают нейтрино внутри?
– Мы не знаем. Потоки нейтрино постоянно пронзают нашу планету насквозь, не задевая ни единого атома – настолько они малы. Тут дело скорее в длине волны квантовой частицы и в вероятности столкновения. Отмечу главное: нейтрино известны тем, что практически не вступают во взаимодействия. Однако по неизвестной причине астрофаги обладают так называемой «суперсеткой». Ибо ничто не способно просочиться сквозь нее посредством квантового туннелирования[116]. Это противоречит всем законам физики элементарных частиц, которые, как нам казалось, мы знали, но феномен был доказан неоднократно.
– Ясно. – Я задумчиво постукивал пальцем по столу. – Он поглощает световые волны любой длины, даже те, которые слишком велики, чтобы с ним взаимодействовать.
– Да. И, как выяснилось, он сталкивается с любой оказавшейся поблизости материей, вне зависимости от того, сколь малы шансы столкновения. В любом случае, пока астрофаг жив, он демонстрирует свойства своей суперсетки. Что плавно подводит нас к вопросу, который я и хотела обсудить.
– Ого, так это еще не все?
– Не совсем. – Локкен извлекла из портфеля чертеж «Аве Марии». – Вот для чего вы мне понадобились. Я сейчас работаю над радиационной защитой корабля.
– Конечно! – обрадовался я. – Астрофаги все заблокируют!
– Возможно, – уклончиво ответила она. – Однако для уверенности я должна понимать, как действует космическая радиация. В целом картина мне известна, но я не знаю деталей. Пожалуйста, просветите меня.
– Итак, существует два типа космической радиации, – заговорил я, сложив руки на груди. – Высокоэнергетические частицы, излучаемые Солнцем, и ГКЛ[117], которые практически повсюду.
– Начнем с солнечных частиц, – попросила Локкен.
– Давайте. Солнечные частицы представляют собой лишь атомы водорода, испускаемые Солнцем. Иногда из-за магнитных бурь Солнце выбрасывает их целым потоком. В остальное время оно ведет себя довольно тихо. А с недавних пор поразившие Солнце астрофаги отбирают у него так много энергии, что магнитные бури стали редкостью.
– Ужасно, – заметила она.
– Да уж. А вы слышали, что глобальное потепление практически сошло на нет?
– Человеческая беспечность в отношении окружающей среды случайно подарила нам дополнительный месяц благодаря перегреву планеты, – грустно улыбнулась Локкен.
– Нам удалось выйти сухими из воды.
– Не слышала такой пословицы, – рассмеялась она. – У нас в Норвегии нет подобного выражения.
– Теперь есть, – улыбнулся я.
Локкен опустила глаза, уставившись на чертеж корабля (как мне показалось, несколько быстрее, чем того требовала ситуация).
– С какой скоростью перемещаются эти солнечные частицы? – наконец, спросила она.
– Примерно четыреста километров в секунду.
– Хорошо. Тогда их можно не брать в расчет. – Локкен сделала пометку на листке бумаги. – За восемь часов «Аве Мария» разгонится до большей скорости. Они не угонятся за кораблем и, тем более, не причинят вреда.
Я восхищенно присвистнул.
– Какой грандиозный проект! Просто не верится! Надо же… астрофаги были бы настоящим сокровищем, если бы не убивали Солнце.
– Согласна. А теперь поведайте мне о ГКЛ.
– Тут все сложнее, – проговорил я. – Аббревиатура ГКЛ означает…
– Галактические космические лучи, – договорила за меня Локкен. – Но они вовсе не космические лучи, верно?
– Верно. Это всего лишь ионы водорода – протоны. Однако движутся они гораздо быстрее. С околосветовой скоростью.
– А почему же их называют космическими лучами, раз они даже не являются электромагнитным излучением?
– Раньше считалось, что являются. И название закрепилось.
– Они исходят из какого-то единого источника?